Пьер Пазолини - Шпана
— Ясное дело, — понимающе кивал Сырок.
— А ты как? — спросил белобрысый Эрнестино, заметив оживленный блеск в глазах Сырка.
Сырок задумчиво поглядел на него, потом замедленным жестом опустил руку в карман и вновь с плохо скрытой ухмылкой уставился на Эрнестино и на других разинь.
Наконец, потомив хорошенько приятелей, он вытащил кошелек и с нежностью извлек из одного отделения несколько сотенных бумажек. И вдруг — хрясь-хрясь! — хлестнул Эрнестино этой пачкой по щекам. После чего с сознанием выполненного долга убрал свои сокровища в карман.
Эрнестино ничуть не обиделся, напротив, почел за честь исполнить роль статиста в представлении Сырка.
— Подумаешь! — ухмыльнулся он. — Всего — то четыре сотни!
— Ага, а сколько мы еще припрятали! — сообщил Сырок, мечтательно складывая губы.
Кудрявый помалкивал и глядел по сторонам со светским высокомерием: он эту компанию Сырка, который родился и вырос в Тибуртино, знал плохо.
С Эрнестино и неким Франко по прозвищу Макаронина Сырок дружил с младенчества, когда Тибуртино и Пьетралата еще стояли среди полей, а новые участки и Форте только застраивались. Время от времени (им тогда еще восьми не было) они убегали вместе из дому и пропадали неделями, голодая или питаясь украденными у сельских торговцев луковицами, подгнившими персиками, шкварками, вытащенными из сумки какой-нибудь домохозяйки. Убегали просто так, за ради развлечения. В казармах берсальеров выпрашивали курево, ночевали прямо у подножия горы под навесом, где хранились арбузы.
Хорошее настроение и благодарность судьбе за лежавшие в кармане деньги настроили Сырка на романтический лад.
— Слушай, Эрнесто, — вкрадчиво проговорил он, — а помнишь тот раз на бахче?..
— Ну как же! — без особого энтузиазма отозвался Эрнестино: отсутствие денег не располагало к воспоминаниям.
— Эй, Кудрявый, слышь-ка, — Сырок потянул друга за рукав. — Ты помнишь, Эрнести, какой колотун был тогда ночью в Баньи-де — Тиволи, когда мы спали на арбузах заместо подушек?
Эрнестино засмеялся.
— Тот хозяин бахчи, — объяснил Сырок Кудрявому, — держал свинью в Баньи-де-Тиволи, в сарае, прямо средь поля… А раз мы хорошо его бахчу охраняли, так он, черт его дери, и к свинье нас решил приставить. А там у него еще и кролик был. Вот однажды вечером приходит к нам мать того бахчевода: “Ступайте, — говорит, — в Баньи-де-Тиволи, купите хлеба полкило”. Два километра туда и обратно — шутка ли! А уж темно было… Так вот, покуда мы ходили, эта бабка зарезала кролика и сожрала. А косточки в ямку закопала да насрала сверху, паразитка! Возвращаемся, значит, мы, идем кролика проведать, а кролика-то и нету! После приходит арбузник, самый главный. “Где, — спрашивает, — кролик?” Ну мы с Эрнестино и отвечаем: дескать, за хлебом ходили, а как вернулись, кролик-то и сгинул. “Ах вы, такие-сякие, надо было кому-нибудь одному пойти!” “Боялись, — говорим, — в темноте ходить, вот и пошли двое”. Тогда он вынимает из кармана полсотни и говорит: “Вы уволены, чтоб духу вашего тут больше не было, не то в тюрьму упрячу!” А нам хоть бы хны, — захлебываясь, продолжал Сырок. — Вернулись в Пьетралату и побились на кулаках с другими ребятами, чтоб взяли нас работать в цирк… Помнишь, Эрнесто?.. С тиграми, со львами! Но в тот раз Ласточка сбежала — это лошадь из Мареммы. Мы ее всю ночь искали, все поля обегали и нашли-таки! Купалась, сволочь, в Аньене!
Кудрявый слушал затаив дыхание, ему очень нравились байки Сырка и его старых друзей. Другие тоже кивали, поддакивали, смеялись. Инстинкты закоренелой шпаны расцветали у них в душах. Один парень — не из Тибуртино, а из Пьетралаты — черномазый, с чернущей шевелюрой и такой верзила, что остальные едва доходили ему до подмышек, стоял, опершись на поручень, и слушал отстраненно, сосредоточенно, с мечтательным выражением лица. Его звали Америго. Кудрявый знал его только с виду.
Автобус, подпрыгивал на булыжнике, перетряхивая плотно сбитую массу добрых христиан; в салоне иголке негде упасть. А компания из Тибуртино веселилась вовсю.
— Глянь, какой лохмач к нам заявился, — заметил Эрнестино, переводя разговор в другое русло и поглядывая на шевелюру Кудрявого.
— А ты что, не знаешь? — Сырок расплылся.
— Ведь он, чтоб эти кудри завить, негром заделался.
