Сол Стейн - Курорт
Заговорил именно он.
— Мистер Браун, пожалуйста, вернитесь в свой номер. Клит покажет вам дорогу.
Генри всмотрелся в их лица. Обычные парни, ничем не отличающиеся от американцев того же возраста.
— Сам найду, — пробурчал Генри, взял Маргарет под руку, и они двинулись в обратный путь.
Клит приветственно помахал сидящим на крыше и последовал за парочкой.
Уединение номера показалось им раем. Тут же они услышали, как Клит запер дверь на замок с засовом.
Глава 5
— Не следовало мне спускаться по дороге, — Генри чувствовал, что с его головой творится что-то непонятное.
— Если б я не надела эти дурацкие туфельки, мы могли бы пройти по склону, — вздохнула Маргарет.
— Местами там крутые обрывы, разве ты не видела? Ночью без фонаря идти опасно, а по лучу они бы нас сразу нашли.
— Ты забыл про пум.
— Я уверен, что Клит просто попугал нас.
— Мы должны вырваться отсюда, Генри.
Он не ответил.
— Ты меня слышал, — тихо добавила она. Без вопросительной интонации.
— Да.
Вот тут она рассказала ему о темноволосой женщине, с которой столкнулась в туалете.
— Но Клит говорит, что тут нет никакой детской.
— Может, и есть, — возразила Маргарет. — А он лишь хотел избежать лишних вопросов.
— Не будь наивной, — хмыкнул Генри.
Неужели она наивна?
Внезапный стук в дверь заставил их вздрогнуть.
— Через двадцать минут выключаем свет, — незнакомый мужской голос.
— Как в летнем лагере, — прокомментировала Маргарет.
— Как в тюрьме, — отозвался Генри.
— А я думала, что в тюрьмах свет горит всю ночь напролет.
— Вероятно, ты права. Давай разложим вещи до темноты.
— Мы не обязаны им подчиняться, — возмутилась Маргарет. — И погасим свет, когда захотим.
Дело не в том, думал Генри, что она оптимист. Просто она никогда не была евреем.
— Они могут обесточить все здание с общего пульта.
— Сколько прошло времени после обеда? — спросила Маргарет. — Час?
— Примерно.
— У тебя нет необычных ощущений?
— Меня не тошнит.
— Я не об этом.
Генри присел на кровать.
— Мы ничего не пили перед обедом, но…
Маргарет опустилась в кресло у кровати.
— Продолжай.
Генри усмехнулся.
— Если судить по моим ощущениям, я выпил пару коктейлей перед обедом и каждое блюдо запивал вином.
— Все дело в рыбном муссе, — поставила диагноз Маргарет. — Я в этом почти уверена.
— А что в нем особенного?
— У него более терпкий привкус. И он не такой нежный.
— Может, у них свой рецепт.
— Нет, туда что-то добавлено.
— О чем ты?
— Какой-нибудь химический препарат. Благо, выбирать есть из чего. Их несколько десятков.
Генри явно ничего не понимал.
— Если говорить точнее, наркотик. Может, ХТС,[10] а скорее всего, верхние листочки и цветки индийской конопли.
— Ты хочешь сказать, мы ели марихуану? — Генри вновь засмеялся. — Я в это не верю.
— Надо добавить самую малость, чтобы получить нужный результат.
— Какой результат?
— Марихуана в пище проявляет себя не так быстро, как при курении. Через час-полтора. Но срок действия удлиняется до четырех, пяти, а то и десяти часов.
Генри, который действительно чувствовал необычную реакцию своего организма, сходную с той, что всегда вызывалась спиртным, не мог не рассмеяться.
— Ты хочешь сказать, что после стольких лет воздержания от утех юности, мне преподнесли их на тарелочке в первоклассном ресторане? Потрясающе. Но зачем они это делают? Чтобы мы похвалили шеф-повара?
— Я в этом сомневаюсь, — покачала головой Маргарет. — Но подозреваю, что нас проще держать в узде, если мы пребываем в приподнятом настроении.
Генри прищурил правый глаз, пытаясь придать лицу суровое выражение.
— А откуда тебе об этом известно?
— В моей работе постоянно приходится иметь дело с наркотиками.
— И даже пробовать их? Ты курила марихуану?
Маргарет помнила слова Генри о том, что евреи поколения его отца практически не прикасались к спиртному. Стопка виски на бар-мицвах и свадьбах, но каждый день перед обедом — ни в коем разе.
— Однажды, — призналась Маргарет. — Восемнадцатилетняя дочь моего давнишнего пациента прибежала ко мне, ужасно взволнованная, думая, что забеременела. Я успокоила ее, заверив, что она ошибается. Но послала ее мочу на анализ, чтобы отмести последние сомнения. Она так обрадовалась, что достала из сумочки самодельную сигарету, так я во всяком случае подумала, и закурила. Но по запаху дыма я поняла, что это не табак. Девушка так горячо благодарила меня, словно я лишь словами освободила ее от эмбриона. Она предложила мне сигарету. Разве я могла отказаться? Затянулась и тут же закашлялась. Когда до нее дошло, что я никогда не курила, она показала мне, как это делается. Набрать дым в рот, дать ему спуститься по пищеводу, затем глубоко вдохнуть и задержать дым в легких как можно дольше.
Генри наклонился и взял Маргарет за руки.
— Ты порочная женщина.
— А ты, мой милый, наивный старомодный ханжа.
Возможно, причиной тому послужило нечто, съеденное за обедом, но уже немолодые люди, прожившие вместе полжизни, испытали какие-то новые чувства. Когда они встали, Генри обнял Маргарет, охваченный внезапным порывом страсти. И тут погас свет, оставив их в кромешной тьме, а через долю секунды зажегся вновь.
— Должно быть, предупреждение, — пробормотал Генри, не желая вспоминать о запертой двери и прочих неприятностях.
И начал раздеваться.
— Когда мы возвращались после нашей короткой прогулки, — заметила Маргарет, — я подумала, что не так-то легко сохранить в тайне происходящее в «Клиффхэвене». Но ведь различным культам и сектам это удается. Помнишь, мы встретили мать Муни, Розу, и не поверили ей, когда она сказала, что ее сына держат под замком. Мы решили, что она преувеличивает.
— Некоторым подросткам, похоже, нравится сидеть взаперти, — Генри вздохнул. — Ты полагаешь, мы попали в сети одной из таких сект, которых, похоже, в Калифорнии пруд пруди?
— Что-то в этом роде, — кивнула Маргарет.
— Помнишь Джоудов? — спросил Генри.
— «Гроздья гнева».
— Совершенно верно. Поселок, в который они приехали, напоминал тюрьму. Ворота, колючая проволока, охранники. И лишь побег позволил им вырваться оттуда. Помнишь, где находился этот поселок?
— Да. В Калифорнии.
Генри обхватил лицо Маргарет ладонями. Слова не требовались. Подумали они об одном. Бежать при первой возможности.
Ожидая Маргарет, принимавшую перед сном душ, Генри в пижаме лежал на кровати, закинув руки за голову, пытаясь собрать воедино известные ему факты и составить общую картину. Неужели всех тех, кого он видел в ресторане, держат в «Клиффхэвене» насильно? Естественно, он не первый, кому пришла в голову мысль о побеге. Вещество, добавляемое в пищу, даже если это неизбежное зло, неужели его достаточно, чтобы держать всех в узде? Невероятно.
Курорт, несомненно, деловое предприятие. Из чего же рождается прибыль? Они могут снимать деньги по кредитным карточкам, но имеющиеся на них суммы иссякнут, а внести новые будёт некому. Если этот безумный курорт существует, то уж не на сбережения гостей. Так откуда идут деньги? И это не головоломка, которую надо решить, но тюрьма, из которой необходимо сбежать.
Генри полностью расслабился. Им нужен отдых. Чтобы восполнить энергию, потраченную на долгую дорогу вдоль океана, на волнения вечера. Да еще этот наркотик в рыбном муссе. Неужели они провели в «Клиффхэвене» лишь несколько часов?
— Какие ты строишь планы?
Маргарет подошла к кровати в ночной цвета лаванды рубашке, с распущенными волосами.
Генри протянул к ней руки. Она присела на краешек кровати.
Руки Генри звали ее. Она легла на бок, и он обнял жену, пахнущую мылом, которым она только что вымыла лицо, поцеловал в щеку, в уголок рта, в губы, словно нежный любовник.
Маргарет коснулась пальцами его волос. И ответила на поцелуй.
Он стянул пижамные штаны. Затем она почувствовала его руку, нарастающее возбуждение.
В мгновение слияния Генри нравилось смотреть на лицо Маргарет. И внезапно он заметил, как расширились ее глаза. Может, он причинил ей боль.
Но она уставилась в точку за его спиной.
Генри обернулся, проследил за ее взглядом. Там, где стена смыкалась с прозрачным потолком, висела телекамера, подобная тем, что устанавливаются в банках, чтобы фотографировать грабителей у окошечка кассы. Объектив нацелился прямо на них.
Отчаяние Маргарет прорвалось стоном.
Генри скатился с кровати, схватил стул, поставил его под камерой, встал на него, но до камеры не дотянулся. Она висела слишком высоко!
