Анна Козлова - Превед победителю (сборник)
— Он лижет? — Моя сестра крайне скверно улыбнулась и откинулась на диванные подушки.
— Еще как, — ответила я.
— Знаешь, — сказала она, — в мужчинах, которые этого не делают, я вижу какую-то неполноценность.
— С такими мужчинами я просто не сплю, — сказала я.
— Как вы познакомились? — спросила она, закуривая новую сигарету и разглядывая свои пальцы с неровно обгрызенными ногтями.
— В аэропорту, — коротко ответила я.
На самом деле с Даудом меня свела Люба.
Это случилось почти два года назад, когда я только приехала в Дейру и устроилась в ночной клуб (в действительности он был замаскированным борделем) исполнять перед тысячей арабов танец живота с полной консумацией. Люба была совладелицей этого симпатичного местечка, именовавшегося, если я не ошибаюсь, Jela — по-арабски это слово обозначало какую-то непристойность в женщине. Потренировавшись пару дней под Любиным наблюдением, я стала звездой борделя, так как в юности занималась спортивной гимнастикой и даже сохранила навыки шпагата, на который я в финале представления садилась абсолютно голой. Я танцевала три раза в неделю под занавес, и за это мне платили три тысячи долларов. Люба отнеслась к моей непотребной деятельности очень тепло (в конечном счете мы на всю жизнь остались подругами) и, поскольку я еще не совсем освоилась в Дейре, пригласила пожить первое время в ее сьюте, который она делила с шестидесятипятилетним мужем-алкашом, делавшим, в свою очередь, неплохие деньги на туризме.
В Любином доме царил неправдоподобный бардак, и вдобавок ко всему ее муж за каким-то хреном завел собачку, с которой никто, естественно, не гулял, и она везде срала (потом эту собачку потеряли на пляже). Следует сказать, что тот период моей жизни проходил в нескончаемом грязном танце, не прерывая который я одевалась и раздевалась, срывая с себя одежду вместе с черным потом, ела, напивалась, и, пожалуй, единственное, чего я тогда ни с кем не делала, была любовь.
После очередного, и, как мне казалось, последнего, никчемного сексуального опыта в России я постаралась убедить себя в том, что нет никакого смысла спать с мужчинами из одной только любви к ним и, если уж какой-нибудь мудила хочет тебя слишком сильно, нужно просто поставить перед ним ряд задач, которые он должен непременно осуществить перед тем, как ты раздвинешь ноги. «С этими суками можно только как с собаками», — говорила мне Люба, интуитивно постигнув ту примитивную истину, к которой я пришла умом, намного раньше. Сказать по правде, танцевальная жизнь в Дейре как нельзя лучше способствовала укреплению и теоретическому развитию выбранной мною концепции бытия, ибо арабы, в отличие от русских мужчин, в принципе не представляли себе, что кто-то может спать с ними бесплатно и по собственной воле. Очевидно, по этой причине весь зал приходил в доисторическое волнение, когда я появлялась на сцене в золотом бюстгальтере и прозрачных шароварах, на которые Люба посоветовала нацепить позолоченные бубенчики, звеневшие от соприкосновения друг с другом. Время от времени, когда я тоскливо курила в подсобных помещениях, ко мне подходили подосланные индусы с предложением трахнуться за две тысячи дирхамов, но я неизменно отказывала. Цена, разумеется, постепенно росла, но, честно говоря, мне было просто лень одеваться, садиться в какую-то машину и ждать, пока долбаный индус отвезет меня в белый дом, чей хозяин уже нервно дрочит и приказывает обслуге выставить на журнальный стол батарею Chivas Regal.
Единственный за все время эротический инцидент произошел со мной в Абу-Даби, куда я от нечего делать поехала на машине, потому что Люба сказала, что там можно сделать хороший шопинг. Люба собиралась ехать со мной, но накануне вечером поругалась со своим любовником-ливанцем и он разбил ей морду.
Я ехала на джипе Любиного мужа в непреодолимой, окружившей меня, как околоплодные воды, грусти, я смотрела на мир из-за тонированного стекла, и мир этот был для меня чужим и до боли, до блевотной судороги понятным. Дома из белого камня, mosques[3] с фаллическими минаретами, где люди бились об пол в надежде услышать от Бога ответ, нищета и золото, младенцы, вцепившиеся в титьку, морщинистые, как древесная кора, старики, чьи души давно уже жили с мертвецами, — человеческая жизнь была, в сущности, одинакова везде, как и тяготеющая к повторениям Природа, по чьей самодурной воле и в морской бездне, в вечной тьме растут кораллы по образу и подобию питающихся светом деревьев. Я думала о том, во имя чего я здесь, в этой выхолощенной пустыне, где солнце каждый день мстит дочери земле за то, что та приютила в своих дрожащих складках существ, у которых желание жить преодолело даже его лучезарную смертоносность, подобно тому, как Дионис вышел живым из опаленного тела собственной матери?
