Энтони Дорр - Собиратель ракушек
Когда жена укатила не то в Батт, не то в Миссулу, охотник нашел в сапоге заначку: шесть тысяч долларов с мелочью. Отменив дела, он двое суток кипел, утюжил крыльцо, перерывал ее вещи, репетировал упреки. Завидев его с кипой банкнот, торчавших из кармана рубашки, она остановилась, не дойдя до порога и не сняв с плеча дорожную сумку, и только откинула назад волосы. Из-за его спины во двор падал свет.
Это нечестно, сказал он.
Она прошла мимо него в дом. Я помогаю людям. Занимаюсь любимым делом. Это меня окрыляет, разве ты не видишь?
Ты наживаешься на чужом горе. Люди скорбят, а ты выманиваешь у них деньги.
Они сами рвутся мне заплатить, ощетинилась жена. Я показываю им то, что они отчаянно хотят увидеть.
Это же афера. Обман.
Она вернулась на крыльцо.
Нет. Голос ее звучал спокойно и твердо. Это реальность. Точно такая же, как долина, река, деревья, твоя копченая форель в погребе. У меня особый дар. Талант.
Он фыркнул. Особый дар мошенницы. Талант воровки на доверии. Деньги полетели во двор. Их тут же разметало ветром по снегу.
Жена залепила ему пощечину. Как ты смеешь? – вскричала она. Кто ты такой, чтобы меня судить? Да тебе каждую ночь волки снятся.
На другой день к вечеру охотник куда-то ушел, и жена отыскала его по следам. Закутавшись в одеяло, он лежал на помосте для охоты на оленей. Одетый в белый камуфляж, он размалевал лицо черными тигровыми полосами. Часа четыре с гаком она просидела на корточках метрах в тридцати, вся взмокла и продрогла; внезапно с помоста просвистела стрела и вонзилась в грудь лани, которую жена охотника даже не заметила. С удивленно-загнанным видом лань осмотрелась, сорвалась с места и поскакала в чащу. Слышно было, как алюминиевое древко стрелы стучит о деревья, как лань продирается сквозь лесные заросли. Охотник на мгновение застыл в неподвижности, а потом спрыгнул на землю и пустился в погоню. Жена дала ему скрыться из виду и побежала следом.
Далеко бежать не пришлось. Крови было столько, что жена решила, будто он перестрелял целое стадо оленей, которые все устремились по этой тропе и теперь медленно лишались жизни. Лань, задыхаясь, лежала между двумя деревьями; из плеча у нее торчала тонкая стрела. По одному боку струилась густая до черноты кровь. Охотник опустился на колени над своей жертвой и перерезал ей горло.
Едва переставляя затекшие ноги, Мэри, одетая в парку, рванулась вперед из своего укрытия, добралась по снегу до все еще теплой лани и схватила ее за заднюю ногу. А другой рукой намертво вцепилась в запястье мужа. Нож еще торчал из горла животного, и, когда охотник вытащил лезвие, на снег тягуче потекла кровь. Видение лани уже билось в женском теле: пятьдесят оленей вапити по брюхо в воде переходят искрящийся на солнце ручей и тянутся к ольховым листьям, а один из самцов царственно поднимает голову, увенчанную короной рогов. Серебристая капля, свисающая с его морды, ловит солнечный луч и падает в реку.
Ты? – задохнулся охотник и выронил нож.
Изо всех сил он пытался вырваться, отползти, подняться с колен. Жена не отпускала: одна рука по-прежнему сжимала его запястье, другая держала за ногу лань. Охотник волок их по снегу, на котором оставалась кровавая полоса.
Ох, только и смог выдохнуть он.
Он чувствовал, как исчезает этот мир: крупитчатый снег, голые ветви. У него во рту был привкус ольховых листьев. Под животом струился золотистый ручеек, сверху падал свет. В глаза ему, не опуская царственной головы, смотрел вожак. Весь мир окрасился янтарем.
С последним рывком охотник высвободился. Видение тут же исчезло.
Нет, забормотал он. Быть такого не может.
Он потер запястье в том месте, где были ее пальцы, потряс головой, будто после удара. И побежал.
Жена охотника еще долго лежала в кроваво-снежном месиве, вбирая в ладонь тепло лани, пока наконец видение не растворилось, оставив ее в одиночестве. Она разделала животное тем же самым ножом и на своих плечах перенесла оковалки в хижину. Муж лежал в постели. Очаг не горел.
Не подходи ко мне, выдавил охотник. Не прикасайся.
Она развела огонь и уснула на полу.
Ее отлучки становились все более длительными; ей приходилось бывать и в частных домах, и на местах аварий, и на траурных церемониях по всей центральной Монтане. Настал момент, когда она развернула пикап на юг и никогда больше не возвращалась. В браке они прожили пять лет.
