Владимир Маканин - Старые книги
Идет. Ни о чем не думает.
И только сворачивает за угол — видит метрах в пятидесяти Олю. Тут уж ошибки нет. Это она — Оля. Вернулась. К счастью, с каким-то парнем — идут в обнимочку, громко смеются и перепрыгивают лужи. Смотри-ка. Нашла парня.
Светик успевает свернуть в сторону. Она бросается в боковую улочку и теперь стоит там с ухающим сердцем.
Она возвращается домой, оглядываясь по сторонам. Она дважды попадает ногой в лужу.
— Вкусный кофе, — говорит Каратыгин, отваливаясь от стола. Насытился. Когда хорошо поест, он любит похвалить Светика. И Светику это приятно.
— А котлеты?
— Котлеты — чудо!
Каратыгин спит.
А Светик тихонько встает. На ночную рубашку накидывает его пиджак. Тепло и удобно. Она идет к окну.
Там дождичек. Льет себе понемногу, капает. Светик глядит в ночное окно и думает, почему это она не уезжает. Чемоданчик собран. Деньги есть. До вокзала каких-нибудь полчаса.
Некоторое время она сидит возле Каратыгина. Он спит.
Она начинает потихоньку одеваться.
Платье. Туфли. Плащ. И — чемоданчик в руки.
Светик приезжает на Курский. Слава богу, ночных поездов сколько угодно. Светик берет билет до Пятигорска — во-первых, юг, а во-вторых, там как будто бы родичка живет. Тетка, отдаленная и полузабытая.
До отхода поезда минут сорок.
Делать нечего, минуты еле ползут. Светик входит в телефонную будку — это тут же, на платформе. Почти рядом с ее вагоном.
— Алло? — слышится сонный голос симпатичного мента Сережи. Он все еще ночует в Бабрыкиной квартире. Сидит в засаде. Бедняга.
— Сережа, — говорит Светик, — это я. Извини, что разбудила.
Он молчит — его, такого хитрого и опытного, угадали по голосу. Какая промашка. Какой просчет.
— Это я. Это Светик, — повторяет миролюбиво она.
— Чего тебе надо? — сердито говорит молодой мент.
— Ничего. Я на вокзале, Сережа. И билет в руках — через полчаса уезжаю.
Молчит. Должно быть, ужасно хочется ему спросить, с какого вокзала она уезжает.
— Сережа, — говорит она, — ты больше не ночуй в неуютной квартире. Иди домой.
Он злится:
— Мы тебя все равно разыщем.
— Может быть. Но жаль, ты моей фамилии не знаешь, верно?
Молчит.
Она вешает трубку. И идет вдоль платформы к своему вагону. За чемоданчиком. Уезжать она передумала.
Светику дадут полных два года. Ей бы дали три, но судья (женщина) окажется из тех, кто тоже к старым книгам неравнодушен. И потому кое-что в жизни Светика ее тронет. Она бы и меньше дала Светику, но это невозможно. Налет на склад — весомая гирька.
И весы, покачавшись туда-сюда, оценят это. Как и положено весам.
Отбывать наказание Светик будет в Оренбургской области — это не так уж далеко от родного Челябинска. Работать она будет в тарном цехе при ИТК. Они будут сколачивать ящики для огурцов. И другую тару тоже.
Вдоль мелеющего Урала на песчаном грунте огурцы вырастают великолепные. И помидоры тоже, если для них не ленятся подавать воду с реки. Так что работы для тарного цеха будет хватать. И зимой тоже немало работы, потому что тара нужна загодя.
Светик частенько будет говорить своим подружкам:
— У меня, девочки, была большая любовь. Настоящая.
Или так:
— Если бы не большая любовь, я бы не загремела сюда.
Когда Каратыгин перестанет отвечать на ее письма, Светик ничуть не обозлится. Потому что она будет знать, в чем тут штука. Штука, по ее мнению, состоит в том, что Каратыгин — человек, с которым «надо быть рядышком». Кто с ним рядом — того он и любит.
И она терпеливо будет объяснять подруге Маше, что, как только она, Светик, отбудет срок и вернется к Каратыгину, все тут же наладится. Потому что ему без Светика тяжело.
— Он у меня малость чокнутый, — пояснит Светик.
Подруга Маша спросит:
— А деньги он любит?
— Он? Деньги?.. Да он плевать на них хотел.
Подруга Маша понимающе кивнет головой и скажет, что вот эта черта в нем хорошая. Ценная, можно сказать, черта.
Подруга Маша на воле была продавщицей в буфете с вином. Она, конечно, недоливала. Но не настолько, чтобы попасть в этот тарный цех. И все же она попала сюда и сколачивает теперь здесь ящики. Потому что у нее тоже друг был, любимый, можно сказать, дружок Вова, — и вот он-то слишком любил деньги.
