Юрий Гальперин - Мост через Лету
Он не спорил. Даже не возражал. Но и особой радости не обнаружил. Похоже было, что решение жены его не интересовало. Молча тащил чемоданы, занятый мыслями: он был поглощен, подробно обдумывал ужасные вещи. Запретная, любимая его музыка отступила на задний план. Мог ли представить он, что нашей семье предстоит, — я сомневаюсь. Но уже тогда все решилось — на нас надвигался футбол.
8
— Зарплату проиграл, вещи в ломбарде… Мне надоело. Я устала. Больше так не могу!
Мама прислонилась к голой стене и заплакала. Пальцы комкали кружевной платок. Шуршало платье, задевало сухие выцветшие обои. На стене, в солнечных лучах, поблескивала икона. Бог смотрел на маму и на отца. Лицо было суровое.
— Я попробую… В последний раз. Пойми, это футбол!
— Даже если выиграешь, не будет добра от случайных денег. Легко досталось — легко уйдет.
Мама умолкла и сникла, будто внезапно усомнилась. Она не смотрела ни на меня, ни на отца. Слезы исчезли, высохли, как по мановению. Но глаза, полные влаги, блестели. Мама подошла к зеркалу, поправила прическу. Она хотела еще что-то сделать со своим лицом, передумала. Склонилась над маленьким Димой.
Отец подошел к ним. Продолжалось воскресное, почти праздничное, опечаленное размолвкой утро.
— Оставь меня, не мучай… Не хочу ни твоего футбола, ни твоих друзей — ступай. И можешь не возвращаться. Ночуй, где хочешь, тебе не в первый раз… Одевайся, — сказала она Диме, дала ему конфету и вышла из комнаты, прикрыв дверь.
Брат одевался самостоятельно и молча. Он чувствовал ссору и отворачивался от отца.
Отец стоял спиной к окну и смотрел на Бога. А Бог смотрел на меня, потому что я сидел на диване, а он обычно смотрит на диван. Мама сказала, что эта старая, в серебряном, почерневшем от времени окладе икона — не Бог, а произведение искусства, и в нашем доме единственная ценная вещь. Но я не представлял, сколько стоит Бог. Неловко было подбирать ему цену.
В школе объясняли, что Бога нет, что Иисус не существовал даже как историческая личность. Но меня не это волновало. Просто у него было строгое лицо, очень серьезное, а на устах жила отдельно торжественная и легкая улыбка. И часто после того, как мама поплачет, постоит у зеркала и уйдет на кухню, а отец опять исчезнет, я потихоньку молился, на ходу придумывая молитву, потому что знал: только Он один может нам помочь. Он один — больше никто. И будет плохо, если Он не поможет. Я знал, что Его нет, и никто не поможет. Но все равно упорно молился и не снимал пионерского галстука.
— Что скажешь, артист?
— А ты?
— Мама права, — нехотя признался он. — По-своему, конечно, она права. Но… — он помедлил, ему трудно было подобрать слово, — видишь ли, она — она не понимает… футбол.
* * *Футболист дядя Пека Мелентьев жил на втором этаже во флигеле, в проходном дворе, соединявшем Загородный проспект и набережную Фонтанки. Дом стоял в саду. Отцветали тополя. Пух кружился в воздухе.
Дядя Пека сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу, старался поймать на нос тополинку. Он увидел нас внизу, на дорожке сада, и весело махнул рукой:
— Спровадил своих на дачу. Поднимайтесь.
Он сунул мне яблоко, открыл бутылку пива, поставил два стакана. Один перевернул вверх дном — означало: перед игрой пить не будет. Он усадил нас на тахту, а сам ушел в ванную и долго плескался под душем, фыркал и переговаривался оттуда с отцом.
— Говорят, ты много просадил? Отец усмехнулся:
— Что еще говорят?
— Никто не хочет ставить против тебя. Боятся, что не отдашь, — Пека долго отплевывался в душе. — Послушай, ты ведь хороший музыкант. На кой черт тебе эта лавочка?
— А долги? Кто вернет долги? За музыку не платят. Да и нужна сейчас другая музыка.
— Сегодня опять поставил?
— Нашелся один. На тысячу я отвечаю тремя, — сказал отец, — и мяч форы.
— Вот паскуда! — возмутился футболист. — Ведь это грабеж… Но ты его не предупредил о дожде?
— Зачем? — усмехнулся отец. — Прогноз самый солнечный.
— Ну и правильно, таких надо учить, — крикнул из ванной дядя Пека. — А дождь будет, не бойся. Ребята из аэропорта звонили: последняя сводка — к вечеру дождь.
— В дождь вы не проигрывали.
— Деньги где взял?
— Пальто снес в ломбард, костюм и кольцо.
