Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)
— А что, если это — моё желание? А что, если это — смысл моей жизни?
— А? Смысл жизни?
Смешалась. Не ожидала такого ответа? Неужели это не очевидно?
— Да, смысл жизни. Я ведь не Лохматый, понимаешь. Я не могу просто сидеть на попе ровно и смотреть аниме тоннами, несмотря ни на что. Я ведь все эти семь лет… Все эти годы жил только этой мыслью: что я смогу найти тебя. Они не смогут, а я смогу. Один из всех. Подключить весь мир и найти тебя. Думаешь, мне такое не под силу?
— Что ты, — Кот улыбается — так нежно, так тепло. — Такое только тебе под силу. Я это знаю и ничуть не сомневаюсь. Но теперь-то… Теперь, когда мы снова встретились…
— Но ведь это не я тебя нашёл! Может, ты и не мертва вовсе! А? Тебе такое в голову не приходило?
— Да как тебе сказать… Не знаю. Наверное, смертью проще объяснить мои перемещения, и всё это…
— Где, Кот? Где ты была? Что ты помнишь?
— Горы. Алтай. Но ведь это огромная территория! Тем более, горы есть горы, в них вообще непросто кого-то найти.
— Плевать. Во-первых, горы Алтая по сравнению с территорией всей страны, — ты понимаешь. Это совсем не много. Кроме того, у меня есть команды альпинистов. Отличные ребята, профессионалы. Так что… Я буду искать тебя, пока не найду. Понятно тебе?
Улыбаюсь. Нет, Кот, нет. Ещё не вечер. Солнце ещё высоко. Это Лохматого можно запросто выгнать с балкона, но заставить меня отказаться от моего смысла жизни — ну уж нет.
Она молчит какое-то время, словно что-то обдумывая. Затем, тряхнув водопадом волос, улыбается — широко, радостно.
— Ладно! Убедил! Ищи! Но если не найдёшь, — я тебя предупредила. И не жалуйся потом. Договорились?
Кот протягивает мне растопыренную ладонь. Легонько бью по ней своей распахнутой рукой, ощущая её ладошку, — прохладную и такую родную.
— Не вопрос!
И тогда, в одно мгновение всё меняется, и уже напротив меня стоит, удивлённо хлопая ресницами, клетчато-рубашечный Лохматый, и смотрит то на меня, то на свою руку.
Моя ладонь всё ещё хранит тепло нашего соприкосновения.
…
Глава 6. Соня: «Белоснежный сон».
Я никогда не лежала в больнице. Во всяком случае, мне так кажется. Во времена господства мигрени перенести подобное было бы физически непросто: поездка на машине скорой помощи вытрясла бы из меня остатки рассудка. Ну а потом, после, в этом просто не было необходимости. Сны были непредсказуемы, и всё же они, казалось, относились ко мне бережно: я ни разу не упала на улице или в метро, я никогда не засыпала там, где мне могла бы угрожать опасность. Напротив, сны будто бы хранили меня от всего, что могло причинить мне вред.
Но иногда мне снится, что я в больнице.
Это «белоснежный сон» — так я его называю. Эта палата — здесь всё настолько белое и чистое, что кажется нарисованным. Здесь всего одна кровать — моя, хотя сама палата достаточно велика, чтобы вместить как минимум двоих.
С потолка льётся приглушённый белый свет. Он ненавязчив и мягок; так Солнце светит зимним днём, пробиваясь через тяжёлые тучи, полные снега.
«Белоснежный» — самый спокойный сон. В нём я всегда одна, всегда лежу на своей кровати, разглядывая белые стены и потолок, плотные белые шторы и белую дверь — там, на противоположной стороне палаты.
Она всегда закрыта.
«Белоснежный» — очень странный сон. Здесь можно даже поспать, — тогда сон словно сворачивается в трубочку, и я падаю в беззвучную темноту, медленно-медленно, как снежинка в безветренный день. А потом просыпаюсь — уже в обычном мире.
Несмотря на больничную атмосферу, мне нравится «белоснежный сон», и я люблю иногда побыть в нём. Это очень успокаивает. Я не раз замечала, что попадаю сюда, если в «реальном» мире происходит нечто неприятное. И надо сказать, такой сон лучше любых успокоительных.
Но сегодня всё было иначе.
