Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва. Хроника будущего
— Ой, ребята, что вы тут делаете? — а у самой сердце задрожало.
— Сама виновата, у тебя все двери нараспашку.
— Я поезд отправляла. Не успела закрыть.
— Что там за дети?
— Это наши, душанбинские.
— А может, они из Кургана? Кулябские?
— Нет-нет. Наши.
Ушли. А если бы открыли зал? Они бы всех… И мне заодно — пулю в лоб! Там одна власть — человек с ружьём. Посадила я детей утром на Астрахань, приказала, чтобы их везли, как арбузы, двери не открывали. (Сначала молчит. Потом долго плачет.) Разве есть что-нибудь страшнее человека? (Опять замолкает.)
Уже, когда здесь шла по улице, через минуту оглядывалась, мне казалось, что кто-то за спиной наготове… Ждёт. Дня там не проходило, чтобы я о смерти не думала… Всегда из дому во всем чистом выходила — в свежевыстиранной блузке, юбке, в чистом бельё. А вдруг убьют! Сейчас по лесу хожу одна и никого не боюсь. Людей в лесу нет, ни одного человека. Иду, вспоминаю: то ли было все это со мной, то ли нет? Другой раз охотников встретишь: с ружьём, собакой и дозиметром. Это тоже люди с ружьём, но не такие, они за человеком не гоняются. Стрельбу услышу, знаю, что по воронам стреляют или зайца гонят. (Молчит.) Поэтому мне здесь не страшно… Я не могу бояться земли, воды… Я человека боюсь… За сто долларов на базаре он там покупает автомат…
Я вспоминаю парня. Таджика… Он гнался за другим парнем… За человеком гнался!! Как он бежал, как дышал, я сразу поняла, что он хочет убить… Но тот спрятался… Убежал… И вот этот возвращается, идёт мимо меня и говорит: «Мать, где у вас тут можно воды попить?» Обычно так спрашивает, как ни в чем не бывало. У нас на вокзале бачок с водой стоял, я ему показала. И вот смотрю ему в глаза и говорю-говорю: «Зачем вы друг за другом гоняетесь? Зачем убиваете?» И ему будто даже стыдно стало. «Ну, мать, ты давай тише». А когда они вместе, они другие. Будь их трое или хотя бы они вдвоём, поставили бы меня к стенке. С одним человеком ещё можно говорить…
Из Душанбе приехали в Ташкент, а дальше надо — в Минск. Нет билетов — и все! У них хитро устроено, пока взятку не дашь, в самолёт не сядешь, бесконечные придирки — то к весу, то к объёму: это нельзя, то убери. Два раза на весы гоняли, еле сообразила. Деньги всунула… «Вот так бы давно, а то спорит тут». Как все просто! А до этого… Контейнер у нас — две тонны, заставили разгрузить. «Вы едете с горячей точки, может, оружие везёте? Анашу?» Я пошла к начальнику и у него в приёмной познакомилась с хорошей женщиной, она меня первая вразумила: «Ничего вы тут не добьётесь, а будете требовать справедливости, ваш контейнер выбросят в поле и разграбят то, что вы привезли». Ну, что делать? Ночь не спали, разгрузились, что у нас там: шмотки, матрацы, старая мебель и старый холодильник, два мешка книг. «Вы, наверное, ценные книги везёте?» Посмотрели — «Что делать?» Чернышевского, «Поднятая целина» Шолохова… Посмеялись. «А сколько у вас холодильников?» — «Один, да и тот нам разбили». — «Почему не взяли декларации?» — «Ну откуда нам было знать? Первый раз с войны едем…». Мы потеряли сразу две родины — свой Таджикистан и Советский Союз…
Хожу по лесу, думаю. Наши все у телевизора сидят: как там? Что там? А я не хочу.
Была жизнь… Другая жизнь… Я там считалась большим человеком, есть у меня воинское звание — подполковник железнодорожных войск. Тут сидела безработная, пока не устроилась уборщицей в горсовете. Полы мою… Прошла жизнь… А на вторую у меня уже нет сил… Одни нас тут жалеют, другие недовольны: «Беженцы картошку воруют. По ночам выкапывают». В ту войну, моя мама вспоминала, люди больше друг дружку жалели. Недавно под лесом коня одичавшего нашли. Мёртвого. В другом месте — зайца. Они были не убитые, а мёртвые. Об этом все забеспокоились. А нашли мёртвого бомжа, как-то незаметно прошло.
К мёртвому человеку люди везде привыкли…
Лена М. — из Киргизии. На пороге дома, как для фотографии, рядом с ней сидели её пятеро детей и кот Метелица, которого они с собой привезли.
