Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2009)
Со стороны чехов раздается одинокая очередь, потом еще одна. Им отвечают наши, завязывается перестрелка. В дело вступает минометка.
День начался.
НОчЬЮ КАЖДЫЙ ТАЩИТ СВОЙ чЕМОДАН САМ
Когда ты, торчащий на балконе третьего, замечаешь зеленоватое свечение в окне дома напротив, расположенном в сорока-пятидесяти метрах, и понимаешь, что это снайпер разглядывает твою голову в упор, в организме появляются странные ощущения.
Во-первых, ты понимаешь, что ты мудак. Даже не мудак, а — МУДАК. И еще, как ни странно, успеваешь понять, что слово “МУДАК” будет последним электроимпульсом в твоем мозгу, когда его разобьет пуля.
Сейчас все это ложится в долгие слова и долго читается, и время, которое вы затратили на прочтение первого абзаца, соизмеряется с тем временем, которое ушло на то, чтобы этот первый абзац взорвался тогда в моей голове. Все это мгновенно. Тысячные доли секунды. Даже состязания бобслеистов за тринадцать сотых — танец криогенно замороженных улиток.
Невропатологам это было бы очень интересно — скорость восприятия мира на мушке. Я, пожалуй, даже соглашусь с тем, что суслик чувствует импульс охотника и успевает спрятаться в норку прежде, чем охотник решит — убивать ему суслика или нет. Юрк — и только удивленные глаза над стволом: чем же я себя выдал?
Мыслью. Импульсом. Я за эти две тысячных увидел и просек того чеха до самых кишок. Узнал его мысли, семью, предыдущую жизнь и представления о собственной смерти, его характер и раздражения. Узнал, что ему было лет двадцать семь — тридцать, что у него короткая, аккуратно постриженная борода, чистая повязка на голове, умные глаза. Он был поджар и одет в спортивный костюм. И это был не наемник — он приехал в Чечню из России специально, чтобы воевать за независимость своей родины. Идейный мужик, короче.
Через две тысячных — это мгновенно, сразу, но про мудака я все же успел понять и чеха успел увидеть тоже, хотя это даже не отразилось в моих зрачках — импульс от мозга до глаз еще не дошел, он еще по дороге, и если в этот момент кто-то наблюдал бы меня со стороны, глядя мне прямо в глаза, он так и не узнал бы, что я понял все!
Так вот, самое удивительное, что этих двух тысячных хватает еще на одну мысль: “Не выстрелил”. И в башке тут же начинается вторая стадия: что-то лопается — мозги, наверное — и кипяток мгновенно обдает тебя жаром, течет из ушей по плечам и спине в сапоги. Звон в голове и кровь в глазах, давление такое, что перепонки надуваются пузырями и торчат из ушей. Все красное. Это как раз тот внезапный страх, когда ты не цепенеешь от ледяного ужаса, как под минометным обстрелом, а наоборот — кровь вскипает от адреналина и бешенство застилает глаза: заорать, саперную лопатку наперевес и вперед — рубить головы! Ты готов и можешь свернуть горы, опрокинуть дом плечом, порвать двести чертей и разломать напополам планету!
Все это я прочувствовал, понял и узнал за то короткое время, пока глаза мои даже не закончили еще движение вправо вниз, куда я собирался посмотреть.
Что бы вы сделали в такой ситуации?
Что сделал я? Я нагнулся еще ниже, чем собирался, — почти перегнулся через балкон, — и посмотрел туда, куда хотел посмотреть — вправо вниз. И не просто посмотрел, а вглядываясь и вслушиваясь. Пожалуй, даже слишком демонстративно и нагло — сейчас я это понимаю. Но тогда я не слетел мешком с этого балкона, как висел — пробитой башкой вниз.
Не заметив ничего подозрительного (точнее, сделав вид, что “не заметив ничего подозрительного”), я втянулся обратно на балкон, тихо-тихо потопал ногами для сугреву, пару раз крутнул торсом, а потом вдруг достал сигарету и закурил.
Это было неожиданно даже для меня самого. Но сработало. Он не выстрелил. Он не просек, что я просек его. А у меня появился плюс в том, что он считает меня за полного придурка.
Закурил я, конечно, не на виду у всей Чечни, не переигрывая, а так, как курит часовой, когда запалиться никак нельзя, но терпеть уже сил нету, да и возможность вроде позволяет — в рукав, накрывшись полой бушлата.
Сигарета дала мне возможность присесть за стенку балкона — вроде как спрятался подымить. Уйти я все равно не мог — он должен был видеть свечение затяжек. Но подумать пару минут — вполне.
