Дэниел Уоллес - Мистер Себастиан и черный маг
— Генри, — сказала она, — поторопись! Мне нужно в ванную.
— Воспользуйся той, что в коридоре.
— Мне нужно срочно! — Она повернула ручку, но дверь была заперта.
— Ты не захочешь сюда войти, — простонал Генри. — Запах убьет тебя. У меня расстройство, Ханна. Сильное расстройство.
— Враки.
— Вовсе нет.
— Знаю я, чем ты там занимаешься.
— Еще бы. Я такой же, как все.
— Нет, — сказала она, приблизив губы к двери. — Я знаю, что ты там делаешь на самом деле. Ты там играешься картами.
Генри открыл дверь. Она стояла перед ним, словно всю жизнь стояла на этом самом месте и не собиралась уходить. Непринужденная, прекрасная и упорная. Они посмотрели друг на друга как бывало, когда без слов понимали один другого. У них больше не было секретов друг от друга.
— Он рассказал мне.
— Он рассказал тебе? — переспросил Генри, не совсем понимая. — Рассказал?!
— Он сказал, что ничего страшного, если я буду знать. — Она улыбнулась. — Потому что я твоя сестра. И потому что, по его словам, в свое время я стану тебе хорошей помощницей.
— Помощницей?
— Ассистенткой мага, — сказала она, радуясь такому будущему.
Генри кивнул и сказал то, что самому было невыносимо слышать. Он был совершенно сбит с толку. Это не укладывалось в его сознании. Мистер Себастиан предупреждал, чтобы он никому ничего не говорил, и он терпел, молчал, а теперь, оказывается, мистер Себастиан сам проговорился. Так не поступают.
— Ты знаешь мистера Себастиана? — спросил Генри.
Она кивнула и сказала:
— Только его не так зовут.
— Так.
— Звали так. А теперь зовут Джеймс Великолепный.
— Это он тебе сам сказал?
— Да.
— Возможно, это кто-то другой. Другой человек.
Она покачала головой.
— Он такой белый. Другого такого нет. — И взглянула на карты в руке Генри. — Так покажи мне что-нибудь.
— Не могу.
— Он сказал, что ты многое умеешь.
— Не могу, пока он не разрешит.
— Он сказал…
— Откуда ты знаешь его? — спросил ее Генри, справившись наконец с удивлением и сообразив, что ему нужно это понять.
— Он однажды помог мне с Джоан Кроуфорд.
— Помог тебе?
— Да, накормил его. Джоан Кроуфорд нужно было больше еды, чем мне. Я не хотела, чтобы он уходил искать еду где-нибудь еще. Потом однажды невесть откуда появился Джеймс Великолепный с большим ведерком объедков, и вуаля!
— Вуаля?
— Это было как фокус, — сказала она, и ее голубые глаза широко распахнулись.
— Может, это и был фокус.
— Наверно. Ты не видал собаки счастливей. Или девочки более счастливой. — Она заулыбалась, потом ее улыбка немного потускнела. — С того времени мы стали друзьями, Джеймс Великолепный и я.
— Мистер Себастиан.
— Ладно, зови его как тебе угодно. — Она снова взглянула на карты. — Так ты не хочешь ничего мне показать?
Но Генри не слышал ее, он прислушивался к своим мыслям.
— Интересно, почему он не рассказал мне? О тебе.
Она пожала плечами. Убрала со лба брата падавшие на глаза волосы.
— Что рассказывать-то? Не сердись так. Однажды мы встретились, и он стал моим другом. Всё.
*Невесть откуда взявшаяся рука поймала плечо Генри, когда он несся по коридору в комнату семьсот два. Над ним вырос грозный силуэт отца.
— Нельзя тут бегать. — Отец нервно оглянулся. — Можешь налететь на кого-нибудь, и где мы тогда окажемся?
Генри почувствовал исходивший от него запах джина. Отец был полупьян.
— Больше не буду, — сказал он.
Отец странно посмотрел ему в глаза:
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Только не сейчас, — взмолился Генри.
— Нет, сейчас.
Отец снова окинул взглядом коридор: никто не обращал на них внимания.
— Сюда, — сказал он.
Они зашли в конференц-зал. Там был длинный стол лучшего красного дерева и лампы под зелеными абажурами напротив каждого кресла, как в банке. На стенах висели портреты важных людей, вид у которых был такой, будто каждый считал себя богом, людей с лицами серьезными и властными. Важные вещи происходили здесь. Это было место, где принимались великие решения.
Отец закрыл дверь, снял шляпу и положил на стол. Потер лицо мозолистой ладонью, прикрыл глаза и вздохнул.
— Генри, — заговорил он, — я знаю, куда ты ходил последние несколько недель.
