Александр Новгородцев - Анимация от Алекса до Я, или Всё включено
— Молодой человек, вы не ошибаетесь — это точно изюбр?
— Изюбра, кусно, харошо. Давай!
— Вот чудеса. Положите мне кусочек.
Осчастливленные таким деликатесным блюдом и помпезным вниманием к собственным персонам, ульяновские пенсионеры пребывали в восторженных чувствах, пока не натыкались на следующую табличку с надписью «Мясо с пальцев повара. Без ногтей». Тогда собравшись в междусобойчик, похожий на совещательное кольцо игроков регби перед атакой, они тайком избавлялись от странного мяса и набирали салаты, зелень из известных им овощей и уже старались не читать гастрономических надписей.
Самые первые рабочие денёчки, как я уже отмечал, являлись предвестниками основного туристического сезона, серьёзные наплывы отдыхающих были впереди. По процентному соотношению вначале господствовали немцы, большей частью пожилые. Как мне, возможно ошибочно казалось, заслышав славянскую речь, фрицы морщили и без того морщинистые лица в обезьяних гримасках и осуждающе посматривали на говорящего, кудахтая на своём аусшвайсе. Поэтому в эти дни большую часть объявлений для гостей на энтрансе делал Мустафа, пока я запоминал фразы, наподобие: «Гутен абенд, майне либе гести, хойте абенд вир верайтен шоу..» (добрый вечер, мои любимые гости, сегодня вечером мы приготовили шоу..) Также, если немецкие гости проходили мимо меня, я желал им приятно отужинать на французском или итальянском — bon appetite. Это избавляло меня от тех неловких сцен, когда я говорил им ту же фразу, на их родном языке. В этих случаях они принимали меня за чудного молодого человека, испытывающего уважением к их стране, гуртом обступали меня и задавали много вопросов. Что они говорили, я не понимал, оставалось только улыбаться, подобно деревенскому дурачку, перемежая улыбку чурбана с «я-я» и похахатываниями вслед за ними. Я пытался представить, что они говорили, по их лицам, смеху и переглядываниям, и получалось что-то вроде следующего:
— Приятного аппетита.
— О, спасибо. Какой странный акцент. Вы ведь не немец?
— Да, да.
— А вы говорите по немецки? Где вы его изучали? Вы откуда?
— Да. да.
— Фрау, Нинель, посмотри, похоже, этот мальчик не понимает, о чём мы говорим.
— Интересно, вы нас понимаете или нет? Вы ходячая русская обезьяна?
— Да. Ха-ха-ха.
— Посмотри гер Штруман, этот молодчик совершеннейший невежа, не знает великий немецкий язык.
— О, это прекрасно, фрау Мартина. Он должно быть русский. Большинство из них такие болваны. Вы ведь болван, не так ли?
— Да, да, приятного аппетита. ха-ха.
— Впрочем, он неплохо сложён и выглядит мило с этой улыбкой идиота. У вас есть диплом идиота?
— Да, да.
— Но он же дикарь. Никогда не знаешь, чего ждать от дикаря. Вы не расскажете нам, чего от вас ждать?
— Да, да.
— Так расскажите, мы послушаем такого глупого мальчика как вы.
— Да, ха-ха.
Так могло продолжаться долго да и продолжалось, пока я не выучил фразу свидетельствующую, что «я плохо говорю на немецком, но изучаю его, поскольку мне доставляет удовольствие беседовать с такими приятными людьми как вы». Сокращение этой фразы до «я плохо говорит как немец» также заставляло их лица морщиться, ровно как и использование в общении английского языка. К употреблению коего они прибегали с явным неудовольствием да и то, если речь шла о жизненной необходимости и спасении общемировых ценностей. Может действительно миф о превосходстве арийской расы и второй миф — о принадлежности немецкой национальности к арийцам, глубоко укоренились в этом поколении немцев, несмотря на внешнее ярко выраженное непризнание всего, что происходило в Германии в первой половине 20 века. И другие народы, особенно против кого велась война, они не признавали равными себе по уровню.
Ту же аналогию с закладкой уже советских стереотипов можно проследить и в наших бабушках и дедушках, со своими причудами, взглядами, которые мы иногда не в силах понять из-за другого воспитания.
Другое дело — молодые бюргеры. Эти ребята уже являлись космополитами, превосходно владели и не стеснялись использовать язык туманного Альбиона. Да и общаться с ними было действительно просто, ввиду отсутствия признаков снобизма в разговоре.