Оля поссорится и почти совсем перестанет общаться со своим другом-аспирантом. И опять влюбится в Каратыгина — теперь она возьмется за него, так сказать, во всеоружии женского опыта. И уже не упустит. Через год Каратыгин и Оля поженятся и будут очень ладить.
Когда Светик будет отбывать срок, легенда отделится от нее уже окончательно. В милиции, например, будут твердо знать, что пойманная Светик — это совсем не та Светик и что было лишь случайное совпадение имен у двух спекулянток. А настоящая Светик улизнула.
Особенно этот факт будет переживать старшина.
— Да, — вздохнет он, — это была птица высокого полета. — И начнет рассказывать: — Книгами Светик давно перестала интересоваться. Я слышал, она на валюту переключилась. С заграницей снюхалась…
— Ее же поймали, — возразит кто-нибудь из молодых и симпатичных ментов.
— Ее? — И старшина снисходительно засмеется.
Глава 8
Поговорив с симпатичным милиционером Сережей, Светик вешает трубку и идет вдоль платформы. К своему вагону. Но Светик не уедет. Если б она могла уехать, она б давно это сделала. Вот тут Светику и приходит в голову, что надо бы отсидеть свои два-три года. И что Каратыгин ее будет ждать. Все как в кино…
Светик сдает в кассе билет. И возвращается.
Ночь. Уже третий час. Светик негромко звонит. Дверь открывает старушка соседка.
— Куда это ты бегала среди ночи? — ворчливо спрашивает старушка. И не дожидается ответа. Зевает. Уходит в свою комнату.
А Светик входит к себе. Темно. Тихо. Все как полтора часа назад, когда Светик уходила, чтоб уехать.
— Это я.
Каратыгин слышит и отрывает от теплой подушки голову — со сна не понимает. Глядит внимательно. И ничего не понимает.
Светик решается. И говорит:
— Алеша, дело такое… Я ведь та самая Светик.
Каратыгин зевает.
— Что?
— Вот тебе и что.
И опять видно, что он спит.
— Алеша, Алеша…
— Что?
— Я Светик. Та самая, которую найти не могут… Которую ищут.
Каратыгин резко садится.
— Ах ты ч-черт!
Еще некоторое время он сидит молча. Дошло.
— Это ж тюрьма, Света.
— Ну да.
Он не знает, что сказать. Головой туда-сюда — сигарету хочет. А Светик ее уже в руках держит. Приготовила. И спички тоже.
Он делается озабоченным:
— Тебе, Света, надо носа не высовывать. Сидеть тихо-тихо. Даже в магазин не ходить. Поняла?
— Так и жить?
— Конечно!
Светик качает головой.
Он говорит:
— Ну тогда — надо уехать. Года на три. Пока все затихнет.
Светик смеется.
— Если целых три года, то уж лучше я их в тюрьме отсижу. Мне больше трех не дадут.
Он скис. Молчит.
— Алеш, — улыбается Светик, — отработать два-три годика — это не так уж страшно. Это для тебя страшно. — Светик смеется. — Ты, Алеш, не дрейфь. Дело житейское.
Он встает с постели. Опять хватает свою соску, сигарету то есть. Закуривает.
Светик говорит:
— Ты только намекни мне, что ждать меня будешь. И я тут же помчусь в милицию. Пусть менты порадуются, а?
Он говорит:
— Конечно, буду ждать. Куда ж я денусь. — Потом вдруг делается растерянным: — А если я не буду тебя ждать? — Потом возмущается: — Ну знаешь!.. Ты меня прямо к стенке приперла!
Светик смеется:
— Ладно. Пойду чай поставлю… Хочешь чаю?
Светику хочется, чтобы он сейчас был к ней потеплее. Хочется, чтобы поласковее был, вот и все.
— Ты все спички позабирал, — говорит она, возвращаясь с кухни. — Газ зажечь нечем.
Утро как утро. Они лежат рядом. Светик полудремлет, глаза закрыты. Но чувствует, что Каратыгин не спит.
— А? — говорит Светик самой себе и мигом просыпается. Птичья возня за окном — вот что ее разбудило.
Каратыгин кисел и печален дальше некуда. Глаза у него запали. Так и не уснул, бедняга.
Светик одевается.
— Может быть, все-таки не пойдешь?
— Ну-ну, — говорит Светик ласково. — Не робей.
Она пьет чай, а Каратыгин пить не хочет. В горле у него ком. Светик звонит в отделение милиции.
— Здравствуйте… Это к вам Светик звонит.
Она хочет, чтоб к телефону подозвали кого нужно. И когда подозвали, она говорит:
— Сейчас приду к вам.
— С повинной?
— Да.
На минуту Светик задерживается возле горы старинных книг. Открывает одну, потом другую…
— Знаешь, зачем я позвонила в милицию? — смеясь, говорит она Каратыгину.
