Валентина Соловьева - Ничего страшного
Но это уже не имеет значения.
Потому что куклой я не буду больше никогда.
А еще… Он стал ревновать меня. Вот комедия! Это я тогда сказала ему со зла про свои “варианты”… Я же просто так сказала! А он возомнил себе невесть что. На работу меня встречать повадился!
Приходит, как будто за Милочкой. А зачем? Я и сама прекрасно могу привести ее домой. Бабы наши из всех окошек высовываются: “Светка, твой пришел. Какой мужчина! Какой мужчина!”
А я ему спокойно:
— Вот и хорошо, что ты пришел. Мне как раз надо кой-куда зайти сегодня.
“Кой-куда” — это в магазины. Но ему такие детали знать совсем не обязательно. Вручаю ребенка и — чао, бамбино, сорри…
Посмотрит на меня сузившимися от злости глазами, молча повернется и уходит, волоча Милочку за руку. Сгорбленный, как побитый пес.
Ничего страшного.
Просто он привык смотреть на меня, как на свою собственность. И вдруг эта часть домашней обстановки — уж не знаю, с чем я там у него ассоциируюсь: диван или кушетка? — вздумала гулять по городу самостоятельно. Конечно, неприлично…
А я специально не тороплюсь. Послоняюсь по улицам, в кино зайду. Возвращаюсь часов в одиннадцать — Милочка спит, Гришка сидит с отрешенным видом, курит на кухне.
— Ужинать будешь? — спрашивает.
— Нет, спасибо, я сыта, — отвечаю. (Перед фильмом в буфете перекусила. О чем, конечно, ему не сообщаю).
Обиженно уткнется в газету, одна макушка торчит.
И так хочется мне провести рукой по этой обиженной макушке, прижаться к ней лицом и сказать: “Родной мой! Неужели ты думаешь, что я была с другим? Неужели ты не понимаешь, что мне никто, кроме тебя, не нужен?”…
Нельзя. Нельзя ему этого знать.
Тогда он взял и перестал приходить ко мне на работу. Хитрый какой! Знает, что с Милочкой я не потащусь на свои мифические свидания с гипотетическим возлюбленным.
На этом моя разгульная жизнь и прекратилась.
Вечером — сумку в одну руку, Милочку в другую, топаю домой.
А Гришка встречает меня на пороге торжествующим взглядом — ага! Ничего у тебя не вышло! Доволен, как слон…
Ему уже ничего не надо, лишь бы я дома была. Сижу в комнате, занимаюсь с Милочкой, и он рядом пристроится со своими газетами. Иду на кухню по своим бабским делам — и он следом, как привязанный. То якобы покурить. То, вроде бы, воды попить.
Смех один.
Вдруг радостно сообщает мне, что в командировки он теперь больше ездить не будет.
— Что ж так? — интересуюсь я.
— Да вот… в другой отдел перешел. В плановый. Начальником, — скромно уточняет он.
— О-о! Поздравляю…
Какой же он еще ребенок! Прямо пухнет весь от гордости. Но виду не подает.
Я рада за него. Я очень хочу, чтобы у него все было хорошо.
Но, честно говоря, когда он уезжал в командировки, я могла хоть немного перевести дух, разжать тиски. Потому что от его взглядов и случайных прикосновений я по-прежнему таяла и раскисала, как кусок сахара в горячем чае. И очень опасалась, как бы он не обнаружил это случайно. Трудно ведь каждый день притворяться железным Феликсом.
А раскуси он ненароком мою маленькую женскую слабость — и конец всем благим намерениям.
Я ничуть не обольщалась по поводу его отношения ко мне. С какого прибабаха он стал таким внимательным и предупредительным? Какими-такими чувствами он вдруг ко мне воспылал? Уж не влюбился ли часом? (После того, как столько лет усердно использовал меня в качестве плевательницы). С чего бы это?..
Нет, все гораздо проще.
Уязвленное самолюбие, и больше ничего. Сильное чувство, не спорю. Но ко мне лично не имеющее никакого отношения.
Я-то нуждалась совсем в другом. Да и он тоже.
Но, как ни грустно признаться, я — не героиня его романа. Ну, не дано ему меня полюбить. Бывает. Ничего страшного. Не так запрограммирован человек, только и всего…
Разве что… попробовать изменить программу?
А что? Это мысль…
Только не спешить!
Один раз я уже поспешила. И все испортила.
Но теперь буду умнее. На ошибках учатся.
Мне нужна его любовь, и я заставлю его любить меня. Сама! Раз уж у него ничего не получается.
Поскольку мы не можем ждать милостей от природы, как говаривал незабвенный дедушка Мичурин, царствие ему небесное.
Что мы имеем в своем активе? Кое-что есть… Разные пустяки. Ревность. Чувство собственности. Влечение…
Немного. Но для начала достаточно.
Из этих обломков и попробуем собрать большое, светлое чувство. Как из деталей конструктора. И я начала действовать — продуманно, расчетливо, целеустремленно. Я не дам завянуть слабому расточку, проклюнувшемуся в твоей душе, Гриша!
Не сорву его прежде времени неосторожной рукой. Я буду растить его и ухаживать за ним, любоваться его цветением, наслаждаться ароматом и ждать (ждать!), когда плод созреет и сам упадет в мои ладони.
Как и подобает юному мичуринцу.
Я умело разжигала его ревность — то спущусь поздно вечером к телефону, будто мне надо кому-то позвонить, и чувствую спиной его обеспокоенный взгляд. А вернусь — брошу мимоходом: “Тебе привет от тетки…”, и он расплывется в облегченной улыбке. То вдруг приду с работы с роскошным букетом и ничего не отвечаю на вопросительное движение его бровей. (А цветы, между прочим, сама же и купила по дороге…). Глядь — и он через несколько дней с цветами является, сунет неловко: (Это тебе…” (Чуть-чуть задержать на нем взгляд, немного суетиться, слегка улыбнуться — так). Я все время подогревала его желание, не давала иссякнуть телесной тяге ко мне. Тонкие духи, рассыпавшиеся по плечам волосы, предусмотрительно расстегнутые одна-две верхних пуговицы на халатике… А, проходя мимо, легко нагнусь, подниму с пола какую-нибудь Милочкину игрушку и — озноб по коже от его жадно устремленного туда, в запредельные глубины взгляда. Или “забуду” запереться в ванной и когда он, приоткрыв дверь, застынет, слегка обалдевший, на пороге, я смущенно (но не слишком поспешно!) набрасываю на себя полотенце и застенчиво улыбаюсь, говоря сакраментальное “Ой!”
То излучаю вечную мерзлоту, то устремлю на него такой задумчивый и нежный взгляд, что у него дыхание перехватывает…
(…Да. Это я, я. Не сомневайся… Узнай меня, узнай, любимый. Это же я — твоя единственная.
Прекрасная незнакомка… Случайная попутчица… Тень… Сон… Воспоминание…
Это же я… твоя Люся. Узнай меня!..).
Притворство? Игра? Не совсем, но… в общем, да. (Что ж делать, если он не умеет любить меня такой, какая я есть). Соблазняла его самым бессовестным образом, а “заметив” недвусмысленно изменившийся его взгляд, нетерпеливое ерзанье и учащенной дыхание, немедленно отпряну с ледяным недоумением: “В чем дело, дорогой? Я тебя не понимаю…” (Чего мне это стоило, один бог знает…). Мучила его, изводила. И сама же умирала от жалости. (Не жалеть! Теперь-то я знаю, до чего коварно это чувство, какой беспомощной оно делает меня и каким безжалостным — его).
Прости, что я причиняю тебе боль, Гриша. Но иначе — нельзя. Иначе ничего не получится. Иначе ты никогда не узнаешь, какой радостью я способна одарить тебя. Подожди немного. Еще совсем чуть-чуть. Я так боюсь снова ошибиться в тебе. Еще одно последнее испытание, и все. А потом… потом… Ну, ты же знаешь, что будет потом. Все, что ты захочешь!
“…Водой умою, росой напою, любовью утешу…”
Мне так нужна твоя любовь, Гриша. Я жить не могу без твоей любви. Я зачахну и умру без нее…
Ну, а теперь последнее испытание. Наверное, это жестоко. Но без этого никак не обойтись.
— Гриша, — невинным голоском сказала я, — мне предложили путевку на работе. В дом отдыха. Как вы с Милочкой — продержитесь без меня месяц?
— Что? — вздрогнул он. — Ты?.. ты хочешь уехать от нас?
— Только на месяц, уточнила я. — Ты не возражаешь?
Он потемнел, уставился в пол. Знаю, знаю. Для тебя и день разлуки — мучение. Бежишь домой, как с цепи сорвавшись. Но так надо. Надо, Гриша!
— Ничего страшного, — беспечно сказала я, — Милочка вполне самостоятельна. В крайнем случае, попрошу тетку, она поможет.
— Да нет, — сказал он. — Я и сам справлюсь. Дело не в этом…
— А в чем? — удивилась я.
Он молчал ища и не находя никаких возражений. Мальчик мой… ты думаешь, мне легко? Но я ведь делаю это ради тебя!
— Да, конечно, — наконец сказал он с вымученной улыбкой. — Тебе надо отдохнуть от нас. Я понимаю…
(Что ты понимаешь, дурачок? Я там с ума сойду без вас! Я буду часы и минуты считать…).
— Значит, договорились? — улыбнулась я. — Вот и хорошо!
— Когда? — сглотнул он. Скоро?
— Через неделю… Позагораю, поплаваю… Бархатный сезон!
Да, сентябрь еще только начинался. Милочка пошла во второй класс. А я уже год как вернулась на работу в свой НИИ. И даже начала писать диссертацию. Милочка училась на одни пятерки, забот с ней — почти никаких. У меня осталась практически только одна обязанность — обожать ее. Насыщать озоном любви воздух, которым она дышала. А со всеми остальными проблемами она справлялась сама… И эта почетная обязанность доставляла мне огромное удовольствие. Ну как можно не любить такого ребенка? Да от нее все без ума! Красавица — просто глаз не отвести. И так похожа на Люсю. Глаза, голос, улыбка… Иногда мне кажется, что Люся ожила. И что… ничего не было… ничего.
