Моника Али - Брик-лейн
— Зачем?
— На уроки английского.
— Ты скоро станешь матерью.
Назнин взяла с подоконника стакан. Да, она скоро станет матерью.
— Хлопот с ребенком тебе вполне хватит. Да и в колледж его не возьмешь. Его надо кормить, попу вытирать. Это тебе не просто так. Это тебе не в колледж сходить.
— Да, — ответила Назнин, — знаю, что не просто так.
— Вот и молодец. А сейчас я почитаю. А то все разговоры, разговоры, разговоры.
И он снова перевернулся на живот.
Холодильник жужжит, как огромный москит. За окном — рев уличного движения. Назнин не стала включать свет. Половинка песочной луны вскарабкалась на небо. Ступни ощутили тепло линолеума. Назнин взяла стаканчик йогурта и посыпала его сахаром. Стала у стола, начала есть. «Ешь! Ешь!» — твердит Шану за обедом. Но она специально отказывается. Чтобы показать свое хладнокровие. Самоотречение. Хочется, чтобы он это заметил. Полуночные перекусы вошли в привычку, потом превратились в удовольствие и утешение.
Мама часто готовила йогурты: густые, сладкие, теплые. Не то что эти пластмассовые стаканчики из-под английских пластмассовых коров. И все-таки. Если посыпать сахаром, то съедобно. И очень удобно. Вспоминая теперь о Гурипуре, она вспоминала о неудобствах. Жить без бачка в туалете, расстаться с обеими раковинами (в кухне и в ванной), разводить костер, вместо того чтобы поворачивать флажок, — разве это равноценный обмен? Она представила, как Шану шагает через двор в туалет с книжкой в руках. Он любит почитать, иногда по полчаса и больше засиживается в туалете. Там из туалета его бы выгоняли мухи.
Шану уснул, уткнувшись лицом в книжку. На страницу вытекла слюна. Не доведет его до добра это чтение. От чтения у него мозги закипят. Он может кончить, как Макку Пагла.
Давненько она не вспоминала о Макку Пагла. В детстве они часто ходили за ним. Вместе с Хасиной топали, держась за руки и размахивая свободным руками. Хасина кричала: «Эй, Макку Пагла! Дай нам свой зонтик! Скорей, начинается дождик!»
Люди говорили, что от постоянного чтения у него мозги размягчились. Книги надломили его душу, и тем сильнее у него болела душа, чем больше он читал. Так он и заработал свое прозвище: Макку Пагла, то есть Ненормальный Макку.
Его зонтик нашла в колодце Хасина. Бесконечные починки и бесчисленные разноцветные заплатки сделали зонтик знаменитым, и Макку никуда не выходил без него из дому.
— Он убился, — визжала Хасина. — Макку Пагла убился в колодце.
Мама тут же начала молиться, а папа схватил веревку и бросился к колодцу. Назнин и Хасина на ватных ногах пошли за ним.
Из старого колодца вот уже несколько дней разносилась вонь, но никто не обращал на это внимания, потому что люди уже скидывали туда мусор. Но сейчас там зонтик Макку, а Макку всегда при своем зонтике. Быстро собралась толпа. Каждый был рад высказаться, но погружаться в мусорную кашу за телом не хотелось никому.
Наконец совет деревни отправился к дому Назнин. Папа возглавил собрание. Назнин и Хасина остались ждать снаружи и услышали папины слова:
— Умер он недостойной смертью. Пусть хотя бы погребение у него будет достойное.
Девочки шепотом, на ушко, повторяли его слова. Как-то они нашли мертвого кузнечика, от которого осталась одна шелуха. И, снова повторив отцовские слова, выкопали кузнечику неглубокую могилку. Эта игра полюбилась им. Назнин всегда была торжественная, как ворон, а Хасина кривлялась.
Совет закончился, приняли решение: шестьдесят рупий плюс все расходы, большой кусок туалетного мыла и бутылка туалетной воды первому желающему. Вперед выступил один рабочий, и его поприветствовали возгласами. Он разделся догола, крикнул жене, чтобы та принесла горчичного масла, которым он натер тело. Собрали снаряжение. Большая бамбуковая корзина, толстые веревки, два железных багра, чтобы разгребать мусор.
Погружаясь под землю, рабочий комментировал все происходящее, и его голос искажался, отдавался эхом.
— Я привязал Макку, — доложил он, и в толпе зрителей послышались возгласы.
Помощники потащили тело наверх.
— Тише, тише, — раздался голос из колодца, — вы что, хотите ему голову снести?
Обнаженное тело Макку положили на землю. Оно было полностью белым. Из колодца подняли рабочего, он держал оторванную руку, которую аккуратно положил на грудь Макку. Назнин и Хасина крепко схватились друг за друга.
— Они забыли зонтик, — сказала Хасина.
— Не надо было его дразнить, — всхлипнула Назнин.
Вечером мама плакала. Нос у нее покраснел, глаза были мокрые. Время от времени она вскрикивала, как испуганная обезьяна. Прикладывала ко рту ладонь, стесняясь зубов, похожих на дынные семечки. Папа курил трубку и сидел на корточках.
— Не плачь, мама, — говорила Хасина и целовала ее своими губками цвета граната.
— Ваша мать святая женщина, — говорил папа, — не забывайте, что и все семейство ее святое.
Он встал и вышел, выпрямившись вопреки обыкновению. Его не было три дня.
— Куда постоянно уходит папа? — спросила Назнин.
Мама посмотрела на небо:
— Смотри! Теперь и ребенок спрашивает, куда он уходит.
Назнин тоже посмотрела на небо. Оно уплотнилось от бурых машущих крыльев. Летели утки, начинался сезон. Они прилетали целыми стаями, бросая огромные тени на реки и угрожая солнцу. Мама порывисто сжала Назнин в объятиях. Взяла широкоскулое личико Назнин в ладони и сказала:
— Если бы Господь хотел, чтобы мы задавали вопросы, он бы сделал нас мужчинами.
Глава четвертая
Малыш получился изумительный. Маленькие тряпичные ушки, гибкие, как у котенка. Теплом круглого животика можно согреть весь мир. Головка пахнет, как священный цветок. В кулачках сжимает невидимые крошечные пушинки — и ни за что не разожмет кулачков.
Назнин свернулась вокруг него калачиком. Малыш поднял руку, но дотянулся только до уха. Положил руку обратно. Разозлился, что не получилось. Лицо сплющилось в лиловое месиво, и он завизжал, как добрая сотня щенков.
— Ты знаешь… — начал Шану. Он сидел в кресле, втиснутом между кроватью и стеной, коленями уперся в плед. — У кузины моей бабушки была светлая кожа. Она славилась красотой. Из-за ее красоты устраивались драки. Одного человека даже убили. Слишком далеко зашел ради ее руки. Еще один, простой рабочий, у которого не было ни малейшего шанса, убил себя сам. Я-то только слышал об этом. Я сам увидел ее впервые, когда она была уже совсем старой и сморщенной, как жук.
Назнин подложила под спину подушки и положила ребенка на грудь. Почесала ему спинку. Малыш нежно пососал ей шею.
— Вот почему у Руку такая светлая кожа.
Ребенка назвали Мохаммед Ракиб. Шану называл его Руку. Кожа у Ракиба, как у его тети. Хасина похожа на водяную лилию. Ракиб похож на шондеш[9], сливочный, сладкий, — так и хочется съесть.
— Сегодня опять придет миссис Ислам. Если я задремлю, не буди меня, — попросила Назнин.
— Миссис Ислам, наверное, что-нибудь тебе еще посоветует насчет ребенка.
Шану поерзал в кресле. Это кресло — его последнее приобретение. Холст на металлическом каркасе. Металл заржавел, холст порвался. Кресло в стиле модерн, объяснил Шану, и заслуживает реставрации. Назнин отказалась на него садиться, даже когда муж велел не разыгрывать из себя дуру и немедленно сесть. Отказалась наотрез — и всё тут.
— Миссис Ислам из хорошей семьи, — сказал Шану, — у нее хорошие родители. Образованная. Очень уважаемая. У ее мужа было большое дело: импорт-экспорт. Я однажды ходил к нему с предложением.
Шану молча пожевал, как будто откусывал невидимую нитку.
— Изделия из джута: коврики для прихожей, корзины, закладки и все такое. Он очень заинтересовался. Очень заинтересовался. Но потом заболел. Не вовремя я к нему пошел. Этот проект где-то у меня в бумагах. Надо его как-нибудь откопать. Там все вычисления. Цены, доходы, прибыль. И белая, и черная. Но он умер, и я остался без капитала. А что без капитала сделаешь?
Ракиб попытался поднять голову с плеча Назнин, как будто знал ответ на этот вопрос. От тяжкого груза знания его тут же свалило в сон. Назнин искоса взглянула на его носик, красивый изгиб шеи, плотно закрытые глазки и тоже закрыла глаза в надежде, что Шану оставит их в покое.
— Руку заснул. Положи его в кровать. Малыши могут спать по четырнадцать — шестнадцать часов в день. Руку так долго не спит. Вообще-то я думаю, дело в уме. Чем умнее ребенок, тем меньше он спит. И чем дольше он бодрствует, тем дольше мозг его работает и тем умнее становится ребенок. Все взаимосвязано.
Назнин молчала. Защипало в животе. Стянулась кожа на лбу. Он только и умеет, что говорить. Ребенок — еще одна тема для разговора. Для Назнин жизнь ребенка намного реальнее, чем собственная. Его жизнь — сплошь важные и насущные потребности, которые она может удовлетворить. А ее жизнь, если сравнить, — череда гложущих и непонятных желаний, удовлетворить которые невозможно.