При этом у меня, разумеется, мысли не было возвращаться домой, в бесконечные русские снега, где жизнь, отринув человеческое господство, подчинялась лишь самой необузданной бессмысленности. В конечном счете, я всегда хотела жить так, как мне это виделось правильным и нравилось, я не позволяла ни одной суке навязывать мне свое сраное представление о том, что в этой жизни стоит делать, а что нет. И когда в Абу-Даби я зашла в бар, чтобы выпить пару коктейлей, и за столом передо мной араб в золотых очках и дишдаше жрал шишдаук, а его жена в парандже сидела напротив и смотрела, как он жрет, — Люба объяснила мне, что у ортодоксальных мусульман не принято, чтобы женщина ела при мужчине, — я подумала, что паранджа длинна и ветвиста, как ковер, так и не сотканный Пенелопой, и, в сущности, странно, что западные телки взирают на нее с ужасом и усматривают в ней гендерное притеснение. Разве большинство этих рыхлых, с нежными глазами коров, навечно запахнутых в халаты, распираемые их неумолимо набирающей объем плотью, не скрывались от Провидения Божьего и его циничных истин за своим замужеством, детьми, которым они не могли дать ничего, кроме навыков поведения за столом, и нескончаемыми автобусами, отвозившими их на оптовые рынки, в поликлиники и сберкассы, где они, все точно подсчитав дома, оплачивали свои нищие хаты? «Неужели, — подумала я, улыбаясь пялившемуся на мою грудь арабу, — капризный мудила, за которого всем нам рекомендуется держаться, прощая ему необъяснимые ночные отсутствия и походы к блядям (если есть деньги), не являлся прямым аналогом паранджи, под чьей не пропускающей свет тканью они не заметили жизнь и ее грубую радость, свободу и несравненное ощущение того, что каждый выбор в своей гребаной судьбе ты делаешь сама, — даже в машине эти идиотки предпочитают сидеть на переднем сиденье, с восхищением посматривая на вцепившегося в руль козла».
Хорошенько накачавшись в баре, я снова села в джип и поехала по магазинам. Через пару часов, завалив заднее сиденье пакетами с барахлом, я (уже почти протрезвев) подъехала к бутику Фенди, на котором Люба, собственно, и заостряла мое внимание. Стоявшие у порога ниггеры почтительно распахнули передо мной двери («Как хорошо они прислуживают! — восхищалась в свое время Люба. — Похоже, развлекать и шестерить — это просто их призвание»), и я вошла в абсолютно пустой магазин — ведь была среда, — и мне навстречу выскочил хозяин. Сказать по правде, я даже не увидела его — этого средних лет иранца с перстнями от Картье на пальцах, привыкших точно и исправно подсчитывать money.[4] Как вкопанная я остановилась перед кремовым пальто из лайки, понимая, что сойду с ума или, по крайней мере, дойду до нервного срыва, если эта шмотка не будет моей, — на меня иногда находила своего рода покупательская мания, и я могла не спать ночей, до одурения вспоминая какое-нибудь кольцо, которое впоследствии теряла, пьяная, или блузку, обреченную быть прожженной сигаретой при первом же выходе в свет. Пальтишко стоило семь тысяч дирхамов, и, угадав мою заинтересованность, хозяин магазина предпочел не ходить окольными путями и сказать все прямо.
— Madam, — обратился он ко мне, — I suppose, you know, how magnificent you are. I want to offer you some agreement. Three days, every moment, when I call for you, you should come here and fuck with me. On the second day you can take this coat and it will be yours. If this conversation is offensive to your feelings, tell me, and I won’t say any more word.[5]
— It’s okay,[6] — ответила я, — it’s okay.
Конечно, мне пришлось позвонить Любе и объяснить, почему я остаюсь на три дня в Абу-Даби, мне пришлось пропустить один день на работе и потерять тысячу баксов, но в конечном счете я все-таки заполучила это многострадальное пальто, и в Дейру я ехала пьяноватая и счастливая, надеясь только, что никогда больше не увижу владельца магазина, с которым мы заключили столь оригинальный agreement.[7]
Я была одета именно в это пальто, когда мы с Любой вернулись домой из ресторана Russkaya devochka, где наелись блинов с икрой и напились водки (мы специально попросили прислуживающих ниггеров принести нам водку безо льда, «in the most small glasses[8]»), и застали в dinings Дауда, который находился там по приглашению Любиного мужа. Выяснилось, что Дауд служит коммерческим директором в одном из дубайских туристических офисов и имеет какие-то дела с конторкой Любиного мужа — «деда», как она его называла.
