Манфред Грегор - Мост
И Штерну захотелось сблизиться со своими учениками, полюбить их, излить на каждого нерастраченную душевную теплоту. Он добился того, что школьное начальство отвело ему обширное помещение на чердаке, и на свои собственные средства устроил там мастерскую, которая стала потом гордостью школы. Они простаивали там за верстаками все свободное время. Пилили, шлифовали, приколачивали, до блеска зачищали борта своих моделей.
И вот долгожданный день настал. С четырьмя изящными моделями кораблей они направились в бассейн и устроили гонки судов. И когда он взглянул на этих ребят — они стояли у края бассейна на коленях и не сводили глаз со своих кораблей, — он понял, что в этих детях смысл его жизни. Долг, который он должен выполнить, несмотря на тяжкий недуг. И когда на большом чердаке он устроил настольный теннис и очень быстро стал обыгрывать любого противника, он подумал о Гизеле. «Какой же я был идиот!»
Следующей зимой он отправился вместе с учениками на две недели в лыжный поход, и, когда болезнь давала себя знать, любовь и доверие детей придавали ему новые силы.
…Это был самый маленький из его классов — всего семь мальчиков и восемь девочек. Еще никогда ему не удавалось так сблизиться с учениками. Каждое утро он радовался, глядя в их милые юные лица. Он не жалел сил, чтобы пробудить в каждом из них лучшие задатки и искоренить дурные. Он хорошо знал их всех, но узнал еще лучше, когда побывал дома у каждого.
В тот вечер, когда к городу подошли американцы и начался бой за мост, учитель Штерн стоял в церкви и молился:
— Боже милостивый! Пощади моих мальчиков.
IXРебята сидели молча. Каждый думал о своем. Шел дождь. Не сильный, но после бессонной ночи их бил озноб.
Форст опять пустил пачку сигарет по кругу. Оставалось всего четыре штуки. Табак военного времени. Три сигареты поделили между собой, четвертая — про запас. Форст сунул ее обратно в карман. Все задымили. Крупная капля дождя погасила сигарету Шольтена. Он оторвал намокший кончик и еще раз зажег окурок. Но бумага так пропиталась влагой, что шов расклеился.
— Дерьмо, — выругался Шольтен и бросил окурок в мутную лужу у самого тротуара.
Они сидели на своих касках с таким видом, словно совсем позабыли, для чего их, собственно, прислали на этот мост и что на этом мосту ждет каждого из них. Но уже через секунду им напомнили об этом.
Издалека донесся приглушенный грохот и рев, которые неудержимо нарастали, близились. Все шестеро вскочили, словно их подбросило, прислушались, обернувшись лицом на запад, потом посмотрели друг на друга: смертельно бледные, с огромными, неестественно расширенными, горящими глазами. Потом надели каски, никто не проронил ни слова.
Борхарт ринулся к каштану, ухватился за ствол, подтянулся два-три раза и оказался на первом суку, потом быстро, по-обезьяньи вскарабкался наверх и исчез в ветвях где-то у самой кроны. Вальтер Форст, все еще покуривая сигарету, подчеркнуто небрежно спустился с моста к своим фаустпатронам. Шольтен присел у левого пулемета, потом залег и стал смотреть поверх прицела в пространство между выступом парапета и завалом из бутовых глыб. Его напарник Альберт Мутц открыл одну коробку с пулеметными лентами, потом вторую, подвинул их к себе поближе и принялся перебирать ленты.
Хорбер залег у пулемета на правой стороне моста и сделал знак Хагеру открыть коробку и вставить ленту. Все застыли в ожидании, нервы были напряжены до предела.
Хорбер чувствовал, как овладевает им волнение. Если бы можно было нажать спусковой крючок, дать короткую очередь, хоть одну, только для того, чтобы разрядить бесконечное зловещее напряжение!
Но он не сделал этого. Он лежал и ждал, как и все.
Тем временем шум моторов стал отчетливее. Вот-вот они окажутся здесь. «Что же тогда? — спрашивал себя Альберт Мутц. — Чем все это кончится? Смерть… А долго ли умирают? Успеваешь ли что-нибудь почувствовать? Или это замечают только оставшиеся в живых: а вот, мол, и Мутцу конец пришел!»
«Тогда уж пусть скорее приходят, — думал Шольтен, — пусть скорее. Минуты две я еще выдержу, но не больше, никак не больше. Начну считать до ста двадцати, и, когда досчитаю до конца, пусть они будут здесь!»
И Шольтен принялся считать: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять…» Потом бросил.
Борхарт сидел на дереве и не мог ни о чем думать. Он укрылся за стволом, направил самозарядную винтовку на улицу, по которой должны были двигаться американцы. Весь как заряд взрывчатки: стоило только слегка потянуть указательным пальцем за спуск (все дело в каком-то сантиметре!) — и этот заряд взорвется. Борхарт машинально подергивал за спуск, используя свободный ход, — то доводил крючок до упора, то опять отпускал.
