Норберт Ниман - Школа насилия
Ты глуп.
Заглатываешь ли ты кусок человеческой жизни или присобачиваешь к человеческой жизни кусок себя, — разницы нет. Ты вырезаешь что-то в одном месте и пришиваешь к другому. То, чем ты занимаешься, — сплошной гигантский бизнес по трансплантации. А мы вынуждены либо смотреть со стороны на эту вивисекцию и пересадку живой ткани, либо присутствовать в студии и послушно ложиться на твои операционные столы, под свет твоих операционных ламп. Все мы маленькие, жалкие, убогие, хромые чудовища, наспех сварганенные тобою: член за членом, орган за органом, мускул за мускулом. Загнанные, непредсказуемые монстры. Непредсказуемые для себя и для других, подгоняемые безотчетными вожделениями, достаточно темными для нас самих.
Но ты и очень хитер.
Хотя в принципе любой из нас вполне осознает свое положение. Но стоит только об этом задуматься, как ты подворачиваешься снова, встречаешь на каком-то углу, на каком-то экране, и мы тут же забываем, о чем думали. Ах, я давным-давно понял, как ты это делаешь.
Ты притворяешься, что ты есть.
Лицедействуешь, делая вид, что ты — один из нас и просто озвучиваешь наши мысли. Дескать, ужасно, что все мы, как зомби, вслепую тычемся по свету. Глядите, говоришь ты, я тоже об этом знаю, я точно в таком же положении, что и вы. И мы сразу обращаемся в слух. В твой слух. В твое ухо. А говоря точнее, в ухо, которое ты нам только что отрезал. Нет, нельзя принимать за чистую монету твою симпатию к нашей жизни, сострадание к нашим заботам, страхам и трудностям. А главное, нельзя верить, что ты и впрямь адресуешься к нам. Это нелепо, наивно. Более того, это опасно.
Не желаю тебя слушать.
В конце концов, я по горькому опыту знаю: не стоит ждать от тебя хотя бы малейшего намека на то, что скрывается за мнимыми вещами. За твоими сюжетами, этими голыми фактами и клочками историй. За ними много чего скрывается. Пусть послужит мне уроком моя раздерганность, срыв и болезнь после всего, что случилось. Ведь после той недели, тех выходных, того воскресенья, когда я сдал Люци ее матери, вернул в родительский, ха-ха, дом, я сломался, так и знай. Двенадцатый день лежу в постели, напичканный транквилизаторами. Домашний врач хотел даже положить меня в нервную клинику. А я не хочу, не нуждаюсь я во врачах. Не срабатывает в другом месте, где-то здесь, повыше, в мозгу. Перегрузка, если тебе так угодно.
Я установлю над тобой контроль.
Завтра же возьму тебя в оборот. Или послезавтра. Уже не для того, чтобы учинить тебе допрос с пристрастием, но чтобы лишить иллюзии себя, чтобы обрести ясность, упорядочить материал. Ибо с этого момента я кладу тебя на кушетку, я играю доктора. Твоего психиатра. Я достаточно уравновешен. Мое полное воздержание от тебя за прошедшие два месяца помогло. И то, что я таким образом, а именно сойдя вдруг с катушек, избежал школы, сказалось на мне весьма благотворно. Последние школьные дни, выпускные мероприятия и каникулы почти меня не коснулись. С тех пор прошла первая половина каникул, я снова бегаю трусцой, хотя временами у меня кружится голова, даже читаю, несмотря на слепые черные пятна, пляшущие перед глазами, тасую накопившийся материал. И со вчерашнего дня у меня Люци. Мы проведем вместе оставшиеся три недели каникул, как проводим их каждое лето. Бассейн, кино, маленькие вылазки на природу. И это тоже поможет холодно держать тебя на дистанции.
Ведь несмотря ни на что, дискуссией от тебя не отделаться.
Ведь ты, конечно, будешь все больше вторгаться в мою жизнь, как вторгаешься в каждую жизнь, хотя ни один человек не может с тобой поговорить, узнать через тебя что-то реальное о себе и о мире. По всем законам логики, по всем правилам разума ты не существуешь и все-таки оказываешь на нас свое странное влияние, вынуждаешь заниматься тобой, притираться к тебе. Ты ничто и имеешь монополию на все.
Ты существуешь, хотя тебя нет.
Но использовать мое одиночество тебе уже не удастся.
Этого я не допущу.
Того, что было прежде, больше нет, я имею в виду настроение. Просто отношения между нами, между отцом и дочерью, уже не такие искренние. Честно говоря, Люци почти все время страшно действует мне на нервы.