Два десятилетия спустя охотник, сидя в закусочной «Биттеррут», поднял взгляд к телевизору и увидел ее интервью. Жила она теперь на Манхэттене, объездила весь мир, написала две книги. И была нарасхват по всей стране.
Вы общаетесь с мертвыми? – допытывался репортер.
Нет, отвечала она, я помогаю людям. Я общаюсь с живыми. И даю им успокоение.
Что ж, проговорил в камеру репортер, я верю.
Купив в магазине ее книги, охотник проглотил их за один вечер. В своих стихах она описывала долину и обращалась к животным: ты, гневный койот, ты, красавец-олень.
Она съездила в Судан, чтобы прикоснуться к позвоночнику стегозавра, и написала о том, как была подавлена, ничего не почувствовав. По заказу одной телевизионной компании слетала на Камчатку, чтобы увидеть извлеченную из вечной мерзлоты лохматую переднюю ногу мамонта: в этот раз удача ей не изменила, и она описала все стадо большеногих мамонтов, которые шагают по илистой кромке воды и поедают водоросли. В нескольких стихотворениях даже встречались едва уловимые аллюзии на охотника: тягостное, кровавое присутствие, витающее где-то за гранью, как близкий шторм, как затаившийся в подвале убийца.
Охотнику было пятьдесят восемь. Двадцать лет – немалый срок. Долина медленно, но верно ужималась: ее прорезали шоссе, а гризли отправились на поиски более высоких мест. Лесорубы проредили едва ли не каждый доступный участок леса. По весне сточные воды от трелевочных дорог окрашивали реку в шоколадно-коричневый цвет. Охотник забросил попытки отыскать в этих краях волков, хотя они по-прежнему приходили к нему во сне и звали побегать под луной по замерзшим равнинам. Ни с одной другой женщиной он за эти годы не был. Склонившись над обеденным столом, охотник сдвинул в сторону книги жены, взял карандаш и черкнул ей письмо.
Неделю спустя к хижине подъехала машина почтовой службы «Федерал экспресс». Ему доставили ответ, написанный на тисненой бумаге торопливым деловым почерком.
«Послезавтра буду в Чикаго, – говорилось в записке. – В конверте авиабилет. Захочешь – приезжай. Спасибо за письмо».
После десерта ректор постучал ложечкой по бокалу и пригласил гостей вернуться в парадную гостиную. Бар был разобран, а на его месте стояли три гроба из полированного массива красного дерева. Тот, что по центру, был больше двух других. На крышках все еще белел снег (должно быть, гробы долго не вносили в помещение), который таял, оставляя на ковре темные круги. Вокруг прямо на ковре были разложены подушки. На каминной полке горела дюжина свечей. В столовой официанты позвякивали тарелками. Охотник прислонился к дверному косяку и наблюдал за смущенно входившими гостями: одни не выпускали из рук кофейные чашки, другие допивали водку или джин. В конце концов все расположились на полу.
Последней вошла жена охотника – элегантная женщина в черном костюме. Она опустилась на колени и жестом пригласила О’Брайена сесть рядом. Тот по-прежнему держался отчужденно и непроницаемо. У охотника снова сложилось впечатление, что этот человек явился из какого-то другого, бесплотного мира.
Господин почетный президент, начала жена охотника. Я знаю, для вас это тяжелое испытание. Кому-то может показаться, что смерть – это абсолютный исход, клинок, вонзенный в грудь. Однако природа смерти вовсе не подразумевает конца; это не темная скала, с которой мы бросаемся вниз. И я надеюсь показать вам, что это просто туман, куда можно заглянуть, чтобы потом отстраниться, это нечто познаваемое, с чем можно соприкоснуться, и не обязательно в страхе. С каждой смертью сокращается наша общая жизнь. Но смерть несет в себе особый смысл. Это всего лишь переход, подобный множеству других.
Она вошла в круг талого снега и открыла крышки гробов. С того места, где сидел охотник, не было видно покойников. Руки его жены, как птицы, порхали на уровне талии.
Сосредоточьтесь, продолжала она. Как следует сосредоточьтесь на том, что вам хотелось бы изменить; возможно, это дело прошлое, некий случай, который желательно повернуть вспять, какая-нибудь история – допустим, связанная с вашими дочерьми, какое-то мгновение, утраченное чувство, отчаянное желание.
Охотник закрыл глаза. И поймал себя на мысли о своей жене, с которой они стали бесконечно далеки, и о том, как он когда-то тащил ее по кровавому снегу вместе с умирающей ланью. А теперь, говорила его жена, припомните что-нибудь прекрасное, какой-нибудь дивный, солнечный миг, объединивший вас с женой и дочерьми. Ее голос убаюкивал. Под веками охотника ровным оранжевым светом разливались отблески горящих свечей. Он знал, что ее руки тянутся к останкам… к людям, лежащим в гробах. Подспудно он чувствовал, что ее внутренняя сила ощущается всеми в этом зале.
