Юрий Нагибин - Московская книга
Я стоял в полутемном углу цеха, загроможденном связками брошюр. «Как разводить шампиньоны», — рассеянно ухватил глаз название верхней брошюры. И все другие пачки вокруг меня заключали руководство по разведению шампиньонов. На что тратится бумага! Бумага, которая так нужна нам для сдачи в утиль! Бумага, которая могла бы стать тетрадками в клетку по арифметике и в линейку по русскому языку! Я приподнял одну связку, натренированное плечо определило его вес в четверть пуда. Передо мной было никак не меньше тонны прекрасной бумаги. Ну кто разводит шампиньоны? Я четырнадцать лет прожил на свете и не встречал человека, разводящего шампиньоны. А шампиньоны я видел в Саратове, они росли прямо на мостовой, среди булыжников, перед, нашим домом. Никто их там не разводил, они росли сами по себе, в сухой земле, круглые, пыльные, похожие на картофельные клубни. Целыми семьями погибали они под колесами телег, под копытами лошадей и волов, превращаясь в розоватую кашицу.
Я не колебался больше. Четыре пачки, одна за другой, легли на дно моего мешка. Я замаскировал их сверху всяким бумажным мусором и побежал на приемный пункт.
Я не испытывал ни страха перед разоблачением, ни угрызений совести, только огромную, победную радость от того, что мне так сказочно повезло. И эта радость вспыхнула еще ярче, когда я выбежал во двор. За часы, что мы торчали на почтамте, выпал снег, первый снег этой ранней зимы. Белый, нежный, пушистый, девственно чистый, он покрыл двор, брезентовые крыши и капоты грузовиков, угольно-черные ветви засохшей липы, сиротливо торчащей посреди двора, навес над приемным пунктом. Он принес с собой ту особую прозрачную тишину, какую слышишь лишь при первом снеге, вмиг приглушающем все звуки, шаги, шум колес. С радостной улыбкой вбежал я под навес и уронил тяжелый мешок на весы.
— Простудишься, труженик! — добродушно сказал старик приемщик, накладывая на отвес круглые, плоские медные гирьки.
— Да ничего!.. — беспечно ответил я.
И так же беспечно и радостно смотрел я, как он опорожнял мешок над большим деревянным ящиком, как тяжело вывалились оттуда кипы брошюр и смешались с бумажным мусором. Меня ничуть не тревожило, что приемщик может заметить эти брошюры. И старик не заметил. Он поправил очки с подвязанными ниткой дужками и сел выписывать квитанцию.
Бережно сложив и спрятав в нагрудный карман квитанцию, удостоверяющую, что мною сдано восемнадцать килограммов бумагоутиля, я вышел из-под навеса. Навстречу мне через двор плелись со своими тощими мешками Нина и Павлик.
— Ты уже? — удивился Павлик.
— Ага! — Я небрежно махнул рукой.
Видимо, их мешки были так легки, что я даже не услышал того привычного лязгающего звука, какой издают весы, когда на платформу опускается груз.
— У нас одна квитанция, — смущенно сказал Павлик, выходя с Ниной из-под навеса, — на пять килограммов.
— Значит, всего двадцать три…
Павлик, всегда сдержанный, скупой в проявлении чувств, содрал с головы ушанку, кинул в снег, придавил ногой, затем, не отряхнув, нахлобучил на затылок и двумя руками пожал мне руку.
— Ты великий человек! — сказала Нина. — Завтра мы пойдем на каток.
Это была высокая честь. На каток Нину обычно сопровождали старшеклассники.
В проходной мы столкнулись с Карнеевым и еще двумя ребятами из его звена.
— Зря идете, братцы, — сказал им Павлик. — Там пусто.
— Неужто нам ничего не оставили? — улыбнулся Карнеев.
Меня всегда раздражала его улыбка, какая-то слишком легкая, случайная и оттого словно бы пренебрежительная.
«А вдруг он догадается сделать то же, что и я?» — мелькнула испуганная мысль. Но тут же я понял, что Карнееву и в голову не придет подобное, хотя бы он сто раз проиграл соревнование. И мне стало душно, словно лежащая в кармане квитанция придавила мне грудь всей обозначенной в ней тяжестью…
— А где разводят шампиньоны? — спросил я Павлика, когда мы уже приближались к дому.
— Понятия не имею, — удивленно ответил Павлик. — Я думал, грибы нельзя разводить.
— Кроме шампиньонов, — вдруг сказала Нина. — Их разводят во Франции, я читала.
— А у нас разводят?
— Наверное… Они вкусные!
— Да уж и вкусные! — сказал я с болью. — Что я, шампиньонов не видал?
— Видать — видал, а едать — не едал! — пробормотал Павлик.
Нина засмеялась.
— Самые вкусные грибы на свете. Моя бабушка жарит их в сметане — пальчики оближешь!
