Эрленд Лу - Во власти женщины
136)
Ты никогда не рассказываешь о себе, говорит Марианна и пристально смотрит мне в глаза. Я теряюсь. Неужели никогда? (Я определенно знаю, что она ошибается.) И я спрашиваю, что в таком случае она хотела бы узнать? Ну, это уж не ей решать, говорит Марианна. Это я должен решить сам. Тут мне никто не может помочь. Вообще, мужчинам свойственно блокировать некоторые интимные стороны своей жизни (не я один такой). Кроме того, всем известно, что мужчины более замкнуты, чем женщины, говорит она (вам не так легко открыться даже самим себе), и она легонько гладит меня по волосам, ей меня жалко, но в то же время она пытается подчеркнуть, что на карту поставлена любовь. Понятно, говорю я. И еще она считает, что я должен больше работать над собой. Человек должен развиваться, совершенствоваться, говорит она. Нельзя останавливаться, иначе наступает застой.
Я спрашиваю, говорит ли она это ради моего блага или преследует собственные цели. Она возмущается. Одно то, что я способен задать такой вопрос, обнаруживает с моей стороны полное непонимание предмета разговора. Я отвечаю, что со мной все в порядке и мне хорошо без всякого самокопания. Но Марианна только качает головой: так думать легче всего, говорит она, но время все расставит по своим местам. Она считает, что меня ждет жестокое разочарование, когда я пойму, что она была права (и еще она говорит, что многие заблуждаются, думая, что им хорошо, когда на самом деле это не так).
Я говорю, что, по-моему, она совершенно запуталась, и это обижает ее. Время покажет, кто из нас больше запутался, говорит она, и я понимаю, что она голову готова отдать на отсечение, что запуталась не она.
137)
Я говорю, что не прочь провести вечер один. Может быть, прогуляться. Побыть наедине с собой. Марианне тоже хочется побыть одной. Она сама давно собиралась мне это предложить и теперь сердится, что я ее опередил. Я не должен думать, что мне больше хочется побыть одному, чем ей.
Мы отправляемся на прогулку поодиночке. Но часа через два случайно встречаемся в книжном магазине. Мы не знаем, как нам теперь себя вести. Я спрашиваю, не хочет ли она выпить пива, но она говорит, что это вопрос с подвохом. Однако это вопрос без подвоха, и вскоре мы уже сидим и пьем пиво. Мы оба хмуримся, но вот один из нас улыбается, и другой улыбается в ответ. Мы снова друзья. Остаток вечера мы бродим взявшись за руки. Марианна несколько раз прыскает над тем, что я говорю. Хотя я не говорю ничего смешного.
138)
На другой день мы, однако же, не уехали. Раз мы решили, что покинем Париж, спешки больше нет, говорит Марианна (сегодня или завтра — какая, собственно говоря, разница?).
139)
Я обещаю Марианне купить сыра. В большом супермаркете сыра столько, насколько хватает глаз. Выбрать, конечно, трудно. Я поглядываю на пожилую чету справа от меня. Они открывают одну коробочку камамбера за другой, нажимают на сыр пальцем и что-то говорят друг другу. Вид у них скептический. Чем я хуже? Я тоже открываю коробочку и нажимаю пальцем на сыр. Ощущение приятное. Я беру сыр и ухожу. Супружеская чета долго смотрит мне вслед. Они немного завидуют, что я так быстро нашел подходящий сыр.
140)
Мы бродим по улицам и ничего не делаем. И ничего не говорим. Галерея. Марианна хочет зайти в нее. На стенах висят странные картины, и Марианна объясняет мне, что это современное искусство. Большинство картин отличаются приятным цветом. Одна из них совершенно красная. На ней крохотная синеватая фигурка человечка, который пытается маленьким копытцем поймать большое синее пятно. Естественно, что это невозможно. Кроме того, по углам картины расположены три или четыре желтых квадрата. Картина мне очень нравится. Марианна в сомнении. Говорит, что большого восторга у нее эта картина не вызывает. Интересуется, почему она нравится мне. Я говорю, что узнал в человечке себя. Он пробует поймать что-то большое чем-то очень маленьким. Это трогательно и немного жалко. Марианна говорит, что иногда я высказываю очаровательные банальности. По ее мнению, мои слова многое говорят обо мне самом. Я спрашиваю, что же они говорят обо мне, но Марианна не хочет этого сказать. Ты такой странный, говорит она. Говоришь столько странных вещей. Я спрашиваю, не кажется ли ей, что во мне есть тайна, но на это она не отвечает.
141)
Мне хочется купить эту картину. Марианна считает, что это экстравагантный поступок. Разница между хотеть и обладать огромна, говорит она. Разумеется, соглашаюсь я. Она огромна в конкретном смысле. В абстрактном — тоже. Была картиной одной из многих и вдруг стала моей. Это же настоящая революция. И тем не менее я хочу ее купить. Она будет мне напоминать о Париже, говорю я. Это была бы трогательная история. Но я не стремлюсь создавать истории. Отнюдь нет. Если я куплю картину, она станет частицей меня. Она будет висеть у меня на стене всю жизнь. Будет свидетельствовать о том, что я когда-то совершил путешествие. И еще я сказал, что для меня важнее пустить деньги на вечные ценности, чем на красивую жизнь и изысканную жратву.
