Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2011)
С печеньем прямо к нам!
А мы уж, будь уверена,
Не зря смотрели сны,
Мы знаем, в этой серии
Все будут спасены,
И нет причин печалиться,
Пока в твоей глуши
Идет бычок, качается…
Садись уже, пиши!
Медведки
Окончание. Начало см. “Новый мир” № 5 с. г.
Он, видимо, все-таки смотрел мне в спину, потому что сразу сказал:
— Что?
Я видел в окне свое лицо — оно плавало во мраке как бледный воздушный шарик, сквозь него проступали черные ветки.
— Там кто-то есть. У меня на крыльце. Курит.
Огонек то разгорался, то почти исчезал.
— Вы что, никогда не ждете гостей?
У меня нет гостей, только клиенты. Но с чего бы кто-то из них стал ждать на крыльце, под дождем? Я так и сказал:
— Ну, в общем, нет.
Я представил себе, как надеваю отсыревшую куртку, выхожу под дождь, закрываю за собой одну калитку, открываю другую (при этом на меня сыплются мелкие капли с плетей дикого винограда) и иду к своему/чужому дому, чтобы встретиться лицом к лицу с тем, кто ожидает меня.
— Знаете что? — сказал он. — А давайте я пойду с вами.
Я подумал, а что он может вообще сделать, он ведь немногим моложе моего отца, но неожиданно для себя согласился:
— Спасибо.
Было такое чувство, как в детстве, когда я не боялся ничего, потому что рядом со мной шел взрослый. Потом папу чуть не побил какой-то пьяный урод, которого папа попросил не материться при детях. У него были белые, бешеные глаза в редких бледных ресницах, и он надвигался на папу весело и ловко. Я до сих пор помню, как папа, схватив меня за руку, побежал прочь, приговаривая: пойдем скорее, Сенечка, он же сумасшедший!
Сосед накинул свой шикарный дождевик, я — сырую куртку турецкого производства, и мы вышли в сад, раздвигая занавес водяной пыли. Мы прошли столб света, падавшего из окошка веранды, и я вдруг отчетливо увидел висящее в темном воздухе как бы светящееся желтое яблоко, все в мелких каплях.
Под навесом на крыльце сидел кто-то темный, скорчившийся; услышав шаги, он встал. Сигарета прочертила в воздухе огненную дугу и, шипя, упала в траву, а черный человек стоял и молчал. Теперь я разглядел, что он гораздо ниже меня, просто стоит на крыльце и оттого кажется высоким.
— Вы к кому? — спросил я, хотя, наверное, надо было спросить “вы кто?”.
— К тебе, — хрипловатым высоким голосом сказал человек.
Я не сразу понял, что голос женский.
— Что ж ты даже не позвонил? Я извелась вся.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал сосед. — Если что, заходите, не стесняйтесь.
Он, наверное, подумал, что это что-то личное. И что я не тот, за кого себя выдаю. А что у меня может быть личное?
Сосед повернулся и пошел по дорожке, его дождевик чуть слышно поскрипывал. Мне стало совсем одиноко. Что ей нужно? Кто она вообще?
Я сказал:
— Вы, наверное, перепутали. Это Дачный переулок. А вам, наверное, нужна Дачная улица.
— Семочка, родной, ну что ты такое говоришь? — Она всплеснула руками. Руки у нее были то ли в митенках, то ли просто длинные черные рукава, как они теперь носят, в воздухе мелькнули, точно отрубленные, белые пальцы и тут же пропали. — Я к тебе пришла. К тебе, солнце мое.
Мне захотелось развернуться и побежать следом за Леонидом Ильичом. Я ее не знал. Я не знал эту женщину. Я давно уже не знал никакой женщины, если честно.
Авантюристка? Воровка? Откуда она знает, как меня зовут?
— Ладно, — сказала женщина, — ладно. Не бойся, я пошутила. Мы не знакомы.
— Не сомневаюсь, — ответил я сухо.
— Но согласись, зыкински получилось? Ты аж заикаться начал.
— Как получилось? — переспросил я.
— Зыкински. Слушай, а чего мы на дожде стоим? Пошли в дом? Холодно же.
— Погоди, — сказал я, — ты, вообще, кто?
— Ну… — она на миг замялась, и я понял, что она сейчас соврет, — у меня к тебе поручение. От одного человека. Очень важное.
