Джулиан Барнс - Дикобраз
Боже, сколько же он наслушался за свою жизнь этих объедков крестьянской мудрости – проповедей, притч, нравоучений. Он неожиданно процитировал одно из них: «Не выкопаешь яму – дерево не посадишь».
– Это правильно, – благодушно согласился Петканов. – Разве ты видел хоть одно дерево, посаженное без ямы?
– Нет, кажется, не видел. Зато видел очень много ям, куда ни единого дерева так и не посадили.
– Слушай, Петр. Не надо думать, сынок, будто бы я ничего не смыслю в жизни. Поверь мне, люди как раз тем и живут, что ты называешь дешевыми притчами.
– Рад, что вы это сказали. Мы-то всегда понимали, что в глубине души вы презираете людей, что вы никогда в них не верили. Потому вы и держали их все время под надзором.
– Ах, Петр, Петр, к голосу-то моему ты привык, но попытайся все же вслушаться в суть того, что я говорю. Это может тебе сгодиться и на твоем большом посту Генерального прокурора, да и не только там.
– Я вас слушаю.
– Я вот что тебе сказал: мне известно, что народ живет дешевыми притчами, как ты их назвал, но не я его презираю за это, а ты. Ты сын моего старого товарища, а твой отец какое-то время считался теоретиком Партии. Может, он теперь и насчет пчел разработал теорию? Ты интеллектуал, это сразу видно, а я простой мужик из самой гущи народа.
– Простой мужик с собранием речей и документов в тридцати двух томах.
– Мужик порядком поработал. Но я умею говорить с народом и слушать его.
На этот раз Солинский не стал возражать. Он почувствовал усталость. Пусть старик мелет что вздумается, они ведь не в зале суда. Он не верил ни одному его слову и сомневался, верит ли сам Петканов этим словам. Интересно, можно ли обозначить в терминах риторики их однобокую полемику, в которой ханжеские монологи наталкиваются на презрительное молчание?
– А это значит, что я понимаю нужды народа. Ты можешь мне сказать, чего хотят люди?
– Я вижу, вы себя назначили экспертом по этому вопросу.
– Да, конечно, я эксперт. Так чего же хотят люди? Они хотят стабильности и надежды. И мы им это давали. Не все было прекрасно, но при социализме люди могли мечтать, что когда-нибудь все придет. А вы? Вы принесли им нестабильность и отняли надежду. Преступность. Черный рынок. Порнография. Проституция. Ошалелые бабы снова бухаются в ноги попам. Этот так называемый наследный принц сам себя предлагает в спасители отечества. Вы гордитесь вашими быстрыми успехами?
– Преступность была всегда. Вы только скрывали это.
– На ступенях Мавзолея Первого Вождя торгуют порнографией. Вы считаете это забавным? Мудрым? Это прогресс, по-вашему?
– Ну, его там уже нет, так что он это не прочтет.
– Нет, скажи, ты считаешь, что это прогресс? Ну давай же отвечай мне, Петр.
– Я считаю, – начал Солинский, в котором, несмотря на усталость и скуку, проснулся профессиональный полемист, – я считаю, что это вполне соответствует месту. – Петканов сердито взглянул на него. – Первый Вождь, должен сказать вам, был специалист по порнографии.
– Ничего себе определение!
– Очень точное. Вы говорите, что дали людям надежду. Нет, не надежду вы им дали, а фантазию. У каждой большие груди, у каждого крепкий член, и все всласть совокупляются – вот чем торговал ваш Первый Вождь, политическим эквивалентом этого, во всяком случае. И социализм ваш был такой же фантазией. Еще более невероятной. В том, чем сейчас торгуют у Мавзолея, есть по крайней мере хоть какая-то правда. Кусочек истины в этом дерьме.
– Так кто же из нас занимается дешевыми притчами, Петр? И как приятно слушать Генерального прокурора, защищающего порнографию. Значит, вы и инфляцией можете гордиться, и черным рынком, и проститутками на улицах?
– У нас есть трудности, – согласился Солинский. – Это переходный период. Реорганизация всегда болезненна. Нам предстоит научиться понимать реалии экономической жизни. Научиться производить такие товары, чтобы люди захотели покупать их. Тогда мы и добьемся процветания.
Петканов радостно фыркнул.
– Порнуха, дорогой мой Петр. Титьки и пипки. Титьки и пипки вам, вот и все.
– Знаете о чем я думаю?
– Ты думаешь, Димитр, что смотреть это больше не надо.
– Правильно, но теперь я понял, почему так думаю.
– Пива, пожалуйста.