Он посмотрел на сына, ожидая подтверждения, но не дождался. Генри ни в чем не признался. Все знали то, о чем не должны были знать. Этого не должно было случиться.
— Ты ходил в семьсот второй номер, — продолжал отец. — К мистеру… как бишь там его. У него много имен, понимаю. Он стал твоим другом.
Отец замолчал и отвернулся. Он смотрел на портреты на стене: вполне возможно, со временем тут мог бы висеть и его портрет, не случись с ним того, что случилось.
— К несчастью, должен сказать тебе неприятную новость: меня увольняют. Управляющий и другие люди, которые здесь распоряжаются, решили, что мое присутствие отрицательно сказывается на репутации отеля. Так что я ухожу.
— Когда?
— Скоро. Очень скоро. А до тех пор, думаю, самое лучшее для тебя будет не видеть его. Чтобы свыкнуться с мыслью, что его там нет. И потому, что я не убежден в полезности ваших встреч.
— Ты не хочешь, чтобы я ходил к нему?
Отцу не хватало духу посмотреть на Генри, легче было обмениваться взглядами с портретами. Он переводил взгляд с одного портрета на другой и говорил, словно обращался к ним.
— Так лучше для тебя.
— Значит, я не могу видеться с ним? — спросил Генри. — Это ты хочешь мне сказать?
— Да. — Отец бросил на Генри быстрый взгляд, жесткий и мимолетный. В его глазах была пустота; Генри открылась вся его душа до самого дна, и там ничего не было. Ничего. — Я тебе запрещаю.
— Тогда не буду, — сказал Генри и, оставив отца в зале со всеми теми важными людьми, поспешил в комнату семьсот два.
*«Магия — дело непростое». Так мистер Себастиан говорил всякий раз, когда Генри совершал непростительную ошибку — ронял карту, неверно исполнял указание, не понимал какой-нибудь термин. Иногда это были единственные слова за весь урок. «Магия — дело непростое». Или: «Совершенство достигается упражнениями». За этим следовал показ. В руках мистера Себастиана карты были как вода, как воздух, как дым; Генри неуклюже подражал ему с переменным успехом, но никогда не достигая той же легкости, той же гармонии. То, что делал мистер Себастиан, была магия. Даже если Генри точно знал, как он это делал, он чувствовал, что повторить этого не в силах. Это можно сравнить с акцентом в языке: как бы бегло Генри ни владел им, настоящий маг всегда мог сказать, что он иностранец.
Но самый ужасный день случился, когда Генри уже освоил тасовку. Мистер Себастиан с самого начала казался холодным и даже слегка рассерженным. Тетрадь была закрыта. Генри не упоминал о разговоре, который только что имел с отцом, а мистер Себастиан — ни о каких разговорах с мистером Кротоном. Все было похоже на очередной урок.
— Открой пятерку червей, — велел мистер Себастиан.
Но Генри открыл вместо нужной карты девятку бубен.
— Спрячь туза.
Но карта была ясно видна в щель между пальцами.
— Подрежь колоду.
Он выпаливал слова резко, как машина с неисправным глушителем. Но теперь рука у Генри дрожала, вся колода выскользнула из его пальцев, и карты разлетелись, точно так, как у отца в тот первый вечер. Они были повсюду. Генри бросился на колени и принялся собирать их, оглядываясь через плечо на мистера Себастиана, ожидая, чтобы он что-то сказал, хоть что-нибудь. Но тот по-прежнему молчал. Сидел, откинувшись в кресле и безмолвно сверля Генри взглядом, пока Генри не решил, что все карты собраны.
— Я так много тебе показал, — проговорил наконец мистер Себастиан. — А ты так малому научился.
— Я научился многому. Вы сами сказали, что у меня хорошо получается.
— Ты даже не собрал все карты.
— Нет, собрал. Они все у меня.
— Тройка червей валяется под комодом.
— Нет там ничего. — С того места, где он сидел, мистер Себастиан никак не мог видеть, что под комодом. — Они все у меня. Я сосчитал.
Мистер Себастиан вздохнул и прикрыл глаза, а когда открыл их снова и увидел, что Генри стоит на прежнем месте, упер в него пристальный взгляд, пока Генри не почувствовал, что одной своей необыкновенной силой воли мистер Себастиан побуждает его заглянуть под комод, и он уже знал, что карта находится там, должна быть там, и что он не почувствовал бы этого, если бы ее там не было. Генри опустился на колени и, не видя ничего, распластался на полу. Опять ничего не видя, он пошарил в пыли, пока пальцы не наткнулись на что-то, что вполне могло быть картой, почти наверняка было картой, больше того, было — именно — тройкой червей. Но рука появилась из-под комода пустой, по крайней мере с виду. Хотя он и потерпел неудачу во всех других пассах, трюк с исчезновением карты у него еще мог получиться.
