Василий Аксенов - Желток яйца
— А чего же особенно деликатничать, если он один из нас? На этот раз генерал усмехнулся.
— А то, что он может этого и не знать. Он мог попросту и забыть самый счастливый день в его жизни. С такой женой, как Марта, тебе должна быть знакома эта вонючая профессорская рассеянность. Так что придется кое-что напомнить нашему беби Филлариону и сделать это деликатнейшим образом.
— Между прочим, Джордж, глянь-ка на этого вроде бы французского хмыря с его подружкой. Они нам улыбаются, будто хотят раздавить с нами пузырь на манер наших мужиков в Москве. Давай-ка выйдем, пока мы не исчерпали наши стратегические ресурсы.
Отмахнув чужакам добрый старый американский «гуд бай», два джента, не без некоторой юмористической фривольности, высадились на углу 14-й улицы и авеню Конституции. Клюква, апельсины и фисташки в огромном объеме вирджинских небес сияли сквозь могучие кроны платанов и каштанов. Тени реактивных лайнеров скользили вниз, к аэропорту Нэшнл, словно мыслящие существа. Короткий предсумеречный момент, пока не загорелись еще фонари вокруг Эллипса, момент, заполненный грохотом столичного часа пик, самый подходящий момент для самой секретной части разговора.
— Ну, а теперь давай поговорим о нашей собственной проблеме, о нашей, ты понял, собственной беде… о Зеро-Зет…
Черночернов вздрогнул:
— Что… что… об этом… об этой… оно уже?…
Егоров закурил сигару. Воплощение стабильности, опора здравого смысла… И только товарищи по оружию знали его как человека рефлексий, сомнений, забот, рафинированного интеллигента и нежную душу.
— Можешь смеяться, Дотти, но даже пол Зеро-Зет для меня — туман… Маскулинум? Фемининум?… И все это дело — тайна, обернутая в загадку… Проклятая штука иногда принимает мои команды, иногда нет… иногда задает мне леденящие душу странные вопросы… Вначале, как ты понимаешь, я подумал — перевербовали! Кто от этого гарантирован в округе Колумбия? Но позже, анализируя входящие и исходящие данные, я был потрясен — а что, если О — вообще ничьих команд не принимает?
— Звучит устрашающе, Тим! Ты думаешь, О — действует по своему усмотрению?
— Как раз об этом я и думаю. Ты, должно быть, помнишь ту славненькую «селедочку» в баре «Завсегдатай небес»?
— Матушка родима! Для чего?
— Для ничего, мой друг! Для Зеро! Для нулевого смысла, по нулевой логике. Держись, за что можешь, мой бесстрашный и безупречный рыцарь тайной войны, но, похоже, что-то поломалось в проклятой штуке. А самое худшее, что нам не под силу опознать О — среди четырех миллионов жителей Большого Вашингтона, тогда как Хранилище наотрез отказывается дать мне свои коды. Стратеги! Да я и флайинг-фак не дам за их стратегию. Они просто не способны понять, что судьба цивилизации на ставке. Иногда я задаюсь вопросом, дорожат ли они нашей западной цивилизацией…
Полковнику Черночерному показалось, что генерал Егоров жалобно хлюпнул в этот момент. Он уже готов был предоставить ему свой локоть — чувство локтя, не этому ли нас учили с ранних пионерских лет, локоть товарища! — когда генерал вдруг страстно прошептал прямо ему в ухо:
— Единственное, что я знаю о О — это то, что проклятая штука тоже шьется вокруг Яйца!
За минуту до того, как зажглись фонари, черный «Линкольн» с маленьким советским флажком на крыле остановился возле дворца Организации американских государств. Можно только удивляться, как успел генерал столь быстро сбросить своей маскировочный «негритюд» и вернуться к своей исконной белой и рябоватой наружности. Ни полковник Черночернов, ни даже наблюдательный шофер майор Петруха не заметили, когда произошла перемена. Вот вам они, высшие квалификации!
Мягкие столкновения
Как хорошо известно в столице, стипендиаты и феллоу Смитсоновского института и Либеральной лиги Линкольна предпочитают снимать квартиры неподалеку от Мола, то есть на юго-западе, у реки Потомак. Однажды сюда и Филлариона Фо-фаноффа доставили, и сделала это библиотекарша Филиситата Хиерарчикос в своем клевом открытом «Фольксвагене». Бросив первый взгляд на кварталы жилья, расположенные вдоль рядов фонарей и пятен неживой растительности, Фил восхитился: «Ну и место! Вызывает в памяти „теорию бесконфликтности“, времена расцвета Социалистического Реализма! Взгляните на эти безупречные линии пейзажа, на эти ряды столбов, увенчанные каждый тремя фонарями! Вы называете это Ланфан плаза? Клянусь, это Комсомольск-на-Амуре! Тысяча первый сон Веры Павловны Чернышевского! Какая утопия, какая ностальгия! Лучшего места для советского человека не найдешь!»
