Эрик-Эмманюэль Шмитт - Кики ван Бетховен
— Дорогая Кики, уж и не знаю, с какого конца начать.
— Начни сначала, поскольку конец мне известен: маска играет для тебя музыку.
— Так вот, все началось, когда я поняла, что у меня с Бетховеном много общего.
Тут я едва не ляпнула: «Почему? Он что, тоже тучный?» — но in extremis[8] сообразила, что лучше придержать язык.
— Да-да, Кики, у нас с Бетховеном одни и те же проблемы. Прежде всего, он тоже оглох. Потом, он был несчастлив в любви.
— Прости, Зоэ, но ведь глухота для тебя не столь трагична, как для него: ты не сочиняешь музыку.
— Согласна, но зато я острее переживаю то, что мне не везет в любви.
— Вот как? Почему?
— Потому что я не сочиняю музыку. Любовь — единственное, чем я живу, что позволяет мне состояться как личность, выразить себя. Когда у тебя нет никаких талантов, следует надеяться на то, что ты наделен ими в житейских делах. А мне не дано ничего. Я повсюду терплю фиаско.
— Рассказывай! Ты трижды была замужем.
— И трижды разводилась.
— Стало быть, пережила несколько любовных историй…
— Любовных историй, которые я сама себе напридумывала, и только их.
Этот пункт я не стала оспаривать, так как Зоэ умудряется влюбляться именно в тех мужчин, которые ее не замечают. Это не нуждается в доказательствах. Если объявится какой-нибудь холостяк, который не обращает внимания на женщин, Зоэ в него непременно втрескается. Если найдется тип, помышляющий лишь о своей работе, деньгах или будущем, Зоэ пошлет ему цветочки. Если попадется мужчина, у которого аллергия на флирт, она выставит ему выпивку. Безошибочный нюх. В свои шестьдесят она продемонстрировала нам пару двуногих особей, являющихся верными супругами. А я-то полагала, что таковых не существует на этой планете. Это признак гениальности — уметь попадать впросак с такой степенью точности. Еще в младших классах она всегда влюблялась лишь в тех, кто недосягаем. Из трех мужей Зоэ первый ее поколачивал, второй пил, а третий сбежал с почтальоном(!).
— Смотри, — прошептала Зоэ, — вот он!
В вестибюле показался Рауль де Жигонда. Рауль де Жигонда! Единственный достойный внимания самец в «Сиреневом доме»… Лично я дала ему прозвище Мистер Безупречность, так как в нем собраны все качества, которые женщины ценят в мужчинах: красавец-вдовец, чистоплотный и вежливый, блестящий собеседник, со вкусом одетый и изумительно пахнущий, по вечерам он любил отправиться в театр. Он и вправду был настолько совершенен, что отпугивал всех. Включая Кэнди.
— Нет, Зоэ, не может быть! Ты вознамерилась прибрать к рукам Мистера Безупречность?
— Взгляни, — улыбнувшись, сказала она.
Рауль де Жигонда направился к почтовым ящикам, открыл свой, извлек оттуда почтовую открытку и немедленно принялся ее читать.
Взволнованный Мистер Безупречность, прислонившись к стене, читал и перечитывал послание, беззвучно шевеля губами, словно беседуя с отправителем.
— Это я ему написала, — шепнула Зоэ.
Похоже, он уже выучил открытку наизусть.
— Вот это да, Зоэ, браво! Ты гений!
Вздохнув, он опустил послание во внутренний карман, поближе к телу, затем прошел мимо нас… и вышел из дома.
— Но… но… Зоэ… он не заговорил с тобой!
— Пойдем, — томно протянула Зоэ, — я объясню тебе это возле Бетховена.
Вернувшись к себе, она принялась смотреть на маску, будто оттуда вновь звучала Патетическая соната, а потом заговорила:
— Бетховен так и не испытал взаимности. А между тем он исповедовал религию любви. Он даже назвал одно свое сочинение «К далекой возлюбленной»… И вот я подумала: важнее всего, чтобы зародилась любовь, а не чтобы ты был счастлив в любви. Я люблю Рауля Жигонда и несу ему все радости любви, хоть он и не ведает, что это я. Свои письма я подписываю «Далекая возлюбленная», и это все, что ему известно. Каждое мое послание позволяет ему пережить восхитительный миг, который вырывает его из траура, одиночества, старости. Ему никогда не придет в голову мысль, что «Далекая возлюбленная» живет в том же доме, он думает, что женщина, которая обожает его, подбадривает и мечтает о нем, путешествует по миру. Ах да, я отправляю ему открытки из самых разных стран.
— И как тебе это удается?
— Помнишь мою племянницу Эмили, ту, у которой ноги от самой шеи?
— Нет.
— Ну та, что вовсе на меня не похожа!