Следующая фаза социально-этнического стеснения наступала для меня, когда заканчивался «энтранс». Приходила пора насыщать свой организм строительно-вкусовым материалом. В это время в ресторан заявлялись Натали с Уром, которые примерно в течение моей первой испытаттельной недели оставались в отеле, приглядывая за нашей деятельностью и согласуя рабочие моменты с администрацией отеля.
Памятуя о наказе Натали продолжать работать во время принятия пищи, разделяя трапезу вместе с гостями, я отчаянно метался с тарелками по ресторану меж столиков и жующих всевключенцев, тщетно пытаясь услышать родную речь и подсесть к землякам. Но нет, наше и без того немногочисленное представительство было самым голодным и являлось к открытию ресторана. И за те полчаса, что я стоял на входе, успевало насытиться и покинуть вскармливающее лоно турецко-шведской столовой.
В этот час в ресторане оставались лишь пожилые немецкие компашки и, следящие за моими хаотичными перемещениями, Натали с Уром. В эти моменты я завидовал Мусти, вернее его среднему знанию немецкого. И сожалел, что не изучал язык Шиллера и Канта в школе в последнем классе, когда была такая возможность. На немецком я знал помимо «ахтунга» и «зергута» только «der cluge hund» — умная собака, «ich bin matrossen» — я был матросом, «das ist fantastish», «nicht ferstein» и парочку смешных слов вроде «штангенциркуль», «гевонлишь» и «абкхёкля» — но уже без знания их перевода. Согласитесь, с таким глубоким познанием сложно поддерживать разговор на достойном уровне.
Я даже не знаю, возражали ли немцы. Вернее, насколько сильно они возражали, ужинающие зачастую пожилыми парочками, против присутствия моей персоны в их заботливо фаршированном крабовыми салатиками гнездышке.
А дело происходило следующим образом. Сразу после вежливо произносимого мной «гутенаппетит» я нагло подсаживался рядом c бюргерской пожилёжью. Выставлял свою тару с провиантом, сдвигая иной раз их тарелки к краю, и очень выразительно жевал, периодически поднимая взгляд на представителей баварского народа, надеясь на то, что издалека это яростное, но молчаливое пережёвывание сойдёт за дискуссию, и начальство не станет меня вновь отчитывать. Я не смел открыто признаться Натали о невладении языком баварских пиводелов, поскольку, должно быть, в астральном запале, указал в своей анкете о знании этого языка гордых сынов Франкфурта и Мюнхена на среднем школьном уровне, то есть маленько присочинил. Ну, хорошо, принципиальный читатель, не маленько — наврал с три короба. Нежелание оказаться петухом гамбургским и природно-ослиное упрямство призывали меня продолжать играть роль Штирлица. И к слову Натали обмолвилась, что первоначально в этом отеле аниматоры питались вместе с обслуживающим персоналом. То есть никакого выбора блюд — ешь, то что осталось. Ужин, после закрытия ресторана, то есть полуночный — в общем условия не ахти. Так Натали добилась позволения со стороны администрации отеля есть в ресторане аниматорам наравне с гостями, но разделяя с ними стол. Так как убедила хозяина, что это часть нашей работы — взаимодействие с гостями — «гест контакт», служит всеобщему процветанию отеля, улучшению настроения гостей путём общения с весёлой молодёжью и прочие плюсы в том числе рекламно-оповестительные. Так что в случае неисполнения своей роли — застольной весёлой молодёжи мы были бы вынуждены откатиться назад и питаться вместе с обслуживающим персоналом где-то на кухонных закромах и задворках, среди чадящих котлов и грязных раковин, на немытых столешницах, с остатками требухи и потрохов, не имея права на шведский стол и салфеточно-скатерный сервис.
Как бы то ни было, я фрицеупорно восседал в чужеродной для себя компании и жевал, пытаясь абстрагироваться от изумлённых лиц и получить удовольствие от турецких изысков пятизвёздочной кулинарии общепита. Немцы пытались поначалу получить какое-то объяснение такому неожиданному вторжению в их тихую гавань уюта из томатного супчика с картофельной запеканкой. Но эти попытки были неудачны, поскольку наталкивались на яростную стену молчаливого перемалывания пищи, которая периодически сопровождалась попытками дружелюбно улыбнуться с моей стороны, что делало для меня ситуацию более комичной, а для них более пугающей. При этом я ещё добавлял кивки и мотания головой, чтобы для наблюдающих со стороны не оставалось никаких сомнений в реальности разговора. После бесплодных попыток получить объяснения с моей стороны, бюргеры продолжали общаться между собой. Но уж совсем пугать я их не желал, дабы они не подали жалобу на вторжение в личное пространство и на странное поведение. Тогда беседа происходила следующим образом, во всяком случае, я её так интерпретировал:
