Франсин Проуз - Голубой ангел
– Можно я вас о чем-то спрошу? – говорит Анджела.
– Валяйте, – говорит Свенсон.
– Вот это все, что описано в романе, так на самом деле было?
– По-моему, мы обсуждали в классе. Нельзя задавать этот вопрос…
– Мы же сейчас не в классе.
– Не в классе, – соглашается Свенсон. – Мой отец погиб именно так. Мы с мамой действительно узнали о случившемся из новостей. Он стал знаменитостью – на четверть часа. И сцена в молельном доме квакеров, когда к мальчику подходит старик и говорит, что его жизнь поднимется из пепла отцовской жизни, – все тоже было на самом деле. – Свенсон столько раз это произносил, что исповедью не считает. Собственно говоря, это предательство его собственного тяжелого прошлого, заранее отлитое в удобную форму, и всякий раз, когда журналисты расспрашивали его про «Час Феникса», он отвечал просто на автомате. – Вы ведь знаете про Вьетнам? И про антивоенное движение?
Анджела вздрагивает и закатывает глаза.
– Ну зачем вы так? Я же не умственно отсталая.
Свенсону стыдно за свой менторский тон, и он пытается вспомнить какую-нибудь новую подробность.
– Вот ведь смешно… Я иногда и сам не могу вспомнить, что происходило на самом деле, а что я выдумал.
– Я бы помнила, – говорит Анджела.
– Вы еще молоды. А как насчет материала к вашему роману? Что там правда?
Анджела вжимается в кресло.
– Ну и вопросик…
Ей явно не по себе, и это заразительно. Но кто объяснит, почему она имеет право задавать такие вопросы, а когда он обращается с тем же к ней – это уже насилие над личностью и назойливость?
– Да ничего, – говорит Анджела. – Я все выдумала. Ну… была у меня подруга, она ставила опыты с яйцами – для урока биологии. Но остальное я сама придумала.
– Что ж, замечательно! – говорит Свенсон.
– Вот так… я хотела спросить, как по-вашему, мне надо что-нибудь переделать в этой главе?
Он же только что просил ее не слушать ничьих советов.
– Давайте вместе посмотрим.
Анджела протягивает ему рукопись, он ее перелистывает. Действительно здорово. Он не ошибся.
– Последняя фраза… Ее можно опустить, и текст только выиграет. Вы и так уже все дали понять.
– Какая фраза? – Анджела пододвигает кресло поближе, они оба, едва не соприкасаясь лбами, склоняются над рукописью.
– Вот эта. – Свенсон читает вслух: – «Я была до безумия влюблена в учителя музыки и, вернувшись из школы домой, думала о нем постоянно». Мы же узнали это из предыдущего предложения. Главу можно закончить и так: «Меня гораздо больше интересовало, что скажет мистер Рейнод, когда я расскажу ему об этом завтра после репетиции».
До Свенсона наконец дошло. Как он умудрился, дважды прочитав текст, не обратить внимания, что это рассказ о влюбленной в учителя девочке? Почему? Да потому, что не хотел понимать. Беседа с Анджелой и без того его вымотала.
– А когда вы начали писать свой… роман?
– В начале лета. Я приехала к маме, и у меня снова был нервный срыв. – Анджела достает из рюкзака ручку, вычеркивает последнюю фразу. – Еще что-нибудь?
– Нет, – говорит Свенсон. – Больше ничего.
– Можно я вам дам продолжение? – Она уже достала новый оранжевый конверт и протягивает его Свенсону.
– Давайте, – говорит он. – Можем обсудить его на следующей неделе, после занятий. Вас это устроит?
– Классно! – говорит Анджела. – Ну, тогда до встречи! Всего!
Уходя, она случайно хлопает дверью и кричит из коридора:
– Ой, извините! Спасибо вам! Пока!
Свенсон прислушивается к ее шагам на лестнице, затем открывает конверт, достает рукопись и читает первый абзац.
Мистер Рейнод сказал: «Есть один малоизвестный факт. В дни равноденствия и солнцестояния яйцо можно поставить вертикально, и оно не упадет». Эта информация показалась мне гораздо более значимой, чем то, что я успела узнать про яйца и инкубаторы. Все, что мистер Рейнод говорил, взмывало ввысь, уносилось к чему-то такому необъятному, как Вселенная, равноденствие, солнцестояние.
Свенсон пересчитывает страницы, их всего четыре – на целую неделю. Он старается читать медленнее, как всегда, когда книга, которая ему нравится, подходит к концу. Да что же такое, черт подери? Это ведь всего-навсего роман юной студентки. Он пододвигает к себе телефон, набирает номер.
– Офис Лена Карри. Чем могу вам помочь? – отвечает молодой голос с четким английским выговором.
– Лен здесь?
– Он на совещании – сообщает юный британец. – Что-нибудь передать?