"Мы ехали, как с войны…
Схватили вещи, кот за нами до вокзала шёл след в след, кота забрали. Ехали поездом двенадцать суток, последние два дня оставались у нас только капуста квашеная в банках и кипяток. Кто с ломом, кто с топором, кто с молотком, дежурили у дверей. Скажу вам так… Одной ночью напали на нас бандиты. Чуть не убили. За телевизор, за холодильник теперь могут убить. Мы ехали, как с войны, хотя в Киргизии, где мы жили, пока не стреляют. Была резня в городе Ош… Киргизов с узбеками… Как-то оно быстро затихло. Затаилось. Но что-то в воздухе носится… На улицах… Скажу вам… Ну, мы русские, понятно, но и сами киргизы боятся… У них очереди за хлебом, вот они и кричат: «Русские, убирайтесь домой! Киргизия — для киргизов!» — и выталкивают из очереди. И ещё что-то по-киргизски, ну, такое, что, мол, им самим хлеба не хватает, а надо нас кормить. Я их язык плохо понимаю, выучила немного слов, чтобы на базаре поторговаться, купить что-нибудь.
У нас была Родина, теперь её нет. Кто я? Мама — украинка, папа — русский. Родилась и выросла в Киргизии, вышла замуж за татарина. Кто — мои дети? Какая у них национальность? Мы все перемешались, наша кровь перемешалась. В паспорте у меня и у детей записано — русские, а мы — не русские. Мы — советские! Но той страны, где я родилась, нет. Нет ни того места, что мы называли родиной, ни того времени, которое тоже было нашей родиной. Мы теперь, как летучие мыши. У меня пятеро детей: старший сын — в восьмом классе, младшая девочка — в детском садике. Я их сюда привезла. Нашей страны нет, а мы — есть.
Я там родилась, выросла. Строила завод, работала на заводе. «Поезжай туда, где твоя земля, а тут все наше». Ничего не давали взять, кроме детей: «Тут все наше». А где моё? Бегут люди. Едут. Все русские люди. Советские. Они нигде не нужны, их никто не ждёт.
А я когда-то счастливая была. Все мои дети от любви… Я их так рожала: мальчик, мальчик, мальчик, потом — девочка, девочка. Больше говорить не буду…Заплачу… (Но добавляет ещё несколько слов.) Мы будем жить тут. Теперь тут — наш дом. Чернобыль — наш дом. Наша родина… (Вдруг улыбается.) А птицы здесь такие, как и у нас. И памятник Ленину стоит… (И у калитки, уже прощаясь.) Рано утром в соседнем доме стучат молотками, доски с окон снимают. Встречаю женщину: «Откуда вы?» — «Из Чечни». Ничего не говорит… Ходит в чёрном платке…
Меня люди встречают… Удивляются… Не понимают... Что ты, мол, делаешь со своими детьми, ты их убиваешь. Ты — самоубийца. Я не убиваю, я их спасаю. Вон в сорок лет вся седая… В сорок лет! Однажды немецкого журналиста в дом привели, и он спросил: «Привезли бы вы детей туда, где чума или холера?» Так то ж чума и холера… А этого страха, который здесь, я не знаю. Не вижу. Нет его в моей памяти…
Я людей боюсь… Человека с ружьём…"
Монолог о том, что только во зле человек изощрён и как он прост и доступен в нехитрых словах любви"Бежал я… Бежал от мира… Первое время на вокзалах отирался, вокзалы нравились, что людей много, а ты один. Потом в газетах прочитал — и сюда. Тут вольно. Я бы сказал — рай. Людей нет, одни звери ходят. Живу среди зверей и птиц. Разве я одинок?
Собственную жизнь забыл… Не расспрашивайте… Что читал в книжках — помню, и о чем другие люди рассказывали — помню, а свою жизнь забыл. Дело было молодое… Грех на мне… Нет такого греха, который бы Господь не простил за искренность принесённого покаяния. Так-то… Люди несправедливы, а Господь многотерпелив и многомилостив…
Но… Почему? Нет ответа… Человек не может быть счастливым. Не должен. Увидел Господь одинокого Адама и дал ему Еву. Для счастья, а не для греха. А у человека не получается быть счастливым. Я вот не люблю сумерки. Темноту. Вот этот переход, как сейчас… От света к ночи… Подумаю и не могу понять, где я был раньше… Где моя жизнь? Так-то… Мне безразлично: могу жить и могу не жить. Жизнь человека, яко трава, расцветает, иссушается и вметается в огонь. Я полюбил мыслить… Тут можно одинаково погибнуть и от зверя, и от холода. И от дум. На десятки километров ни одного человека. Беса изгоняют постом и молитвой. Пост — для плоти, молитва — для души. Но я никогда не бываю одинок, верующий человек не может быть одинок. Так-то… Езжу по деревням… Раньше находил макароны, муку. Постное масло и консервы. Теперь на могилках побираюсь. Мёртвым оставляют поесть, попить. А оно им не нужно… И они на меня не обижаются… На поле — дикое жито. В лесу — грибы, ягоды. Тут вольно. Много читаю.
Откроем святые страницы… Откровение Иоанна Богослова: «…и упала с неба большая звезда, горящая подобно факелу, и пала на третью часть рек и на источник вод. Имя сей звезде „полынь“. И третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…»
