Джонатан Троппер - На прощанье я скажу
Глава 18
Когда знаешь, что умираешь, все наконец по-настоящему проясняется. Будто с глаз сняли пыльную пелену Будто прокопченный мир оттерли до блеска, и все обрело выпуклость и резкость, укоротило поток сознания и разом направило его по разным каналам, превращая мозг в котелок свободных ассоциаций.
Он лежит в кровати и изучает ногти на руках. Он всегда считал, что они гладкие, а теперь видит, что они иссечены тонкими продольными бороздками, каждая из которых образует как будто узенькую полочку на поверхности ногтя, наподобие алмазной грани. Он грыз их много лет и никогда не замечал, какие они большие.
Лампы в стандартном светильнике в центре потолка издают тихое, но явное жужжание, звучащее, как первые такты детского хора, запевающего «We Don't Need No Education». В детстве, когда родители уходили, няня, какая-то соседка-старшеклассница, слушала эту пластинку на отцовском стерео. Еще долго после часа, когда он бы должен спать, он лежал с открытыми глазами и представлял, что она назвала толпу друзей, и теперь вся эта орава подростков сидит внизу, в гостиной, и подпевает. Он был слишком мал, чтобы сообразить, что это запись и у поющих детей британский акцент… У няни — имени он не помнит — были белокурые волосы в рыжину, немножко веснушек на носу, и ее лодыжки всегда вызывали у него то, что можно счесть его первыми недостойными фантазиями… Он во всех подробностях помнит, каково это было — лежать в той кровати, в доме его детства, одеяло в сине-красную полоску натянуто до подбородка, от ковра после уборки уютно пахнет прелью, радиатор выстукивает свою азбуку Морзе, внизу, в коридоре, под ногами родителей успокаивающе поскрипывают половицы, убаюкивающий гул их голосов, жалобный плач козодоя «Теодора, Теодора!», будящий его каждое утро, большая пластмассовая люстрашар, свисавшая с потолка, — когда случился долгий период увлечения Брюсом Ли, он вечно задевал ее нунчаками… Виктор Королла, живший в соседнем доме, научил его обращаться с нунчаками. Он был на три года старше, заикался, имел коллекцию порно открыток и мускулы, за которые Сильвер отдал бы все на свете. Он очень средненько крутил нунчаки, воровал бейсбольные карточки в магазине дешевых товаров и был обладателем первого в районе видеомагнитофона. У него было только два фильма: «Звездные войны» и «Бриолин», и Сильвер по сей день помнит их оба наизусть… Кстати, о памяти — он чувствует, как тихо бьется под сложенными на груди руками сердце. Он выстукивает пару джазовых пассажей на слабую долю и представляет свою изношенную аорту, которая с каждым ударом понемножку рвется все дальше, раздувшиеся, как у шара, наполненного водой, стенки медленно разбухают до той самой критической точки.
Он вскакивает с кровати с новой энергией, не счастливый, не несчастный, но в такой гармонии со Вселенной, какой не знавал прежде.
В душе он блаженно подставляет голову под струю воды. Он наслаждается ароматной пеной шампуня, гладкостью плеч, картинкой, вырезанной в куске мыла «Ирландская весна». Он с нежностью взирает, как его утренняя эрекция нехотя уходит, потом закрывает глаза и на всю катушку включает горячую воду, проникающую в каждую пору, покуда в какой-то момент она не заканчивается.
— С тобой явно что-то не то, — сообщает Оливер. — Согласись уж на эту чертову операцию.
— Не наседай, — говорит Джек, — он же только из больницы.
— Он не имел права покидать больницу.
— Ты сам привез его домой, кретин.
— Я бы этого в жизни не сделал, если бы ты мне сказал про его состояние.
— Это была информация для ограниченного круга лиц.
— Придурок!
— Кретин!
И далее в том же духе. Утро, на небе ни облачка, и они восседают на своих обычных местах у бассейна, совсем как всегда, как будто мир не перевернулся вверх дном. Инерция этого места всегда немного сбивала с толку. Время здесь будто замирает, при том что они продолжают стареть с бешеной скоростью.
Через несколько шезлонгов от них Бен Эйснер, безработный банкир, мажет грудь маслом для загара. У него был короткий миг славы после истории, когда он с пивной кружкой набросился на бойфренда своей бывшей жены — им случилось коротать вечер в одном и том же баре. Но потом адвокаты ухватились за это дело, и теперь он весь в долгах из-за попыток отвоевать хоть какие-то родительские права на своих троих детей, и про славу говорить уже не приходится. Он либо проводит дни в суде, либо ищет работу в сфере, в которой ей уже и не пахнет, и трудно сказать, что заставляет его вставать с кровати по утрам.