Я замечаю, что уже несколько минут говорю только я. Это на меня не похоже. Вот так вот, закругляюсь я. Сказал, что думаю. Марианну явно обескуражила моя решимость.
Ну так возьми и купи ее, говорит она (но пусть я не думаю, что она будет таскать за мной эту картину по всей Европе). Я говорю, что этого у меня и в мыслях не было.
142)
Марианна спрашивает, сколько стоит картина, и мы узнаем, что художник молодой, неизвестный и очень заинтересован в том, чтобы картина была продана. Галерейщик начинает звонить по телефону, и в конце концов ему удается связаться с художником. Некоторое время мы торгуемся. Марианна выступает в качестве посредника. Оказывается, что художнику нежелательно, чтобы картину увезли из Франции. Я говорю, что он получит мой адрес и может в любое время (хоть зимой, хоть летом) приехать ко мне и посмотреть на свою картину. Но он не верит, что из этого что-нибудь получится. Он уже сыт по горло такими обещаниями. Наконец я говорю, что вряд ли ему стоило такого уж большого труда написать эту картину. Напишет себе новую. Художник взрывается и говорит, что плевал он на наши деньги и катитесь, дескать, на все четыре стороны. Прекрасно, говорю я. Прощайте. Но тогда и художник, и галерейщик вдруг спохватываются и возбужденно обмениваются несколькими фразами. Я получаю картину. И цена у нее вполне сходная. Я прошу Марианну попросить галерейшика упаковать картину, а художник по телефону все-таки спрашивает мой адрес.
143)
Когда мы выходим на улицу, Марианна бросается мне на шею. Она говорит, что я был решителен и сексуален. Она увидела меня в новом свете, и ей это нравится. Держась за руки, мы идем к нашей гостинице, Марианна гордится мной и целует у всех на глазах. Я прошу ее поостыть.
По дороге она все время вспоминает, каким несговорчивым был галерейщик и как здорово я его обработал. Марианна убеждена, что я поразил не только ее, но и самого Господа Бога озадачил, и я чувствую, что должен попросить ее немного угомониться. Будет тебе, говорю я, перестань.
В номере у нас с Марианной все опять сходится, и мы проводим остаток дня в постели. Я начинаю понимать, что нужно, чтобы у нас с Марианной все сходилось.
144)
Мы находим витрину, в которой выставлено множество калькуляторов. По непонятной причине мы слишком долго стоим и разглядываем их. Я выбираю один из самых дешевых. Марианна считает, что с моей стороны это снобистская блажь. Но это не так. Другие калькуляторы наверняка гораздо лучше, говорит она. Во всяком случае, они больше, говорю я. И безусловно лучше, считает Марианна. Пусть так, но мне нравится маленький и дешевый. Она считает, что это противоречит законам логики. Если кто-то и покупает тот калькулятор, который понравился мне, то делает это исключительно из-за цены, настаивает она. Я говорю, что теперь она уподобилась лестадианцам. Ей не мешало бы научиться различать нюансы мысли и вкуса так же, как и нюансы языка. Марианна задумывается. Потом спрашивает, зачем мне калькулятор. Низачем, просто так. Ну а если бы мне действительно был нужен калькулятор (если бы я был бухгалтером)? Тогда другое дело, но ведь, строго говоря, спор совсем не о том.
Марианна считает, что мы теряем слишком много времени на подобные споры, а я говорю, что мне это нравится. Когда изучаешь жизнь достаточно долго, приходишь к выводу, что она состоит из таких вот простых вещей, говорю я. Марианна фыркает и говорит, что я слишком молод и ничего еще не изучал достаточно долго. Но я уверен, что, даже прожив до восьмидесяти пяти лет, я не изменю своей точки зрения. Тогда Марианна говорит: поживем — увидим, я так и знал, что она это скажет.
145)
Марианна увидела под припаркованной машиной дохлую птицу. Она разволновалась (бедняжка). Я спрашиваю, взволновало ли ее то, что птица дохлая, или то, что она дохлая и лежит под машиной. Марианна обзывает меня бесчувственным. Но я не бесчувственный. Я говорю, что по-моему тоже это грустное зрелище. Она спрашивает, знаю ли я, что значит быть птицей в Париже (а сама заведомо решила, что я знаю об этом слишком мало или вообще ничего). Я холодный и высокомерный, говорит она. Но я считаю, что она несправедлива, и если хочет знать, то птицам живется в Париже совсем не плохо. Здесь живет несколько миллионов человек, говорю я, и сомнительно, чтобы у всех у них была охота отдавать свою любовь себе подобным. А следовательно, многие свою потребность о ком-то заботиться обращают на птиц (французский хлеб через сутки можно уже только выбросить). Марианна затыкает уши и говорит, что не желает слушать эту самодовольную брехню. Она расстроена, и я не должен расстраивать ее еще больше. Прости, говорю я.