Пока остальные смеялись, Америго, не двигаясь с места, ткнул Сырка в бок и сказал тихим глуховатым голосом:
— Эй, ты, как уж звать-то тебя? Слышь, чего скажу!..
4. Шпана
Америго был пьян.
— Сойдем тут, в Форте, — сказал Сырок, почтительно слушавший его. — А это дружок мой, — добавил он, только бы что-нибудь сказать.
Америго тяжело поднял будто налитую свинцом руку и указал на Кудрявого. Ворот его куртки был поднят, лицо под грязными космами позеленело, взгляд карих глаз казался застывшим. Крепко, как завзятому собутыльнику, он пожал Кудрявому руку, но тут же позабыл о нем и повернулся к Сырку.
— Т-ты понял?
На вид он был парень тихий, но Сырок хорошо знал, что с ним шутить не надо: он видел, как однажды у “Фарфарелли” Америго одной рукой поднял шесть связанных стульев, а в Пьетралате не один и не двое по его вине в больнице повалялись.
— А чего такое? — спросил Сырок, стараясь держаться запанибрата.
— Потолкуем, — ответил Америго, поддергивая ворот.
Автобус остановился в Форте-ди-Пьетралата. Из окон еще открытого бара падали косые отблески на вздутый асфальт. Америго, как заправский гимнаст, не вынимая рук из карманов, спружинил на ногах и соскочил с подножки.
— Пошли, — бросил он Сырку и Кудрявому.
И те, не подозревая, какой оборот примет дело, покорно сунули голову в петлю.
— Пройдемся пешком, — объявил Америго, направляясь мимо казармы берсальеров к Тибуртино.
Он повис на локте Сырка с таким выражением, будто у него все болит, где ни тронь. Ноги приволакивал, точно усталый боксер, но в этой вялой походке ощущалась готовность зверя к прыжку. С Кудрявым и Сырком он продолжал разыгрывать пай-мальчика, который и не думает пускать в ход свою недюжинную силу, потому что по натуре он просто агнец божий. Время от времени он кидал на мальчишек загадочные взгляды, словно бы они на равных и дела у них общие.
— Ступай за мной, не пожалеешь, — посулил он Сырку.
— А куда? — поинтересовался тот.
Америго кивнул в сторону Тибуртино.
— Недалеко, к Филени.
Сырок впервые слышал о таком заведении, но не задавал лишних вопросов. Америго, сочтя это за согласие, продолжил тихим, почти нежным голосом, какой, вероятно, слышал в детстве от матери, и при этом еще больше позеленел в лице:
— Нынче суббота, выпьем по чуть-чуть.
— Отчего не выпить? — хорохорился Сырок, решив про себя, что делать все равно нечего, так хоть поразвлечься.
Кудрявый упорно держался сзади и, как только они свернули к Тибуртино, заявил:
— Ну все, ребята, привет.
— Ты куда? — удивился Сырок.
Америго застыл на месте и поглядел на Кудрявого исподлобья, все еще держа руки в карманах.
— Спать — куда ж еще? Ноги совсем не держат.
Америго подошел к нему вплотную, глаза его налились кровью, а из горла вырвалось некое подобие смеха. Он действительно смеялся, так как не представлял себе, что ему в чем-то могут перечить.
— Вот что, кореш, — пока еще спокойно и вразумительно проговорил он, — я тебе говорю, пойдем со мной, потом же сам благодарить будешь… Ты меня еще не знаешь.
Сырка, который хорошо знал Америго, отчасти развлекала эта сцена. Он понимал, что Кудрявому все равно деваться некуда, кроме как идти с ними к Филени.
— А я говорю, спать хочу, — набычился Кудрявый.
— Чего спать, чего спать! — рявкнул Америго, наморщив лоб от смеха: как это к его советам кто-то смеет не прислушиваться. — Айда! — Он приложил руку к груди. — Вот и Сырок не даст соврать, правда, Сырок? Я таков, что мне слова никто поперек не скажет, а ежели я что скажу — все так и будет, понял, корешок? Почему?.. Да разве ж мы не друзья? Нынче я тебе, завтра ты мне — в том и дружба, верно говорю?
Теперь голос его звучал почти торжественно: мол, кто не с нами, тот против нас. Но Кудрявый нюхом чуял, что в компании Америго ему и Сырку ничего хорошего не светит. Сырок поглядел на него несколько странно. Делай как знаешь, ясно говорил его взгляд, я тебе не помеха.
Кудрявый пожал плечами.
— А я тебе ничего и не говорю поперек, — возразил он громиле. — Ты в своем праве, вот и ступайте ты да Сырок, куда намылились, я-то вам на что?
Но Америго не знал, у кого из двоих в кармане деньги, поэтому буйствовать не стал, а лишь склонился к самому лицу Кудрявого, обдавая его винным перегаром, и вперил в него пристальный, выражающий ангельское терпение взгляд. Но в этот момент из темноты на фоне желтоватых домов новой застройки вынырнули два знакомых силуэта.