Хагер толкнул локтем Хорбера:
— Кажется, сейчас начнется! — И вдруг все они застыли: четверо на мосту и пятый на дереве.
Отчетливо послышался свист. Свистел Вальтер Форст. Слабый звук как-то очень резко выделялся среди надвигавшегося грохота моторов.
Вальтер Форст насвистывал мелодию знакомой песни:
Сегодня нам принадлежит Германия,
А завтра — весь мир!
В этом свисте было что-то чудовищное, невыносимое. Шольтен подумал: «Хоть бы он заткнулся, не то я сойду с ума!»
И тут ему пришла в голову мысль. Очень важная. Нужно было немедленно сообщить ее остальным. Он встал, пригнувшись, перебежал к Хорберу, потом бросился к каштану, крикнул что-то, задрав голову, и помчался под мост, к Форсту.
Свист прекратился. Медленно двинулся Шольтен к своему месту, лег за пулемет. Он приказал не стрелять, пока он сам не нажмет на гашетку.
«А вдруг американцы попадутся на эту удочку? — размышлял Шольтен. — Они, наверно, решат, что на мосту им ничто не угрожает. И преспокойно приблизятся к нам. Ведь нас тут не видно. Они не могут знать, что встретят здесь сопротивление».
К грохоту приближающихся танков вдруг примешался вой авиационных моторов.
Команды не понадобилось. Те четверо, что лежали за пулеметами, мгновенно вскочили и бросились по обе стороны моста вниз, к Вальтеру Форсту, в надежное укрытие.
— Отличное вы себе подобрали убежище, — ухмыльнулся Форст, показывая на фаустпатроны.
Отсюда не было видно самолетов, несколько раз пролетавших над мостом. Но они слышали рев моторов и ждали, что вот-вот раздастся свист бомб. Готовы были вжаться всем телом в грязь, заткнуть пальцами уши, открыть рты и ждать. Но ждали они напрасно.
Шум моторов стал удаляться. Потом совсем затих. «Здорово! — подумал Шольтен. — Теперь они прилетят к себе и доложат: «С этим мостом все в порядке, там ни души». И сам господин генерал на той стороне скажет: «Олл райт, вперед!» И отдаст приказ войскам».
Ребята уже привыкли к рокоту танков. Он нарастал так медленно, что они почти не ощущали его приближения. Когда первый «шерман» вылез из-за угла, Хагер как раз говорил Хорберу:
— Послушай, мне нужно отлить!
— Нашел время, раньше надо было думать, — злобно прошипел Хорбер.
— Идут! Идут! — заорал Шольтен.
Хорбер и Хагер тотчас обернулись к улице. Тут уж все увидели его: серо-зеленое чудище, с грохотом лязгая гусеницами, медленно ползло с запада. Страшилище надвигалось прямо на них, спокойно и не спеша. Справа и слева от него шли люди. Солдаты в странных ботинках с гамашами, в светло-зеленых непромокаемых куртках спортивного покроя, с винтовками наперевес, на головах стальные каски.
Медленно и осторожно двигались они по улице, заходили во дворы, возвращались, иногда угрожающе задирали стволы винтовок и целились в окна верхних этажей, несколько секунд выжидали, затем трогались дальше.
Теперь только двести метров отделяли танк от моста. За танком, держа дистанцию от восьми до десяти метров, — солдаты в непромокаемых куртках. Весь отряд приближался к мосту, осторожно прощупывая местность, и тут ребята увидели, что из-за угла на улицу выполз второй танк, а за ним и третий. На этих танках, прижавшись друг к другу, сидели солдаты с винтовками в руках и озирались по сторонам, готовые в любую минуту спрыгнуть с машин и открыть огонь из ближайшего укрытия.
Первому танку оставалось, пожалуй, всего сто метров до моста. Пехотинцы не отставали от него. Борхарт сидел на дереве и смотрел то на приближающихся американцев, то вниз, на Шольтена. Форст выглядывал из-под моста, зажав фаустпатрон под мышкой, напряженно прислушиваясь к шуму там, наверху. Хорбер бросил на Шольтена полный отчаяния взгляд: ну, пора уж, наконец, начинать.
«Ах, черт, мне до зарезу надо отлить, я не могу больше», — думал Хагер и вдруг почувствовал, что все кончено, больше сдерживаться он не может. А Шольтен и Мутц, лежа у пулемета на левой стороне моста, не отрывали взгляда от танка, от следовавших за ним слева и справа солдат в светло-зеленой форме. Ремень каски, туго натянутый под подбородком, придавал их мальчишеским лицам мужественную суровость. Они лежали, всматриваясь, и выжидали. Эрнст Шольтен удивлялся сам себе. «Интересно, — думал он, — надолго ли меня еще хватит?»