— Ах эта!
— Эмили работает стюардессой. Специализируется на дальних рейсах. Я составляю послания, а она переписывает их на открытку и отправляет во время промежуточных посадок. Мне кажется, ее это очень забавляет.
— Зоэ, а что перепадает тебе?
— Я счастлива, он счастлив. Любовь существует и наполняет радостью наши сердца.
— Однако здесь, в доме, вы с Раулем обмениваетесь лишь «здрасте» — «до свиданья».
— В этой жизни — да. Но у нас есть другая.
— Другая?
— Другая жизнь, воображаемая, та, что наполняет светом, теплом и радостью. Благодаря мне он ждет почту, надеется, улыбается. Благодаря ему я развлекаюсь, путешествую, сыплю остротами. Возможно даже, что я красавица…
Уму непостижимо. Благодаря Бетховену — маске Бетховена — Зоэ, которой никогда не удавалось удержать мужчину, сделалась идеалом, Далекой возлюбленной, недостижимой.
На следующей неделе у меня сложилось впечатление, что гадать, стоит ли прыгнуть или отступить, уже поздно. Рашель и Зоэ уже совершили свои головокружительные прыжки с трамплина. Неужто я позволю Кэнди опередить себя?.. Неужто королева блондинок, повелительница соляриев, единственная женщина, способная наслаждаться беспросветно нудным вечером, проведенным в обществе кретинов, просто потому, что ей удалось продемонстрировать декольте, услышит звучание маски раньше, чем я?!
И я ласточкой прыгнула в воду: я отправилась повидать невестку. Потому что понимала: если решение существует, искать его следует там.
К несчастью, я не знала, где могу встретиться с ней, поскольку выбрасывала в мусорную корзину письма, которые посылала мне Элеонора.
Чтобы навести справки, я, прихватив Ральфа, побывала в конторе брата. Там я включила пьесу Бетховена[9] (этого казалось вполне достаточно, чтобы создать атмосферу и подразнить его секретарей), потом я спросила у него новый адрес этой… глупой курицы, вредины, интриганки, мерзавки.
— Ты о ком?
— О ней. Когда я думаю о ней, всплывают именно эти слова. Все прочие называют ее Элеонорой.
— Ах, ты о своей невестке?
— Бывшей невестке!
Естественно, у Альбера имелся ее адрес.
— Вот видишь, Кристина, во мне гораздо сильнее развиты семейные чувства.
— У меня были бы эти чувства, если бы семья имела смысл.
— Замечательная женщина эта Элеонора, — добавил он, будто являлся экспертом по замечательным женщинам.
— Это нормально, что она тебе нравится: она столь же любезна, как сейф в банке Лихтенштейна.
— А в чем ты можешь ее упрекнуть?
— В том, что она существует.
Откашлявшись, Альбер указал на Ральфа, который наяривал бодрую пьесу.
— Опять Бетховен?
— «Афинские развалины». О тебе подумала.
Он принялся прохаживаться по кабинету.
— Кристина, как-то в лифте отеля я услышал Лунную сонату и задал себе вопрос: а что бы написал Бетховен, если бы увидел Землю с Луны? Земную сонату? Представь, Кристина, если бы Бетховен побывал на Луне, это изменило бы историю музыки.
— И астронавтики.
Он улыбнулся с возвышенным и задумчивым видом.
— Постой, мне вспомнился забавный анекдот на эту тему. Не знаю, может, я тебе уже рассказывал… Тебе известно, что Людвиг ван Бетховен был настолько глух, что всю жизнь думал, будто занимается живописью?
— А ты настолько глуп, что всю свою жизнь думал, будто ты умен.
Прибыв в дом, где проживала моя невестка, я оставила Ральфа в темном закоулке под лестницей и позвонила в квартиру.
— Добрый день, Элеонора. Я… Я случайно оказалась в этом квартале. Я подумала… Как вы поживаете?
— Хороший вопрос. Благодарю вас.
Ну вот. Типичный ответ. Моя невестка любит загадочные фразы. А как бы я теперь ответила? Да стоит ли удивляться, что мы так скверно общались!
— А вы, дражайшая свекровь, как поживаете вы?
— Лучше не бывает! Постигаю хип-хоп с моим новым приятелем Бубакаром, у меня уже получается связать четыре элемента подряд, я научилась стоять на руках, а опасное сальто назад выходит все лучше и лучше. Хотя вращения на голове мне пока не даются, даже в каске.
Она пригласила меня присесть, пробормотав:
— Тем лучше, тем лучше.
Тут два варианта: или она меня вообще не слушает, или понимает, что я несу бог весть что.
Вновь повисло молчание, кирпичная стена между нами с каждой секундой становилась все выше. Я не слишком жаждала приходить сюда, а теперь мне хотелось уйти.