Я готовила обед. После нашего чаепития в квартире снова воцарилась тишина, и я слушала её, — с грустью, конечно. Весёлые праздники, или даже небольшие, но радостные события, такие, как это чаепитие, были и остаются для нашей семьи огромной редкостью.
А ведь казалось бы: что мешает устроить подобное чаепитие или нечто похожее в любой другой день?..
Всё-таки что-то мешает, получается.
Так что я готовила обед. В меню сегодня был куриный суп на первое, картошка с куриными котлетами на второе, и чай с сухарями на третье. Да, скромно, зато экономно. Ведь наши доходы, прямо скажем, не так уж велики: во-первых, это архитектурные проекты домов, которые родители делают на заказ, — не особо крупная и уж тем более не самая регулярная статья доходов. Во-вторых, это ежемесячные отчисления Матрицы, — тоже не очень много, но уж лучше так, чем как Лохматый, от которого одни расходы и никаких доходов. И наконец, третья статья доходов — это мои собственные отчисления в общий фонд. Стыдно сказать, но они ещё меньше, чем у Матрицы. А что вы хотите: продавец-консультант в книжном магазине много получать не может.
Короче говоря, экономить приходится практически на всём, и прежде всего на еде. Хорошо ещё, что бабушка с дедушкой иногда помогают деньгами.
Да и люди мы неприхотливые, умеем довольствоваться малым. Тому же Матрице дай волю, так он только лапшой своей питаться и будет. Да только кто ж ему даст травить себя этакой пакостью.
…Варится суп и картошка, а котлеты томятся в пароварке; но, несмотря на кажущуюся автономность этих процессов, контролировать их всё-таки надо, и это тоже работа дежурного по кухне.
Я сижу на табуретке, прислонившись к чему-то, похожему на решётчатую фанерную заготовку для самолётного крыла, — точнее, части крыла. Не сказать, чтобы очень удобно, но мне не привыкать.
В квартире снова воцарилась тишина, родители и братья притихли, каждый в своём уголке. И вот тогда, в этой тишине, разбавляемой лишь негромким бурлением мирно кипящего супа, я, сама того не заметив, проваливаюсь в сон.
В «белоснежный сон».
Но тут что-то изменилось. Я всегда замечаю, как и когда меняются сны, несмотря на то, что меняются они постоянно.
С другой стороны, именно «белоснежный» был единственным сном, который не менялся ни разу.
Но я — спокойна. Потому что я знаю причину этого изменения.
— А ты думала, я про тебя забыла?
Чеширски улыбаясь, Кот вдребезги разбивает монотонную белизну комнаты своей красной клетчатой рубашкой и синими джинсами, — но я-то знаю, откуда эти джинсы. А ещё — табуретка, наша кухонная табуретка, на которой сижу я, прямо сейчас, пока смотрю этот сон. Почему она тут, я не знаю; наверное, Коту просто надо было на что-то присесть.
— Нет, не думала. Я просто ждала, когда ты придёшь.
Кот тихонько смеётся — так, как только она и умеет — и говорит:
— Да, вот бы с ребятами было так же просто, как с тобой. А то ладно ещё Лохматый, пусть я и с ним немало помучилась. Но Матрица — это, конечно, песня. Зато ты — совсем другое дело.
— Ну, я ведь Сонная Соня. А ты помнишь нашу игру?
— Какую? — притворно удивляется Кот. — Неужто Ту Самую?
— Вот тебе и «неужто»! — показываю Коту язык. — Ты совсем не меняешься, Чеширский Кот. Правда, выглядишь как будто старше.
— Да и ты не молодеешь, Соня ты Ореховая! — парирует Кот, и мы весело смеёмся.
Да. Наша Игра. В Кэрроловское Чаепитие. Господи, а как мы подарили Лохматому дурацкую шляпу, а Матрице — заячьи уши на тесёмке! Хохотали ужасно. Ребята немножко дулись, конечно, но Игру приняли и играли с удовольствием. Ведь тот самый стол, за которым мы пили сегодня чай, тоже был участником Нашей Игры.
Мне тогда было 10, Коту 15. Лохматый и Матрица хотя и считали себя уже взрослыми для игр, но всё равно любили проводить это время вместе. Тогда Кот ещё не так часто путешествовала, проводила больше времени дома, и жизнь всё ещё казалась нам слишком обычной (даже с учётом квартирного самолётостроения).