Пара тараканов, бодро пробежавших по стене в односпальной квартире кондоминиума «Седьмое небо», ничуть не уменьшила его восторга. Как раз наоборот, наоборот, наоборот… извольте, мы вальсируем… Дунайские волны… Амурские волны… Амур, амур… о, да, амурные волны Чесапикского залива… Фелиситата Хиерарчикос на гребне волны!
Пока на седьмом этаже гремела вся эта медь Старой Европы, весьма располагающий к себе молодой человек в свежепостиранном тренировочном костюме явился в подвальный офис управляющего и сказал, что хочет снять студию в этом же доме.
«Йаппи, кажется, облюбовали наш кондоминиум», — подумал управляющий и немедленно поднял цены на шесть и две десятые процента. Шоковая волна — то есть одна из этих дунайско-амурских волн — произвела всплеск в нервных компьютерах Вашингтонского рынка недвижимости, что через несколько минут отразилось на Уолл-стрите и вызвало неожиданный взлет акций Доу Джонс и колоссальный прибой оптимистических прогнозов. Ничему нельзя удивляться в этом современном мире взаимозависимости. Тем временем орды тараканов в панике неслись вниз с седьмого этажа «Седьмого неба».
Джим Доллархайд живо предвкушал будущее соседство с объектом своих профессиональных интересов, но, увы, как раз в этот день, когда он привез свои пожитки, Филларион съезжал из «Седьмого неба». «Проклятые иностранцы, больно умные стали, — ворчал управляющий. — Этот буйвол только перепугал наших постояльцев своим вальсированием, а теперь забрал заявление обратно. На месте правительства я… эх, если бы я на месте правительства…»
«Что происходит, — думал Джим с чувством необъяснимой горечи. — Похоже, что он просто наставил мне нос. Неужели он знает, что я хожу за ним по пятам? Неужели он действительно шпион?»
В существенном отступлении от избранного нами жанра мы хотим выдать один из секретов сюжета. Мысль о том, что кто-то ходит за ним по пятам, никогда не приходила в голову Филлариона. Более того, он вряд ли когда-либо замечал своего молодого обожателя. Просто он передумал селиться в «зоне бесконфликтности», и произошло это из-за случайного столкновения с прошлым.
Третьего дня, раскатываясь на доске с роликами вдоль Мола, он умудрился сокрушить велосипедиста, который оказался никем иным, как мистером Аликом Жукоборцем, доктором наук, его бывшим помощником в Московском институте литературы и лингвистики.
— Ба! — вскричал доктор Фофанофф.
— Ба! — ответствовал сокрушенный бывший помощник, ползающий в ногах сокрушителя в попытках найти свои очки, чтобы убедиться, что он не ошибся, что перед ним и в самом деле его бывший наставник Фил Фофанофф, а не гризли, не горилла, не слоноподобный подросток из Гейлсбурга, штат Иллинойс.
Невзирая на большую плешь в форме Новой Зеландии, Алик Жукоборец был молод. Эдакий сорокалетний юноша. До своего выезда из страны всех надежд он считался восходящей звездой в секторе суффиксов и префиксов. Теперь, десять лет спустя после совершения акта эмиграции, или, как писали советские журналисты времен застоя, «совершения трагической ошибки, граничащей с преступлением против родины», он все еще считался восходящей звездой в соответствующем секторе на этой стороне Атлантики.
Итак, они не виделись десять лет, и все оставалось по-прежнему — страсть, любопытство, пересекающиеся и сшибающиеся курсы академической рассеянности. Ни филларионовское пузо, ни жукоборческая плешь не изменились ни в размерах, ни в форме. Ситуация в лингвистике, по всей вероятности, тоже не изменилась: столкновение на углу 3-й улицы и авеню Независимости говорит само за себя.
Так или иначе, они снова овладели своими транспортными средствами и поехали вместе вдоль вашингтонской щедрой меморабилии, обелисков, памятников, музеев. Прохожие всех рас и национальностей застывали в изумлении при виде двух ездоков, не обращавших внимания на уличное движение.
— Очень сожалею, что налетел на тебя, Алик, — сказал на ходу Фил Фофанофф. — Тысяча извинений.
— А я и не знал, что ты в этой стране, Фил, — сказал доктор наук Жукоборец. — Если бы я знал, я бы поосмотрительней катался на велосипеде. Давно здесь?
— Десять дней.
