Юрий Арабов - Биг-бит
Но таковы были нравы того времени — все, кто встречался в одном коридоре, звали друг друга на «ты». Даже если подобное обращение казалось совершенно неуместным.
Отчим задал свой роковой вопрос о жучках, ожидая, наверное, что человек с деревянной ногой их безоговорочно осудит и пригвоздит иголкой к картону школьного гербария.
— Да ничего. Забавно, — сказал вдруг дядя Стасик.
Кровь бросилась в лицо Фету. Такой ответ от взрослых он слышал впервые.
— Вот видишь, Алеша! — вскричала мама, торжествуя. — Значит, не все так плохо!
— Ты это серьезно, Стасюля? — у отчима от возмущения отвисла нижняя челюсть.
— Глупо, конечно. Но молодежи-то нравится, — пробормотал режиссер, оправдываясь. — Это, конечно, пройдет. Переболеют. Вспомни, как мы бегали в кинотеатры на концерты Эдди Рознера!
— Но Эдди Рознер-то гений, — напомнил отчим. — Его джаз был интересней фильмов, перед которыми он играл! А эти что? Приходские мальчики! Побираются по электричкам, сволочи!
Он скрипнул челюстями, будто уже пережевывал попавшегося ему в электричке приходского мальчика.
— Да Бог с ними! — отмахнулся человек с деревянной ногой. — Важно, что у нас такой музыки никогда не будет. Не привьется.
— Уже есть, — вдруг выдохнул из себя Фет. — Есть такая музыка!
Наступила томительная пауза. В горле у отчима что-то булькнуло.
— Рок-н-ролл есть? — не понял дядя Стасик.
— Не надо, сынуля! — в ужасе пробормотала мама, но было поздно.
Фет нырнул в коридор, вытащил из кармана записанную в клубе кассету и поставил ее на магнитофон «Комета».
Неизвестно, что на него нашло. Какая-то гордыня, перемешанная с отчаянием.
Нажал на кнопку. В комнату ворвался искаженный нечленораздельный шум.
— Это что такое? — не понял человек с деревянной ногой.
— А ну выключи сейчас же, бардзо! — прикрикнул отчим и попытался нажать на «стоп».
— Пусть играет, — пробормотал дядя Стасик. — Это, в конце концов, забавно!..
…Елфимов в магнитофоне последний раз долбанул по пионерскому барабану. Бизча взял фальшивый минорный аккорд. Что-то звякнуло, брякнуло, и запись прервалась.
— М-да, — сказал дядя Стасик после паузы. — А Шопен откуда?
— Шопен — это случайно. Радионаводка, — признался Фет.
— Сильно, — вывел дядя Стасик, не находя точных слов. — И как все это называется?
— «Русские жучки». Вот как это называется! — Фет тяжело дышал, словно после длительного бега.
— Название неудачное, — сказал гость. — Жучки только одни!
— Ну, это я к слову. Мы хотели назваться «Вечный двигатель».
— «Перпетуум мобиле»? — и человек с деревянной ногой помял губами, будто пробовал название на вкус. — А что, звучит! «Перпетуум мобиле»! И перевода не требует.
— Ты это серьезно, Стас?! — взвился отчим. — Не ожидал от тебя, бардзо! Отбойный молоток шумит громче! Сумбур это! Сумбур вместо музыки! Они же играть не умеют, тюти!
Откуда, из какой дыры подсознания выскочили «тюти», Фет не понял, поскольку слышал от отчима это слово впервые. Оно, по-видимому, характеризовало крайнюю степень возмущения.
— Ну, играть научатся. Со временем. Разрешите мне откланяться!
Дядя Стасик отодвинул от себя недопитую чашку чая и поднялся со стула. Из ноги его раздался кожаный скрип.
— Ну мы же не договорили, Стас! Давай проясним! Ты что, действительно считаешь жучков чем-то?! — красный отчим стоял в открытой боевой стойке.
Он, как и чемпион Польши Дан Поздняк, решил выяснить отношения, не понимая, что его уложат на ринг со второго удара.
— Да не считаю я, — отмахнулся гость, не желая ничего прояснять. Просто… молодежь так считает. Вот и все.
Он скользнул взглядом по лицу торжествующего Фета. И вдруг спросил:
— А можно, я перепишу твою пленку?
И это был тот самый второй удар. Дан Поздняк свернулся раковиной не оттого, что удар был сильный, а оттого, что его нанес инвалид.
— Зачем? — не понял Фет.
— Ну все-таки… Первый советский рок-н-ролл. Использую в каком-нибудь фильме.
— Не надо ничего переписывать. Возьмите кассету, — и Фет лихорадочно начал перематывать пленку на начало. — А мы еще запишем!
— Жалко, — сказал дядя Стасик.
— Что «жалко»? — попыталась уточнить мама.
Всю эту сцену она наблюдала с открытым ртом, не понимая, гордиться ли ей сыном или ложиться на ринг рядом с Поздняком.
— Жалко, что у нас нет профессионалов, работающих в этом жанре. Помогли бы ребятам, направили, — дядя Стасик положил подаренную ему кассету на пластинку. — Битлы, кстати, собираются создать свою фирму. На социалистических началах. Чтобы бескорыстно записывать зеленую молодежь…
— А ты откуда знаешь? — простонал Дан Поздняк, выплевывая на пол выбитые зубы.
— Меня сын просвещает. Покупаю «Юманите» или «Морнинг стар», а он оттуда переводит.