— Ничего, завтра выкупишь.
Мы сидели в тесной комнате с пыльными коврами на стенах, заставленной тяжелой мебелью красного дерева. На полу лежали гантели, скакалка, боксерские перчатки, шиповки и спортивные шаровары небесно-голубого цвета. Многочисленная одежда была развешана на стульях или брошена на другую тахту, покрытую текинским ковром.
В ванной шипела вода. Я грыз яблоко. Отец пил пиво. Он думал о погоде. Это ободряло его.
В воскресенье играли турецкая команда «Галатасарай» и наша. Дядя Пека играл по левому краю. Его знал весь город и даже, может быть, весь Союз. Таких нападающих знают все. Они с отцом дружили со школы и на войне были. И мама говорила: их водой не разольешь.
Пека радовался дождю. «Галатасарай» считался сильным клубом. Но дома турки играли на вытоптанных твердых полях почти без травяного покрытия. А наши привыкли мотаться на скользком поле в плохую погоду, когда ноги не оторвать от земли и тяжелый мяч.
Пека долго и старательно растирался. Наконец он вышел из ванной в длинном красно-белом халате, так в кино выходят на ринг боксеры. Он был невысокий и мускулистый, бронзовый от загара и сероглазый. Вьющиеся волосы выгорели на солнце и казались белыми. Это был бог. Только не мой Бог, а другой. Из богов Олимпа, мы проходили их в пятом классе. Дядя Пека был замечательный и первоклассный бог. И он провозгласил:
— В дождь мы никогда не проигрывали!
Я заметил, как отец осторожно коснулся пальцами суперорешка. Такие двойные орешки носили на счастье в карманах игроки «мазу-мазу». А бог-футболист подмигнул:
— Если все обойдется, артист, — мячик с автографами за мной.
Мы ехали на футбол.
* * *Я запомнил: улицы, ведущие к стадиону, летние дороги были забиты автомобилями. Помятая «победа» с пропуском на ветровом стекле медленно катила, беспомощно зажатая в стаде машин. На перекрестках светофоры дергали и сдерживали дымившие моторы. По Неве плыли баржи с песком. На пляже, на камнях под стенами крепости, томилась разноцветная груда тел.
Я запомнил: отец восседал впереди с неизменным фотоаппаратом через плечо. Мягкая шляпа съехала на затылок, открыв загорелый лоб, — обычно шляпу он носил в руке и газету носил в руке или засовывал в карман пиджака, отчего карман отчаянно оттопыривался. Он обвис. Мама, сколько ни билась, ничего не могла с ним сделать. Но это не мешало. Мы ехали на футбол.
Отец и его приятели забывали обо мне. Они громко говорили о своем, курили и не стеснялись. А я, стиснутый посередине на заднем сиденье, смотрел вперед и боялся, что вот скоро мы приедем. Мне очень нравилось ехать и не хотелось никуда приезжать.
Но мы ехали на футбол.
На ровном травяном поле метались турецкие футболисты в желтых майках с черными полосами — быстрые тигры. Наша команда была одета в сине-красные цвета. И на первой минуте (Трифонов с подачи Мелентьева) туркам вкатили гол. Проход получился роскошный — из самого центра. Трибуны скандировали: «Пека! Пека!..»
Папа размахивал программкой над головой.
— Ага! Что я говорил, ну что я говорил!
Но говорил-то он как раз другое — перед игрой главная надежда была на дождь. И я дернул его за пиджак.
— Перестань, па. Ничего ты не говорил. А он возмутился и на меня:
— Ты как с отцом! — но понял, что перегнул. — Фора у нас теперь есть, артист. Нельзя же ставить только на дождь.
Зеленый прямоугольник сокращался, когда атаковали тигры и вытягивался в длину перед сине-красными, гнавшими к турецким воротам мяч. Единственный, кто не проигрывал туркам в скорости, был дядя Пека. Несколько раз он проходил к воротам, но отдать было некому. Ударить не давали. Защитники, как привязанные, бегали за ним вдвоем. Он тяжело дышал. Майка потемнела от пота. Я хорошо видел, как он поглядывал на небо, и у него было серое лицо.
Мяч катился от ворот до ворот, управляя на дистанции бегом игроков. Отступала волна защиты, полузащитники возились в центре с нападающими в полосатых футболках, и, когда игра смещалась к штрафной, сине-красное нападение откатывалось назад, помогать. Судья назначал свободный. Вратарь выбивал. В ином сочетании цветов картинка повторялась у противоположных ворот.
Система называлась «дубльве»: наши футболисты наступали медленно, пасуя поперек поля, спотыкаясь на неточностях. Возвращались к центру и начинали опять. Проходы девятки Мелентьева (я следил в бинокль) случались чаще. Но турки не давали ему простора.
