Игорь Голосовский - Алый камень
— Привет! — сказал один из них, бледный брюнет с прилизанным пробором. — Брось своего типа и пойдем с нами, а то нам скучно.
Егорышев ничего не понял и посмотрел на Таню. Она не удивилась.
— Не надо, мальчики, — ответила она спокойно и оттерла Егорышева плечом. — Пропустите-ка нас, слышите?
— Смотри, Танька, допрыгаешься! — угрожающе сказал брюнет.
Таня схватила Егорышева за руку:
— Пойдем, они просто дурака валяют! Но он освободил руку и спросил:
— Почему они так обращаются с вами, Таня? Молодые люди захохотали, кто-то из них сказал:
— Пижон заступается за честь своей дамы! Парни плотным кольцом окружили Егорышева.
— Какие вы негодяи! — сказал он, не двигаясь с места. Ему пришлось слегка оттолкнуть одного из них. Тот с воплем отлетел в сторону и, поскользнувшись в луже, упал на тротуар. Его товарищи с руганью накинулись на Егорышева. Кто-то ударил его по лицу, кто-то подставил ногу. В этот момент раздался милицейский свисток.
Оставив Егорышева, парни метнулись к воротам, но резкий голос произнес:
— Спокойно.
Из ворот вышли два милиционера. Молодой румяный лейтенант спросил:
— Скандалим? Сводим счеты? Ну что ж, прошу вас сесть в машину. Придется прокатиться.
Тут только Егорышев заметил поодаль синюю милицейскую «Победу».
Их привезли в отделение милиции. Дежурный лейтенант составил протокол и предложил Егорышеву расписаться. В протоколе было написано, что Егорышев, Потапенко, Молодечный и Синицын, а также гражданка Андреева нарушали правила внутреннего распорядка, установленные Моссоветом, и устроили драку и дебош в общественном месте. Все они при этом находились в состоянии опьянения и оказали сопротивление работникам милиции.
Егорышев не устраивал дебош и не оказывал сопротивления, но все же подписал протокол, так как хотел поскорей увести Таню из этого места.
Дежурный лейтенант спросил у него, где он работает, и разрешил ему и Тане уйти. На прощанье он сказал Тане:
— Студентка, комсомолка, в парк, понимаете, на танцы ходите… Не стыдно?
— Разве нельзя ходить на танцы? — спросила Таня.
— Танцевать можно по-разному. Эх, девушка, девушка! — покачал головой лейтенант.
На улице моросил дождь. Таня накрыла голову носовым платком и расстроенно сказала:
— Пропала прическа!
На Октябрьской площади они распрощались.
— Ужасно глупо получилось, — сказала Таня, серьезно глядя на Егорышева умными, грустными глазами. — Но вы не огорчайтесь. Они не сообщат на работу. Вы случайно к ним попали, они в этом тоже разбираются.
— Ничего, — ответил Егорышев. — Все-таки интересно было познакомиться с «современными молодыми людьми». Значит, через сто лет все будет примерно так?
— На ребят вы не обижайтесь, — улыбнулась Таня. — Они неплохие… Только ужасные дураки!
Спустившись в метро, Егорышев тут же забыл о Тане, о бледнолицем брюнете и о лейтенанте милиции. Перед глазами у него возникла Наташа, он удивился, как мог в тяжелую для нее минуту уйти и оставить ее одну? И почему ему пришло в голову, что виноват в чем-то Матвей? Нет, ничего не отнимал у Егорышева Матвей Строганов. Матвей был брат ему, а не враг. И все они были люди, люди, а не волки, бегущие наперегонки к вожделенной кости, рыча и огрызаясь друг на друга…
До дачи Егорышев добрался во втором часу ночи. Еще с час он бродил по участку, похлопывая по шершавым стволам сосен, а они шептали ему что-то ласковое и обнадеживающее. Затем он умылся ледяной водой из колодца, сел за стол и принялся сочинять заявление на имя Лебедянского.
«Ввиду того, что я, — писал он разборчивым детским почерком, — должен выехать по семейным обстоятельствам в Красноярский край…»
На середине строки его рука упала на бумагу, голова склонилась над столом, и он уснул мертвым сном хорошо поработавшего, смертельно уставшего человека.
7
Утром на работе случилась неприятность. Зоя Александровна вручила Егорышеву конверт, на котором его рукой был написан адрес Бийского лесничества. Оказалось, что Егорышев все перепутал и важную деловую бумагу, которую нужно было послать в Омск, адресовал почему-то в Бийск. Бдительная Зоя Александровна вовремя обнаружила ошибку, и ужасное недоразумение, которое могло произойти по вине Егорышева, было предотвращено.
Он пристыженно поблагодарил ее и попросил доложить о нем Лебедянскому.
— Опять? — спросила Зоя Александровна. — Хорошо, я доложу. — Она скрылась в кабинете, через минуту торопливо вышла оттуда и каким-то странным тоном сказала Егорышеву:
— Прошу.
Егорышев вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— В чем дело? — строго спросил Евгений Борисович. Его коричневые скулы были еще острее, чем обычно.
— Заявление, — коротко ответил Егорышев. Лебедянский прочел заявление, небрежно смахнул его рукой в ящик стола и сказал:
— Сегодня после работы у нас будет общее собрание. Там мы и поговорим о вашем заявлении, а кстати, еще кое о чем…
— Хорошо, — согласился Егорышев.
Он был немного удивлен тем, что его заявление об отпуске подлежало обсуждению на общем собрании, но, в конце концов, это не имело никакого значения…
После звонка, возвестившего об окончании рабочего дня, Зоя Александровна выдвинула на середину комнаты стол, накрыла его красной скатертью и поставила на середину графин с водой и стакан.
За этот стол уселись Лебедянский, секретарь партийной организации Федоров, комсорг Степанов и профорг Абрамцева, полная добродушная женщина, мать пятерых детей.
Зоя Александровна заточила карандаш и положила перед собой чистый лист бумаги. Сотрудники удивленно переглядывались. Никто не понимал, по какому поводу созвано собрание.
— Товарищи, — встав, негромко сказал Лебедянский. — Мы с вами приближаемся к двадцать второму съезду партии, съезду строителей коммунизма. Мы здесь, в нашем управлении, тоже делаем свое маленькое, незаметное, но нужное для страны дело. Наше управление занимается охраной и выращиванием лесов, зеленого богатства нашей Родины. Леса — это будущее страны, и, значит, мы с вами работаем непосредственно для будущего. И мы увидим это будущее, увидим своими глазами! Мы доживем до коммунизма. Но какими мы придем в коммунизм? Вот об этом мне и хотелось бы сегодня поговорить! — Евгений Борисович отпил из стакана воду и оглядел притихших сотрудников. — В коммунистическом обществе не будет места тунеядцам, лодырям и распущенным, аморальным людям, которые позорят своим поведением звание советского человека. Нет, таких людей мы с собой не возьмем! Товарищи! Сегодня утром я получил письмо от начальника двадцать девятого отделения милиции города Москвы. В этом письме сообщается, что член нашего коллектива товарищ Егорышев вчера вечером, напившись пьяным, учинил драку и дебош в общественном месте и был задержан вместе с подозрительными юношами и девицами.
По комнате пронесся шепот. Долгов сделал круглые глаза и с изумлением посмотрел на Егорышева. Егорышев растерянно улыбнулся. Все это было так глупо, что не могло к нему относиться…
— Товарищи из милиции просят нас оказать воздействие на Егорышева, — сказал Лебедянский и наклонил голову набок. — Но чтобы понять, как он, семейный человек, мог совершить подобный поступок, мы должны разобраться, что он вообще собой представляет. И я вам должен сказать, что я, например, не знаю Егорышева. Он у нас работает три года, но мы его не знаем. Он сторонится нас… Это, конечно, его дело, но сегодня мы вправе спросить у него: «Чем вы живете, Егорышев? Какие у вас высокие идеалы, благородные цели?» У нас, товарищи, победила новая, коммунистическая мораль. Законы этой морали светлы и гуманны. Они предписывают верность данному слову, уважение к женщине… Нам совершенно случайно стало известно, что товарищ Егорышев недавно ушел от своей жены, молодой женщины, комсомолки. Он бросил ее, оставил одну. Его, видимо, больше устраивают случайные знакомства… Я думаю, что это звенья одной цепи. Вы сами понимаете, Егорышев, к чему может привести такое легкомысленное, недостойное поведение?
Егорышев по-прежнему улыбался. Щеки у него горели.
— Может, кто-нибудь желает выступить? — после паузы осведомился Лебедянский.
Желающих оказалось много. Первым взял слово комсорг Степанов. Он признал, что воспитательная работа среди молодежи в отделе ведется недостаточно, и обратился к Егорышеву с призывом покончить с ненормальным образом жизни, вредящим здоровью, и как можно скорей вернуться к семье.
— Впрочем, — неожиданно закончил Степанов, — семья — это дело сложное. Тут трудно давать советы. Особенно посторонним…
Зоя Александровна назвала заключительные слова Степанова беспринципными.
— Это кто же посторонние? — возмущенно спросила она. — Нет, Степанов, мы для Егорышева не посторонние. Мы коллектив, он член этого коллектива и никаких секретов от нас иметь не должен. Именно в этом и заключается коммунистическая мораль. И такое собрание, как у нас сегодня, возможно только в нашем обществе, которое идет к коммунизму. Мы все должны быть друзьями и товарищами. Нет, Степанов! Пусть Егорышев объяснит нам, почему он бросил жену!
