Арнон Грюнберг - Фантомная боль
Но я не пошел домой, а сказал следующее:
— Хорошо функционировать — значит притворяться.
Так поздним вечером с моих губ сорвалось отеческое наставление. Что-то вроде: «Это так со всеми, не бойся, детка, жизнь — это всего лишь кукольный театр для взрослых».
Она кивнула с таким видом, словно ей уже не раз приходилось это слышать.
— Ах, — вздохнула она, — наверное, мне никогда не стать хорошей любовницей.
Что-что, я не ослышался?
— Я не об этом, — строго сказал я. — Я говорил о функционировании.
— А ты сам хорошо функционируешь? — вдруг спросила Ребекка.
— Да в общем, не жалуюсь, — ответил я и притворился, будто пытаюсь затереть пятно на скатерти.
Смерть меня еще не коснулась, но умирающих я успел повидать, у одних это дело двигалось быстро, у других медленно, однако моя собственная смерть еще не стояла на повестке дня, хотя моя жена неоднократно указывала мне на близорукость подобной уверенности. Чем больше времени я проводил с Ребеккой, тем сильнее ко мне подбиралось предчувствие скорого свидания со смертью.
— Тебе не кажется, что люди, за редким исключением, красивей, когда улыбаются? — спросил я и посмотрел на нее, немного склонив голову набок, со слегка ироничной улыбкой на губах.
Возможно, она готовилась стать роковой женщиной, но ее обучение страдало пробелами, и в результате сейчас я сидел за столом с бракованной роковой женщиной, которая наполовину еще оставалась троллем. Похоже, всю свою жизнь она была тем, что хотели в ней видеть другие, — есть люди, которые всегда принимают окраску окружающей среды. Вот только я не знал, какой хочу ее видеть я. Во всяком случае, пока я этого не знал.
Ребекка не разделяла моего мнения об улыбающихся людях.
— Это на самом деле так, у моделей всегда капризно-скучающий вид, — ответила она.
Если у всякого одиночества есть запах, то какой запах был у ее одиночества? Я принюхался, но ничего не почувствовал. Правда, у меня был заложен нос: то ли начиналась простуда, то ли как раз заканчивалась. Я за этим не следил. Простуды приходили и уходили.
Я перевел разговор на другую тему:
— Один француз как-то раз сказал мне, что единственное, чего хочет мужчина, — это рассмешить женщину.
А неплохо выразился тот француз. И пускай это была ложь, но ложь прекрасная, из тех, что пусть на несколько секунд, но возвышают нас.
— Ах, — вздохнула Ребекка, — такого француза мне еще встречать не приходилось.
Тем временем в тарелку со спагетти высыпали тертый сыр. Мы с ней с интересом наблюдали.
— Ты его лично знаешь, этого француза? — спросила Ребекка.
— Он исчез из моей жизни, — ответил я, — но фруктовый салат здесь вкусный, они готовят его каждый день, и всегда из свежих фруктов.
В этом ресторане не было муляжей рыб, которые можно рассматривать. Не было здесь и коллекций бабочек, и динозавров тоже не было. Только горстка натертого сыра, штук двадцать лотерейных билетов у меня во внутреннем кармане, да еще кучка стариков, местных завсегдатаев, которых я видел до этого уже раз шестьдесят. Некоторые сдавали прямо на глазах, день ото дня. Интересно, когда и ты начнешь сдавать день ото дня, сам это заметишь?
Ребекка немного помешала фруктовый салат — она его все-таки заказала.
— Ешь на здоровье, — подбодрил ее я, — сегодня это бесплатно. — А спустя некоторое время поинтересовался: — Где ты научилась так ловко обращаться с ножом и вилкой?
— В английской частной школе. Мясо там давали — прожевать невозможно, зато мы научились красиво вести себя за столом.
— И что же это было за мясо?
— Понятия не имею, только оно было несъедобное.
— Тебя там били? Палкой?
— Нет, но меня регулярно ставили в угол лицом к стенке.
— Мне это хорошо знакомо, — вздохнул я.
У моей жены тоже были пациенты, которые целые дни проводили уткнувшись носом в стенку.
Пожилая супружеская пара рядом с нами с трудом поднялась из-за стола. Двое официантов под руки потащили старика через весь ресторан к такси. Его жена несла его трость. Мне нравится чувствовать себя окруженным инвалидами и людьми в бедственном положении. От этого собственная ситуация кажется еще более-менее терпимой.
* * *В тот же день мне позвонила жена. Ее доклад о невменяемости был воспринят благожелательно. Конечно, немного странная тема для конгресса, посвященного сновидениям, но что поделаешь — такая уж у нее была специализация. Она опубликовала на эту тему несколько статей.
В день отъезда она попросила меня еще раз прочитать ее доклад. Я вычеркнул несколько слов и в нескольких местах разбил длинные предложения.
— Все понятно, о чем идет речь? — спросила она меня в такси по дороге в аэропорт.
— Да, — ответил я, — все совершенно ясно. Когда я тебя прикончу, я прикинусь невменяемым, у меня ведь получится?
Она не засмеялась. В ее докладе как раз поднимался вопрос о том, можно ли установить степень невменяемости. Возможно ли такое в принципе? Является ли человек, тщательно подготовивший преступление, по определению вменяемым? И имеет ли концепция невменяемости какое-либо значение за стенами суда? Когда мы с ней были уже в аэропорту и подходили к нужному выходу, она вдруг сказала:
— Порой мне кажется, что это психиатры нуждаются в пациентах, а не наоборот. Например, куда бы я ходила каждое утро, если б не было пациентов?
— Правда, — согласился я, — я тоже не знаю.
* * *Я наблюдал, как Ребекка вытирает рот — с какой-то чрезмерной старательностью. Она оставалась такой же неразговорчивой.
И одета она была точно так же, как и днем. Сам я дома переоделся, начистил ботинки, затем внес ряд исправлений в свою статью о Звево и отослал статью в газету. Текст был по-прежнему дрянной, но все же немного улучшился по сравнению с тем, каким он был вначале. Если я когда-нибудь возьмусь за мемуары, подходящим названием для них будет «История моей трусости».
— Как много ты задаешь вопросов, — заметила Ребекка. — Ты всегда так?
— Да. Я не умею молчать.
Но после того как я замолчал, Ребекка и вовсе будто в рот воды набрала. Она высморкалась в салфетку и посмотрела на нее так, словно это была не салфетка, а пылающий терновый куст. Мне захотелось придумать для нее какое-нибудь имя. Заза было слишком избитым, да и Зузу тоже, но в имени обязательно должен был присутствовать звук «з». Рассказ о женщине, которая сморкается в свою салфетку, и о ее руках.
— У меня был роман с семью мужчинами одновременно, — неожиданно сообщила Ребекка.
Она опять сжимала в зубах сигарету. Во всяком случае, она хоть что-то сказала. Молчание наводит меня на мысли о смерти и о выковыривании прыщиков.
— Семь мужчин — это целая уйма, тебе пришлось изрядно попотеть. Я забыл, сколько там было библейских апостолов?
Она пила так жадно, что пришлось заказать еще одну бутылку вина. Левой рукой я ощупал в своем внутреннем кармане пачку лотерейных билетов. Правоверные евреи целуют молитвенник после молитвы, я же взял за правило целовать лотерейные билеты перед их использованием. Язычникам необходим идол.
— Апостолов было двенадцать. Это точно, я училась в воскресной школе.
— А я так никогда и не читал Новый Завет. Как ты думаешь, я много потерял?
— Ты можешь взять у меня и почитать.
Она отодвинулась от стола вместе со стулом и закинула ногу на ногу.
— Поджидая любовников, я бралась за тряпку и оттирала дом до блеска.
Я оторвал на мизинце заусенец.
— А что, они приходили все сразу?
— Нет, по одному.
— Значит, ты принимала их в тщательно прибранном доме?
— Грязи им и дома хватало.
Я оторвал еще один заусенец.
— Получается, они приходили к тебе из грязных домов?
Ребекка ненадолго задумалась.
— По-моему, да. Почти каждый из них жаловался на свою жену, что та, дескать, ничего не делает по хозяйству.
Мои мысли ушли немного в сторону. Я вспомнил, что недавно, когда мы с женой сидели в этом самом ресторане, она пересказывала мне фильм с участием Марчелло Мастроянни. В этом фильме Мастроянни заставил женщину кончить.
— Этот фильм, — сказала моя жена, — должен посмотреть каждый мужчина.
— И я тоже? — поинтересовался я.
— Да, — отрезала она, — и ты тоже.
Мы ужасно напились в тот вечер в гостиничном баре. За роялем сидел старый лысеющий пианист. Мы так ему аплодировали, что в конце вечера он подсел к нам за столик.
Я тогда еще намекнул жене, что мне, возможно, стоит бросить писать и устроиться дежурным по туалету. Сидеть в уборной в каком-нибудь ночном баре или стриптиз-клубе. Стать эдаким господином в смокинге, который с улыбкой подает клиентам салфетки, брызгает по их требованию им за уши лосьоном после бритья, чтобы от них не так подозрительно пахло, когда они вернутся домой.