Она невероятно похудела. Ну хорошо, она выросла за прошлый год чуть ли не на полголовы, но зачем устраивать этот цирк с едой. Этого она не ест, а то слишком жирное, а потом может слопать в один присест две плитки шоколада. После чего валяется на диване, смотрит по телевизору всякую дрянь, хотя на дворе прекрасная погода. Слушай, говорю, через полчаса я управлюсь по хозяйству, и мы с тобой пойдем в бассейн. Люци продолжает таращиться на экран, где мелькают мультяшки, с бешеной скоростью сменяются клипы, идет какой-то сплошной пестрый наплыв. Она не удостаивает меня ни единым взглядом, ни единым словом. Или мы отправляемся тусоваться в центр и съедаем огромную порцию мороженого у этого хитового итальянца, ну, ты в курсе, почем у него порции. Никакой реакции со стороны Люци, и я плетусь обратно, в кухню. Меня тошнит, хнычет она мне в спину.
Люци скоро исполнится двенадцать лет. Конечно, трудный возраст. Она же отстает в развитии. Ее груди, два этаких крохотных бугорка, скорее наводят на мысль, что железки слегка воспалились и распухли. Ее не сравнить с девочками-ровесницами из моей школы.
Может быть, для нее это тоже проблема. Не имею представления, как это бывает у девочек. Но думаю, что, помимо всего прочего, именно это страшно ее угнетает. Когда я был мальчишкой в периоде созревания, для меня самым ненавистным предметом была физкультура, минуты в раздевалке до и после урока. С одной стороны, зрелище волосатых мужских гениталий моих одноклассников, с другой — жуткий стыд и панический страх, что кто-нибудь из них обнаружит мою детскую пипку. Разумеется, я прятал ее как только мог, и вероятно, так происходило не только со мной. Был у нас один толстый мальчик, которого все избегали. От него всегда как-то неприятно пахло малиной, и его жалкое мужское хозяйство было известно всем. А он и не стеснялся. И конечно, все прочие, включая меня, над ним потешались.
Девочки наверняка совсем другие. А может, и нет. Что касается Люци, она с недавних пор надевает бюстгальтер, когда выходит из дому, идет одна в кино или за покупками в магазин «Н&М». Я вспоминаю, как в свое время пытался изменить походку и осанку, о Господи. Ноги немного скосолапить, голову и плечи слегка пригнуть, спину сгорбить, руки держать в карманах куртки. Но всегда быть начеку, чтобы все в целом не показалось слишком нарочитым, я же не обезьяна. Это стоило жуткого напряжения.
И вот моя маленькая дочка тоже заражается этой дурью. Без конца возится со своими волосами, вплетает ленточки, заплетает косички, а я должен ей ассистировать. Потом красится. Румяна, тени для век, непременная губная помада, щипчики для закручивания ресниц, на них и смотреть-то страшно. А ногти… Купила себе этакие штуковины из пластика, наклеивает их на свои слоящиеся ноготки и красит синим или черным лаком. Получаются настоящие когти. Усядется напротив меня, растопырит пальцы и помахивает ими, чтобы лак высох. Ну и процедура. На шее у нее плотно прилегающая черно-синяя продырявленная лента, имитирующая какую-то татуировку, сейчас ее многие носят, даже восьмилетки. И наконец, разумеется, прикид. Туфли, сапоги, сандалии на высоченной грубой платформе, коричневые и бежевые брюки в обтяжку и эти топы выше пупка. В каковой она желает теперь вставить кольцо. Сделать пирсинг.
Ясное дело, налицо так называемый процесс отторжения: модная экипировка, капризы и резкие перемены в настроениях подростков отталкивают и даже несколько шокируют родителей. Но черт возьми, девочке еще нет и двенадцати. А я не могу отделаться от мысли, что она ведет себя и выражается, как маленькая шлюха.
Да, тяжкое испытание. Всего год назад, когда она проводила у меня каникулы, между нами возникали блаженные моменты взаимопонимания. Мы уютно устраивались на диване, под одним пледом, и, тесно прижавшись друг к другу, с огромной упаковкой земляных орешков на животе, в двадцатый раз смотрели «Рони, дочь разбойника»; каждый раз она непременно брала из видеотеки этот фильм. Сложить головоломку «Конь и великан», сыграть в шашки — это и было счастьем. Я даже показал ей, как ходят фигуры в шахматах. Все это больше не срабатывает.
Когда мы идем по улице и встречаем компанию ее ровесниц, расфуфыренных примерно так же, как Люци, она, я думаю, меня стыдится. Стыдится моего брюшка, маленького двойного подбородка. Я невольно втягиваю живот и расправляю плечи. Потом, в машине, в метро, дома, она не разговаривает со мной, разве что обронит нечто невразумительное. Все ей кажется глупым, ничем не угодишь. На этой стадии раздражительности ей наверняка противен весь мой образ жизни, все, что связано со мной. Ей бы хотелось иметь отца, у которого много денег, который в каникулы слетает с ней на южный курорт и так далее. Уж во всяком случае не такого, как скучный, занудный, неспортивный учитель немецкого с тысячью книжек. Через несколько часов она, правда, успокаивается.
![BlackSpiralDancer - Unwritten [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