– Дело вот в чем. Нас воспитывали и в школе, и по телевидению, и в газетах, и родители наши, и все остальные в убеждении, что социализм решает все проблемы. Иными словами, что социализм – это правильная, научно обоснованная система, а все старые системы испробованы и не работают больше, правильна же только эта одна, при которой нам посчастливилось жить, она-то и есть… единственно правильная.
– Но на самом деле никто так не думал, Димитр.
– Может быть. Но мы считали, что другие так думают, правда, пока наконец не узнали, что большинство из них попросту притворяется. И тогда нам стало ясно, что социализм не идеальнейшая из всех систем и что к каждой проблеме можно подходить по-разному.
– Да мы это с пеленок знаем.
– Всегда можно выбрать одно или другое.
– Занятно ты говоришь, Атанас.
– Я вот к какому выводу пришел, день за днем наблюдая этот процесс, слушая обвинения, защиту, ожидая судейского решения, – все это слишком уж хорошо для него.
– Конечно, обвинения-то пустяковые.
– Не в этом дело. В этом процессе все не соответствует реальности. Потому что здесь мы отталкиваемся от того, что к этой проблеме не может быть двух отношений, а лишь одно. Все, что он говорит, – сплошная ложь и лицемерие. Это нельзя слушать.
– Так что же, лучше было бы устроить суд совести?
– Нет, вовсе нет. Мы просто должны сказать себе, что здесь обсуждается вопрос, имеющий одну-единственную сторону. Продолжать этот процесс – значит с ним согласиться, допустить, что даже в этом случае, самом неблагоприятном для него, все же есть другая сторона. А ее здесь нет, вот и все. В некоторых вопросах существует только одна сторона.
– Браво, Димитр! Налейте-ка ему пива.
Они помолчали. Потом Вера сказала:
– Значит, завтра собираемся у Стефана. В обычное время.
– Знаете, генерал-лейтенант, со стороны можно подумать, что вы стараетесь вовсю, чтобы бывшему президенту вынесли оправдательный приговор.
– Господин прокурор! – Глава Народных сил безопасности был в изумлении.
– Ну конечно. Вы всегда появляетесь, когда я готовлюсь к очередному перекрестному допросу.
– Я приду попозже.
– Нет-нет. Итак, рассказывайте, что у вас на этот раз.
– Записи, касающиеся центрального политического руководства за годы с тысяча девятьсот семидесятого по тысяча девятьсот семьдесят пятый.
– Я и не знал, что таковые существуют.
– В течение этого периода наблюдались негативные явления… Нет, вернее будет сказать, что негативные явления наблюдались в первой половине этого периода и были связаны с действиями и амбициями министра культуры.
Солинский позволил себе улыбнуться. Быстро же этот солдат превратился в бюрократа.
– Органы безопасности не одобряли некоторые симфонии Прокофьева?
– Не совсем так; но раз уж вы заговорили о музыке, да, действительно, программы Второго международного конгресса джаза были подвергнуты строгой критике.
– А я считал, что партия положительно относилась к джазу, это ведь подлинный голос угнетенного народа, терзаемого международным капиталом.
– Верно. И об этом неоднократно упоминалось. Но поскольку один из угнетенных исполнителей оказался редкостным индивидуалистом, да к тому же министр культуры слишком уж заботилась о его благосостоянии, то можно сказать, что делу социализма это приносило явный вред.
– Понятно! – Пожалуй, за этими закругленными формулировками все же скрывалось некое рудиментарное чувство юмора. – Ну и что дальше?
– А дальше то, что личные амбиции министра культуры были сочтены опасными и антисоциалистическими. Ее пристрастие к импортным продуктам и товарам было признано декадентским и противоречащим духу социализма.
– И пристрастия к импортным музыкантам?
– И это тоже. И честолюбивые замыслы самого Президента относительно своей дочери, согласно предварительным заметкам к заключительному докладу, который пока еще не обнародован, также были признаны наносящими вред государству.
– В самом деле? – Это уже интересно. К Уголовному делу номер один все это имеет мало отношения, однако очень интересно. – Вы имеете в виду, что она была убита по распоряжению Отдела внутренней безопасности?
– Нет.
– Какая жалость.
– У меня нет никаких доказательств.
– Но допустим, вы обнаружите такие доказательства.
– В этом случае я, разумеется, передам их вам.
– А скажите, генерал, в какой степени действия Отдела внутренней безопасности находились в те дни под контролем?
Ганин немного подумал.
– Я полагаю, настолько же, насколько и всегда находятся. То есть я хотел сказать, находились. В одной области – строгий контроль и подробная отчетность. В других – детальные отчеты не требовались, лишь общее одобрение оперативных действий. А в особых случаях ОВБ действовал исходя из своего собственного понимания оптимального обеспечения государственных интересов.