— Ну и черт с ними! — сказал я.
Лина Кузьмина говорила долго. Отряд вышел на первое место в базе, и Лина, самая молодая вожатая, внутренне ликовала. Маскируя свое ликующее чувство, она с нарочитым спокойствием и ненужной обстоятельностью рассуждала об итогах соревнования. Особенно много внимания уделила она «замечательной инициативе первого звена», привлекшего к сбору бумаги малышей. Можно было подумать, что Петров с Карнеевым открыли новый материк. Она даже обмолвилась, что это самый ценный результат соревнования. Можно было подумать, что победили не мы, а первое звено. И странно — меня это почти не трогало. Хотелось лишь одного, чтобы все скорее кончилось.
Не такой рисовалась мне победа. Я думал, это будет самый счастливый день в моей жизни, а мне было томительно и пусто. Я глядел на знамя, распластанное по стене, на золотой горн. Обычно один их вид подымал мою душу, а сейчас и знамя и горн казались чужими, холодными.
Но вот каким-то будничным голосом Лина сказала:
— Все же победу в соревновании одержало второе звено.
Громко и дружно вспыхнули аплодисменты, словно легкая волна пробежала по кумачовому полотнищу знамени.
— Мне хотелось отметить лучших, — продолжала Лина, — но Ракитин говорит, что лучшие — это все звено!
— Неправда! — вскочил Чернов. — Мы плохо работали. Почти всю бумагу собрал сам Ракитин!
— Не преувеличивай, Чернов, — пробормотал я, скромно потупясь. И тут же до меня дошел другой, ядовитый смысл им сказанного. — Неправда! — без передышки, но уже в ином тоне крикнул я. — Все собирали, и ты собирал!
— Да что мы собрали! — махнул рукой Чернов и сел.
Наше звено возмущенно загалдело. Прав Чернов или нет, сейчас это никого не интересовало, ребят обозлило, что он наводит тень на нашу победу.
— Тише, товарищи! — Лина стукнула ладонью по столу. — Если звеньевой показывает пример в работе, в этом нет ничего плохого…
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась повязанная платком голова коридорной нянечки.
— Кузьмина, тебя к директору требуют!
— У меня сейчас сбор! — блеснула стальными глазами Лина.
— Да я ему говорила, а он велел срочно…
— Подождите, ребята, — сказала Лина и вышла из комнаты.
Когда Лина вернулась, глаза ее казались не стальными, а свинцовыми.
Она села за свой столик, сжала виски длинными пальцами, затем тряхнула головой и тихо сказала:
— Большая неприятность, ребята. С почтамта поступило заявление: кто-то из пионеров сдал в утиль связки с брошюрами.
Вспыхнул короткий смешок и, будто удавленный, смолк.
— А зачем? — удивленно проговорил кто-то.
— Небось для веса, — пояснил Ладейников.
— Чепуха! — громко и брезгливо сказал Карнеев. — Никто из наших не мог этого сделать!
— Помолчи, Карнеев! Директор хотел прийти сюда, но я сказала, что мы сами разберемся. Кто был сегодня на почтамте?
— Я, Цыганов и Васильева, а из второго звена Ракитин, Варакина и Аршанский, — с вызовом ответил Карнеев.
«И чего он лезет? — тоскливо подумал я. — Хочет показать, что он ни при чем? Да на него и так никто не подумает…»
— Ну вот, — сказала Лина, — я обращаюсь к названным товарищам: кто из вас это сделал?
— Я! — прозвенел за моей спиной такой знакомый и любимый голос, что я мгновенно узнал бы его из тысячи голосов.
— Ты, Варакина? — недоверчиво произнесла Лина. — Зачем?
— Надоела возня с мусором, — свободно ответила Нина. — А Ракитину подавай мировой рекорд. Ну я и сунула эти брошюры. Подумаешь, ценность: «Как разводить опенки в сухой местности!»
— А ты понимаешь, Варакина, что ответишь за это пионерским галстуком? — как-то без особого гнева сказала Лина.
Короткое молчание, и затем:
— Да!
Я молчал не потому, что хотел схватиться за спасательный круг, брошенный мне Ниной. Я молчал от счастливой растерянности, от огромного, до боли сладкого чувства, залившего мне душу. Ради меня Нина взяла на себя стыдный и жалкий проступок, не испугалась ни позора, ни кары!
— Варакина тут ни при чем, — сказал я, вставая. — Это сделал я.
— Ладно прикрывать-то! — крикнул Ладейников.
— Не валяй дурака! — жестко сказал Карнеев.
Но по тому, как металлически холодно вспыхнули глаза Лины, я понял, что она мне поверила.
— Чем ты докажешь?
— Брошюры назывались: «Как разводить шампиньоны», четыре связки…