– Я перезвоню позже. – Свенсон вешает трубку.
О чем он, собственно, хотел говорить с Леном? Звезды были к нему благосклонны, послав вместо Лена секретаря.
Так, для одного дня достаточно. Свенсон заслужил отдых. В амбулатории его ждет Шерри. Пора ехать за женой.
* * *Ужин у них праздничный. В некотором смысле. Машину Шерри наконец починили. Шерри объясняет, в чем там было дело, но Свенсон слушает вполуха. Удалось уложиться в сумму – на этом он в состоянии сосредоточиться – в два раза меньшую, чем они предполагали. Что они и празднуют – ремонт, обошедшийся малой кровью. Сегодня вечером по всей Америке писатели пьют за великие произведения, за шестизначные авансы, за творческие и личные успехи, за новых друзей и новые БМВ. А Свенсон на своем пустынном островке чокается с женой и поднимает тост за то, что их «сивику» пришлось только поменять генератор за двести долларов.
А что в этом плохого? Они пьют из оплетенной бутылки чудесное монтепульчьяно, прибывшее из самого Абруццо для того, чтобы порадовать их здесь, в Вермонте. Они едят курицу в белом вине с чесночным соусом и свежим фенхелем, выращенным Шерри. В салате – последние в сезоне помидоры, дозревшие на подоконнике: Свенсону ведь повезло, он женат на женщине, которая целыми днями работает в поликлинике, но не забывает о маленьких радостях, выкладывает помидоры на подоконник – специально ему на салат. Перед ужином, когда Шерри стояла у плиты, Свенсон подошел к ней сзади, обнял, прижался к ней, и она в ответ выгнула спину, запрокинула голову. Неплохо для двух сорокасемилетних людей, двадцать один год состоящих в браке. Хорошее вино, хороший ужин, легкое возбуждение. Свенсон не безумец. Он знает, что мир – юдоль слез. Но ему жаловаться не на что. А он, строго говоря, и не жалуется.
Шерри, хотя уже стемнело и ничего не видно, смотрит в окно на свой сад. Наверняка думает о том, что еще нужно сделать до зимы. А как же Свенсон? Эй, привет, я здесь, стою на несколько ступеней выше в той же пищевой цепи, что и те растения, которые выживут или нет – но вне зависимости от усилий Шерри.
Проходит несколько минут, и она говорит:
– Знаешь что, Тед? Очень странное ощущение: вот мы тут сидим, едим фенхель, а грядка с таким же фенхелем смотрит на нас через окно.
Свенсон улыбается – да, забавный ход мысли, а потом думает: это она лишний раз напоминает, что фенхель выращен ею.
– Расслабься, – говорит он. – Со двора ничего не видно. Трава пока что за нами не следит.
– Шучу, – ласково говорит Шерри. – Извини.
– А фенхель замечательный, – говорит Свенсон.
Шерри сосредоточенно подбирает корочкой остатки соуса. Свенсон обожает смотреть, как она ест. Но сегодня вечером он допускает ошибку: смотрит поверх ее головы, на стену. Обои в цветочек – достались еще от прежних хозяев, – потрескавшиеся, в бурых пятнах, а на них ряд изображений святых, наследство двоюродной бабушки Шерри. Она повесила их ради хохмы, но у святых все всерьез, и они стоят, воздев руки, кто в исступлении восторга, кто в муках, один вообще распят вниз головой.
Свенсон вспоминает портрет Джонатана Эдвардса, выглядывавший из-за плеча ректора. Почему религия побуждает людей вешать на стены такие страшные картины? Чтобы те понимали, что они делают в церкви, чего пытаются избежать. По нему уж лучше молельный дом квакеров с голыми стенами, где нет ничего пугающего, где страшно разве что отцу Свенсона, у которого эти жуткие картины были в голове, а вера вынуждала каждое воскресенье проводить час в этой пыточной. Как-то раз после утреннего собрания (Свенсону тогда было лет двенадцать) отец отвел его позавтракать в «Молден Дайнер» и там спокойно объяснил, к какому он пришел выводу: все дурное в этом мире – его личная вина. Рассказывая, отец Свенсона, человек щуплый, съел три завтрака подряд. А вскоре после этого случая он и поджег себя на ступенях Палаты представителей.
Шерри смотрит через плечо, поворачивается к Свенсону.
– Господи, Тед! Ты смотрел на стену с таким видом, что я решила, может, один из святых заплакал.
– Я не смотрел на стену.
– Мне показалось?
– Я вообще ни на что не смотрел.
Шерри кладет себе еще салата. Она вовсе не намерена лишать себя удовольствия поесть последних помидоров только потому, что Свенсон капризничает.
– На работе опять был сумасшедший денек. Не иначе как Меркурий в ретрограде. Пришла одна девица и заявила, что она ловит флюиды от призраков дочерей Элайи Юстона.
