Дмитрий Горчев - Рассказы
Как обычно
Как обычно, Алексей проснулся как раз вовремя, чтобы опоздать на работу на законные десять минут. Если три раза последовательно опоздать, например, на пятнадцать, двенадцать и двадцать две, то пообещают уволить. Не уволят, конечно, но зачем дразнить гусей?
Зубная паста опять кончается. «Если прогладить тюбик утюгом, то вы просто поразитесь…» Дураки, он же пластиковый. Ну, на сегодня надавилось. А носки, уважаемый, надо с вечера стирать. Ладно, труба в ванной горячая, за десять минут высохнут.
Так, три минуты десятого, времени впритык. А вон и наш клиент глушителем на веревочке громыхает — шестерка восьмидесятого года. Мне до Мира-Гоголя. Курить можно?
Да, дороги… Ничего, как снег выпадет, начнут заплатки ставить… Душно, может, дождик… Врут они, эти синоптики, сами в газете жаловались, что все барометры еще при коммунистах сломались… Да нет, мне сейчас больше нравится… И пусть себе воруют, я бы тоже воровал… Ну да, вы бы не стали, конечно… а наоборот, всех бы пересажали… Полтинника хватит?
На работе все серьезные по случаю понедельника. Привет, Наташенька, а кофе еще нет? Ночью спать надо… Замуж тебе пора, вот что я тебе скажу… Ну, еще лучше дурака найдешь, он тебя будет колотить черенком от лопаты, вот тебе и женское счастье… Все женщины об этом мечтают, только не сознаются… Ладно-ладно, пошел-пошел… Ты звякни, как кофе накаплет.
Что там нам Джонатан Кэйнер обещает? «Если вы, смотрясь в зеркало, поднимете левую руку, ваше отражение поднимет правую… Плутон сегодня побуждает вас…», ага, понятно, сегодня надо все делать наоборот. А роза упала на лапу Азора.
Подруга прислала письмо. Как дела, что новенького… Сегодня не вырвусь, сумасшедший день… Сын кашляет… У меня ЧП… Все как обычно.
Прошел новый начальник. У него лицо убийцы из советского фильма про западную жизнь с литовскими артистами. С кустиком выше лба. А сам, как все американцы, пресный какой-то, в хлорке вымоченный. Набор готовых фраз, желтый галстук и ботики за двести пятьдесят. Хау ар ю дуинг, Алекс? Вандерфул, Пол. Удивился, как положено. Надо отвечать «файн». Переживет. Уже пережил.
В буфете толпа, как всегда. На летней площадке жара. Пенсионер с юбилейной медалью покупает сто грамм теплой водки в мягком дрожащем стаканчике. И ведь выпьет, глазом не моргнет… Оса полюбила селедку под шубой. Кушай, милая, поправляйся, а то вон худая какая…
Переводчица Света спит, откинув голову назад, совершенно не переживая от того, что выглядит очень глупо и некрасиво. А может, она просто об этом не догадывается. Неделю назад она приехала из отпуска в Испании. Почему не хочется в Испанию? а после Светиных рассказов и вовсе… Да и вообще никуда особенно не хочется. Разве что в Шотландию, на родину… Чью родину, Аверкин? Видите ли, в прошлой жизни… Ах, в прошлой жизни…
Вот и Галина Францевна пришла, уборщица. Значит, домой пора. Надо бы молока купить и хлопьев. Толку от них — дорогие, а хватает на два раза… Девушка, мне Ариэль и Комэт… Черт, пасту опять не купил.
Вон эрдельтерьер тащит на поводке тетку. Тетке неинтересно. Она уже не испытывает энтузиазма по поводу окружающей жизни. Вероятно, у нее не такое острое обоняние. Хотя, как раз она всегда учует, что от хозяина пахнет табаком и пивом.
ТВ6, как всегда, дерьмово показывает. Пусть себе эмтиви блямкает… Турецкая женщина притворяется Майклом Джексоном — звуков мало, а ногами чего выделывает… Для нас даже эмтиви — турецкое…
На кухне в стакане со вчерашней колой плавает разлезшийся таракан. Для чего ему крылья? Вы когда-нибудь видели летающего таракана?
Вот и закончился день Алексея Аверкина. И зачем мы на него столько времени угробили?
Что-то он, впрочем, долго из ванной не возвращается, может, хоть повеситься догадался — было бы нам развлечение минут на пять…
Да нет — валяется себе в ванне, полный рукомойник пепла натряс, булькает глубокомысленно.
Аверки-ин! Ты что себе думаешь? Какого мира судьбы решаешь? Ах, про то, что надо бы борной кислоты купить да тараканов повывести? Ты про это уже пятый год думаешь.
Аверкин, ты не знаешь, зачем мы на тебя столько времени потратили? Зачем все это — борная кислота, тараканы, селедка под шубой, глушитель на веревочке? На хрена, Аверкин, а? Не знаешь, конечно…
Ну да ладно.