Сейчас она скажет “ничего личного” и вытащит пистолет. Маленький такой дамский пистолетик.
— Врешь, — сказал я.
— Ну вру, — легко согласилась она, — но ведь и правда холодно.
Я подумал, что выгляжу глупо. Стою на крыльце, не решаюсь войти в свой собственный дом. Ну ладно, не свой собственный. Если она не уйдет, мне что, так и стоять тут? Сосед Леонид Ильич знает, что ко мне кто-то пришел, если что, я могу позвать на помощь. А что, собственно, “если что”?
От напряжения и неловкости мне захотелось спать.
Струйка воды с карниза пролилась мне за шиворот. Я сказал:
— Ладно.
И стал шарить по карманам в поисках ключей. Ключи нашлись, но пальцы у меня совсем закоченели, и я уронил ключи в траву, потом долго шарил в темноте, а она светила мне зажигалкой, прикрывая ее от дождя ладонью. Язычок пламени просвечивал сквозь нежную плоть, пальцы казались виноградинками, освещенными солнцем. Так их, кажется, и называют — дамские пальчики.
Я нашел ключи, распрямился и отворил дверь. Я не хотел, чтобы она оставалась за спиной, а потому втолкнул ее в темную комнату и зажег свет.
Я ее не знал.
Она была совсем юной, хотя сейчас их возраст хрен разберешь. Шестнадцать? Двадцать?
Вдобавок она была вся в черном. Черное бархатное пальто, черная муаровая юбка, из-под которой виднелись черные кружевные чулки, огромные черные ботинки с металлической оковкой — и как она умудряется в них ходить, они же должны сбивать ноги до кости. Ногти у нее были крашены черным лаком. Губы — черной помадой. Волосы черные. Глаза черные.
И еще черный блестящий камушек в ноздре.
Еще она была мокрой — с черных волос капала вода, с юбки капала вода, с бархатного пальто капала вода. Принцесса на горошине. Почему бы принцессе на горошине, в конце концов, не быть готкой?
Кожа у нее была очень белая, а нос покраснел от холода. Интересно, а когда сопли, они как-то протекают через пирсинговую дырку? Черт знает о чем думаю…
— Ну а теперь, — куртку я снимать не стал, мне казалось, что если я сниму куртку, то вроде как ей тоже можно, а потом ее уже не выставишь, — может, все-таки скажешь, что тебе нужно?
Тонкие злые губы у нее мелко дрожали, то ли от холода, то ли от смеха.
— Ну и мокредь. — Она встряхнулась, как выдра, и, путаясь в рукавах и раздраженно морщась, стащила свое длиннющее пальто. Под ним оказалось что-то совсем уж невообразимое — кожаный корсет со шнуровкой. Бросила пальто на стул, оно опало, лоснясь, как пустая шкурка.
Я так и остался стоять в куртке. Получилось совсем уж глупо. Поэтому я стащил куртку и аккуратно повесил ее на вешалку.
Сама она села на другой стул — рядом с пальто. Получилось, все стулья заняты, и я остался стоять. Вот же нахалка!
Я убрал ее пальто со стула и сел сам. Теперь получилось — она в доме, я ее вроде как пригласил, и мы сидим друг напротив друга за столом. Очень мило. Похоже, она умеет заставить человека делать то, что ей нужно.
— Я уж думала, мало ли. Вдруг в городе заночуешь. Тогда полный абзац.
А вдруг клиентка? Ерунда, такие самодостаточны, они не заказывают романов про себя. Она, правда, похоже, с фантазиями, может, ночью на кладбище ходит грустить, при лунном свете… Какой прекрасный готический роман можно для нее написать, с семейными тайнами и кладбищенскими склепами, с призраком Белой Дамы и безумной женщиной, запертой на чердаке старого дома!
Я сидел, смотрел на нее и молчал.
Рано или поздно у нее истощится терпение, и она встанет и уйдет. Или скажет, что ей нужно. Второй раз спрашивать я не собирался.
К тому же она, скорее всего, соврет. По ней было видно, что она любит и умеет врать — прекрасное, полезное качество.
Она и правда начала маяться. Закинула ногу за ногу (под юбкой обрисовалась острая коленка) и покачала носком ботинка. Металлическая пряжка отбрасывала мне в лицо ритмичные вспышки света.
Объемистый черный кожаный рюкзак жался к ноге, как собака.
— А чаю можно?