Итак, что мы имеем? Балкон, меня на балконе, снайпера в доме напротив, мое знание о нем и его незнание о моем знании, и если я сейчас встану из-за стеночки и продолжу наблюдать, как ни в чем не бывало, он не будет стрелять еще как минимум пятьдесят пять минут.
Почему пятьдесят пять? Расклад простой. Чехи всегда приходят после темноты, часов в одиннадцать-двенадцать. Это мы уже знаем точно, это их тактика — после сумерек группы занимают первые дома от наших позиций, всю ночь наблюдают, а с рассветом дают один-два залпа из гранатометов и уходят. Сейчас — три ночи. Значит, сидят они там уже часа три-четыре. Соответственно, знают всю нашу смену фишки — двенадцать, два, четыре и шесть. Я зашел на фишку в два, значит, смена у меня в четыре. Следовательно, уйти с балкона я могу только в три пятьдесят пять, чтобы разбудить Шишигина и затем снова вернуться на балкон на десять минут до его прихода. Если я даже с тем же каменным лицом, которое мне удалось сохранить при хлещущих из башки кипящих мозгах, повернусь и уйду, ковыряя в носу и покуривая, то не дойду и до середины комнаты. Он меня снимет.
Можно, конечно, тихонечко лечь на пол и поползти — в таком случае он меня, конечно, не достанет. Но здесь в дело вступает вторая беда.
Гранатометчик. С ним — гранатометчик. Это обязательно. Потому что ходят они по двое — по трое. Поэтому, если вспышки моих затяжек на балконе прекратятся, следующий их шаг — граната в окно, где спит все мое отделение, а потом вторая граната в окно той комнаты, по которой буду ползти я. Это уж по-любому.
Здесь, пожалуй, надо сделать отступление и расписать всю диспозицию — как я оказался на этом дурацком балконе, как мы оказались в этой дурацкой квартире всеми окнами во фронт, почему наша спальня лишь завешена одеялом и светится, как Манхэттен, и почему я не могу шепотом позвать моих долбогрызов товарищей и всем потихоньку не слинять из этой квартиры на пятый этаж и не вмазать из всех стволов и из “шмеля” по окнам в доме напротив.
На ночь роте нарезали три одноподъездные девятиэтажки, стоящие друг за другом. Нашему отделению досталась средняя. Спереди было отделение Шепеля, сзади — Игоря, кажется. Мы вроде как оказались в тылу — спереди наши, сзади наши, справа наши, слева — улица и за ней полукилометровый пустырь, не подобраться. Поэтому квартиру выбирали не по науке, а по комфортабельности. Остановились в двухкомнатной на третьем этаже, с огромной кроватью, паркетом на растопку и уже установленной чехами паршивенькой печуркой. Завесили окна одеялами, вывели трубу, натопили. Ташкент. Красота. “Шератон Палас”.
Но с наступлением темноты отделение Шепеля почему-то снимают и перебрасывают вправо. Мы оказываемся первыми. Все окна квартиры во фронт, печка кочегарит на всю Чечню, шумели мы не таясь — спереди-то наши были, в общем: ночь, чехи, жопа. Искать другую квартиру уже поздно, надо просто сваливать наверх и сидеть всю ночь на фишке без тепла и печки.
В отделении на тот момент были постоянные терки. Оно не было единым целым, не было единым организмом. Мы с Шишигиным были вроде как вдвоем. Король еще с одним контрабасом, Славкой, тоже вдвоем. Молодой не в счет. Вася-сапожник вообще вроде как сам по себе. В общем, говенное отделение, что там говорить. Обреченное. Отделение мудаков. Все время гавкались. Жили на ножах, ссоры вспыхивали как спички. За оружие хватались постоянно. А началось это с Короля.
“А, похрен” — это был его девиз. Пацаны, надо сменить квартиру. А, похрен… Пацаны, там чехи. А, похрен…
Пришел ротный, привел саперов. Сказал Королю дать людей. Я вызвался сам. Протянули маскхалат. Часа полтора ползали по снегу, ставили растяжки с “монками”. За несколько домов перед нами взлетела осветилка. Саперы попадали. Я остался стоять, только шагнул на всякий пожарный за дерево — вы чего, мужики, это ж наши! “Какие наши, придурок, мы первые…” — зашипел ротный. Стало жутко. При каждой ракете тыкались мордой в снег. Стали постреливать — еще не по нам, правда. Совсем обнаглели, суки.
Эти полтора часа войны были одними из самых запомнившихся. Было действительно страшно. Сталинград. Форсирование Днепра. Образовалась какая-никакая линия фронта. Чехи — вон они, впереди. И драпать не собираются. Пока саперы еще ползают, нас вроде много, но сейчас они доставят свои “монки” и уйдут…