Пока. Спокойной ночи.
1998
О Знаках
Нет, это не астрологический трактат. Никогда не мог ничего разобрать в этих углах, домах и наклонениях.
Я долго сомневался, верить ли в астрологию и, в конце концов, присоединился к одному литературному персонажу, говорившему: «Как же вы можете утверждать, что счастья нет, когда я его неоднократно испытывал?»
Потому что, действительно, никуда от этого не денешься.
Я вижу все стороны всех медалей и ни в чем в этой жизни не уверен до конца. Могу понять и простить кого угодно, хоть черта лысого, и поэтому с некоторых пор, стал притворяться слепым и глухим, как тот бесхарактерный волшебник из фильма про Золушку. Со временем, впрочем, уже и притворяться не надо… Ну да, Весы, конечно.
* * *
От нее я научился некоторым скорпионским хитростям: когда врешь, нужно говорить как можно больше правды, а смертельно обидеть человека можно, опять же, только правдой. Не всякой, впрочем, а только той, которую он сам про себя знает, но думает, что другие не догадываются.
О, такой правды она знала про всех нас великое множество! И после пары ее пробных парализующих укусов я тоже обзавелся такой же правдой о ней. Не для того, конечно, чтобы пользоваться, с этим я не играю, потому что не люблю оставлять за собой трупов и призраков. Но как только я обзавелся своей правдой, она тут же это почувствовала, и с тех пор мы стали необычайно осторожны друг с другом и, ежемесячно расставаясь навеки, всякий раз совершали что-то вроде ритуального танца, обмениваясь непременными записками с пожеланиями счастья в дальнейшей жизни и благодарностями за счастливые минуты. Нам было что сказать друг другу на прощание. Но мы этого так до сих пор и не сказали, к счастью.
Я поверил ей, когда она сказала, что свет дивных прозрений в глазах — еще не повод ходить в вонючем свитере.
Когда мне раньше говорили то же самое, я тут же принимал это за покушение на свою неповторимость, клочковатую бороду и протертые на заду джинсы. А ей сдался не то чтобы без боя, а просто с радостью.
А впрочем, о чем это я? Все давным-давно кончилось.
Но молчит этот вечный и неистребимый телефон, и никуда от него не деться. И зазвенит он однажды, обязательно зазвенит. «Да, — скажу я, — конечно же рад…» (Я никогда не вру, а значит, буду действительно рад.) «Да, — скажу я, — конечно же, приезжай. Мне тоже очень хочется на тебя посмотреть…» И все опять прахом, и напрасно я переживал эту долгую тоскливую ломку, заново обучаясь жить, как закодированный алкоголик учится жить без водки. И зачем? Чтобы тогда, когда уже отпустило, когда уже можно жить дальше, опять нажраться как свинья?
Когда я впервые вел ее к себе домой на обед, по дороге мне удалось при помощи осторожнейших и вкрадчивейших эволюций заманить собственное либидо в чулан и огреть его по башке гантелей. Там оно благополучно провалялось до конца ее визита. Когда оно, пошатываясь от чрезмерной эрекции, явилось обратно, было уже поздно. Я сразу точно знал, что единственный способ уложить эту женщину в постель — ее туда не укладывать. Я не мог даже позволить себе посмотреть ей в спину желтым кошачьим взглядом. Единственное, чем я пользовался — она не знала о том, что я умею смотреть в глаза только любимым женщинам и ненавидимым мужчинам.
Она критически оглядела мой, как умею, холостяцкий быт, присела на ручку кресла и спросила: «А музыка хоть у тебя есть?» И, не дожидаясь окончания пожатия плечами, безошибочно нашла в пыльной стопке поцарапанных дисков именно то, что отныне будет сопровождать ее, как тема Лапши из «Однажды в Америке»: «Я вспомню тех, кто красивей тебя, умнее тебя, лучше тебя…»
Почему люди так прочно привязываются к звукам и запахам, к облезлой половинке кокосового ореха, к захватанному индийскому слонику, давно уже не пахнущему никаким сандалом? Весь мой дом населен призраками бывших людей, пусть давно умерших, но они же были когда-то…
А выбрасывать бесполезно. «Ну хоть люстру-то можно оставить? — Ой, Абраша, этот противный Мойша был такой затейник, такой затейник…»
Я сидел на ее кухне, прихлебывал водку «Асланов» из жестяной банки и, полуприкрыв глаза, наблюдал, как она чистит картошку. Мне некуда было спешить, все давно было решено, уже не нужно было ничего говорить и можно было спокойно жмуриться лампочке под назойливую, как утренняя тошнота, виолончель на заикающемся китайском магнитофоне. «Ты. Снимаешь. Вечернее. Платье…» «Блядь! — орал ее оторванный от баюна-телевизора муж, безработный рэкетир с выбитыми передними зубами. — У нас что, нормальной музыки нет?»