— Ну, — спрашивает Джек. — Каков план?
— Собираюсь навестить Кейси, — отвечает он.
— Она на тебя злится?
Вообще-то Сильвер толком не знает. Кейси и Дениз не проявлялись с тех пор, как он сбежал из больницы, но это и не показатель — они и так-то ему никогда не звонили.
— У нее есть проблемы посерьезней, — говорит он.
— Типа?
— Она беременна.
На этом месте оживляется Оливер.
— Давно?
Он выпрямляется в своем шезлонге, жирное пузцо складывается в несколько животиков поменьше, формой напоминающих знак бесконечности. Кто мы есть, думает про себя Сильвер, мясо, которое никто не хочет съесть.
— Не знаю. Она рассказала мне пару-тройку дней назад.
Слева от них сидят Эдди Бэнкс и Ион Кесслер, оба все еще зализывают раны от недавних разводов. Эдди получает алименты со своей жены, она биржевой брокер, а Ион все еще работает на тестя — так себе история, но вполне в духе обитателей «Версаля». Оба проводят запредельное количество времени со своими смартфонами, бесконечно проверяя разные сайты знакомств, и страшно радуются женщинам, ответившим тем улучшенным версиям себя, которые они выложили в интернете.
— Ни фига себе, — восклицает Джек. — Беременна? Хотелось верить, что эти детки с годами становятся умнее.
— Говорит гордый отец Эмилио Иисуса Бэйкера.
— Иди ты, Оливер. У нее стояла спираль.
— Видимо, она не устояла перед твоей спермой. Была съедена, как кислотой. Хорошо еще, ты ее не в голову поимел.
— Если бы, — бурчит Джек.
— Она будет делать аборт? — спрашивает Оливер Сильвера.
— Думаю, да, — отвечает он.
Нет никаких причин считать, что у нее изменились планы, и все же, произнося это, он ощущает укол сомнения, легкую грусть, которая еще не обрела четких очертаний.
В три года Кейси засыпала, держа Сильвера за руку, как плюшевого мишку. Он ложился с ней рядышком, ее маленькие ручки обвивали его руку, пальцы играли с волосками на запястье, и он слушал, как успокаивается ее дыхание, когда закрываются глаза. Он лежал так еще долго после того, как она засыпала. Не хотел высвобождать руку, уже тогда понимая, что очень скоро она подрастет и больше не будет вот так за него держаться, и даже не вспомнит, что когда-то это было. Но потом он все же осторожно выскальзывал и отправлялся в их с Де-низ спальню, где она уже лежала в постели и читала книжку, надев очки в черной пластмассовой оправе, которые делали ее похожей на сексапильную секретаршу из порнофильма. И она откидывала одеяло, впуская его, иногда она была голой, иногда — нет, но он, пожалуй, никогда по-настоящему не ценил этого редчайшего чистого счастья вот так перебираться из одной теплой кровати в другую.
Джек и Оливер изумленно пялятся на него.
— Я что, сказал все это вслух? — Сильвер.
— Кажется, твой внутренний монолог вырвался наружу, — Оливер.
— На тебя нашло. Поговорил сам с собой, — Джек.
— Черт.
— Ты был очень красноречив, — Оливер.
— И под «красноречивым» подразумевается «адски депрессивный», — Джек.
Только что появился Дэн Харкурт. Он прихрамывает в своей космического вида наколенной шине. В колледже он играл в баскетбол и никак не желает расстаться с призраками прошлого, все ходит в парк погонять мяч с молодняком, который терпит сорокашестилетнего пердуна, потому что тот платит за выпивку. В один прекрасный не слишком далекий день он резко подпрыгнет для броска (он уже лет десять как не играет у кольца), последняя истертая связка, что держит на месте его порядком истерзанное колено, порвется, и он со всей дури грохнется на асфальт и пожалеет, что не переключился на гольф.
Прибывает первая стайка студенток, они порхают вокруг шезлонгов с воздушной грацией, все как одна со стройными бедрами и пухлыми попками, еще достаточно юные, чтобы быть их дочерьми, и достаточно взрослые, чтобы они почувствовали себя еще более жалкими, чем обычно.
— Сейчас заплачу, — произносит Сильвер.
— Пожалуйста, не надо, — просит Джек. — Умоляю.
Глава 19
Дениз и Кейси живут в Норт-Пойнте, милом, но довольно типовом районе в северной части, с кривыми улочками и почти без тротуаров, в маленьком красного кирпича георгианском доме. Он зарос бородой взбирающегося по стене плюща, с которой, как это всегда бывает с бородами, дом выглядит так, будто воспринимает себя чересчур серьезно.