Дядя Стасик направился к двери, неся под мышкой подаренную ему запись.
— Когда мы увидим вас еще, Станислав Львович? — пробормотала мама с необыкновенной нежностью в голосе.
— Не знаю. Скоро выбор натуры, потом поездка в Париж. Увидимся как-нибудь.
— Привет семье, — мрачно пробормотал отчим.
Гость еще раз взглянул на окрыленного Фета.
— Рок-н-ролл давай! — сказал он заговорщицки и подмигнул.
— Будет, — пообещал Фет. — Будет вам большой рок-н-ролл!
Родители проводили гостя в коридор.
Когда вернулись в комнату, мама не выдержала…
— Я же тебе говорила, что он талантлив! — и указала дрожащей рукой на сына.
Отчим хмыкнул. Серые глаза его налились невиданным доселе отвращением.
— Нет, бардзо, шалишь, — сказал он глухо. — Не будет тебе рок-н-ролла. А будет буги-вуги с леткой-енкой впридачу!
— Летку-енку мы не играем! — холодно обрубил его Фет.
И был прав. Потому что этот финский танец в то время играли одни чуваки.
Глава шестая. На помощь!.
Розовый куст рос у самого забора, и Патти приказала его перенести поближе к дому, мотивируя это тем, что Джордж может искалечить его своей новой машиной, когда заезжает во двор. Действительно, куст был очень красив, — кремовая середина цветка превращалась по бокам в охру, а внутри копошилось какое-то насекомое, которое Харрисон признал за пчелу. Насекомое, по-видимому, находилось на вершине блаженства и, деловито собирая душную пыльцу, улыбалось всем своими маленьким телом, как дорвавшийся до желанного пирога чревоугодник. Джордж и сам был не прочь откушать какого-нибудь пирога, можно обыкновенного домашнего с яблоками, а можно и мясного, например, с птицей, той же индейкой или курицей, как это позволяли себе делать презираемые им американцы. Но американцы были счастливые люди, — для них курица являлась просто курицей, выращенной на какой-нибудь бройлерной фабрике в Луизиане, всю недолгую жизнь эту бедную птицу кормили по замкнутому циклу, то есть примешивая к комбикормам ее собственный помет. Курица, хоть и имела куриные мозги, все-таки понимала, что ее истязали, и умирала от электрического тока с улыбкой в клюве страдания кончились, немногочисленные грехи искуплены и можно спокойно переселяться в пернатый рай, ожидая очередного материального воплощения.
Джордж не ел куриного мяса не из-за скрытого антиамериканизма, который рождался благодаря провинциальному комплексу любого ливерпульца и был перемешан с безграничным (и потому почти тайным) почитанием американских рокеров 50-х годов. Нет, Харрисон не ел мяса, потому что не знал в точности, что именно он ест, то ли курицу, то ли рыбу, а может, и человека, который в прошлой жизни был царем, а в этой смирен мировым законом до состояния худосочного существа с бледным гребешком. Поэтому, чтобы избежать вероятности людоедства, они с женою ели бобы. Три раза в день на протяжении полутора лет. Учитель Блаженства сказал им, что энергетика физического тела от этого резко возрастет, астрал нормализуется, а ментал освободится от некоторых негативных последствий их же непродуманных шагов, совершенных в прошлом. Они ели бобы, и Джордж чутко прислушивался к тому, что эти бобы с ним производят. Менталу, действительно, стало немного лучше. Астрал выздоравливал на глазах. Однако физическое тело, потеряв всякую возможность к росту, начало как-то хиреть. Похоть почти исчезла, но вместе с ней ослабло и влечение к противоположному полу, например, к собственной жене, что было не очень хорошо для брака, который продолжался менее трех лет и считался в богемных кругах чрезвычайно стильным и перспективным. Патти была худой крашеной блондинкой с длинными ногами — об ее коленки можно было поцарапаться, — охочей до тряпок и разного рода дорогих удовольствий. Тряпками она занималась, как и медитацией, дважды в день, приобретая новые вещи в самых дорогих магазинах города. Прерванная из-за брака карьера манекенщицы теперь не очень волновала ее душу, которая была занята самосовершенствованием, в основном по той причине, что этим занимался ее продвинутый муж. Она твердила мантры и поддразнивала Джорджа своей деланой сексуальностью, строя глазки известным музыкантам, в обществе которых им время от времени приходилось бывать. Учитель же Блаженства, как утверждали посвященные, был половым гигантом и, слыша о его многочисленных быстропроходящих амурах, Джордж начинал понимать, что для физического и душевного здоровья одних бобов недостаточно. Нужен еще чистый воздух горных вершин и мутноватая влага какой-нибудь священной реки. Все это имелось в Индии, но напрочь отсутствовало в грязноватом и сером Лондоне, где можно было приобрести что угодно, например, семидесятивосьмиканальный пульт для перезаписи звука, но только не какую-либо действенную духовную опору. Англиканская церковь смешила своей карнавальностью и фрондой по отношению к католическому Риму. Ее мессы Леннон называл презентациями средней руки и был, в сущности, прав. А что еще было в Англии, кроме чудо-пульта? Впрочем, и пульт они выписали из Германии, а это значило не только удорожание музыкальных сессий, но и то, что в недалеком будущем четыре не очень техничных музыканта станут большим симфоническим оркестром, дабы заполнить все семьдесят восемь каналов дорогостоящего аппарата.
