Итало Кальвино - Если однажды зимней ночью путник
– Не спрашивайте, где продолжение книги! – Пронзительный крик вырывается из неопределенной точки, затерянной в книжном лабиринте. – Все книги продолжаются по ту сторону... – Голос профессора доносится то сверху, то снизу: куда он подевался? Может, залез под стол, а может, вешается на люстре?
– Где-где? – вопрошаете вы, уцепившись за самую кромку пропасти. – По ту сторону чего?
– Книги – это ступеньки порога... Через него переступили все киммерийские авторы... Дальше начинается язык без слов, язык мертвых; на нем говорится то, что можно выразить только на языке мертвых. Киммерийский – последний язык живущих на этом свете... Язык последнего порога! Мы подходим к порогу, чтобы вслушаться в запредельность... Слушайте...
Но вы уже ничего не слышите. Вы тоже исчезли, забились в угол, крепко прижавшись друг к другу. Это и есть ваш ответ? Вы хотите доказать, что и у живых есть язык без слов, на котором нельзя писать книги, зато можно жить, миг за мигом, ничего не отмечая и не запоминая? Вначале существует бессловесный язык живых тел, – именно это должен, по-вашему, признать Уцци-Туцци? – следом возникают слова; с их помощью пишутся книги и предпринимаются тщетные попытки перевести тот, мертвый, язык; затем...
– Все киммерийские книги не закончены... – вздыхает Уцци-Туцци. – Ибо они продолжаются там... на другом, безгласном языке; к нему отсылают все слова книг, которые, по нашему представлению, мы читаем...
– По нашему представлению... Почему по нашему представлению? Мне нравится читать, читать на самом деле... – Это уже говорит Людмила – убежденно и пылко. Она сидит напротив профессора; одета просто и элегантно, в светлое платье. Вот так же светло и просто она смотрит на мир, увлеченно принимая все, что он предлагает ей, и потому отдаляя от себя эгоцентрическую бездну самоубийственного романа, в конце концов срывающегося в нее. В ее голосе ты ищешь подтверждение твоей потребности приобщиться к вещественному миру, читать только то, что написано, и ничего больше, навсегда изгнать вечно убегающие от тебя призраки. (И пусть ваше объятие – признайся в этом – состоялось лишь в твоем воображении – это все же объятие, и оно может свершиться наяву в любую минуту...)
Людмила неизменно опережает тебя по крайней мере на шаг.
– Приятно сознавать, что есть книги, которые я еще прочту... – говорит она, в полной уверенности, что силе ее желания соответствуют реально существующие, конкретные, хоть и неизвестные, предметы. За такой женщиной тебе не угнаться, ведь она постоянно читает какую-то другую книгу, помимо той, что у нее перед глазами; этой книги, собственно, еще нет, но так как Людмиле этого очень хочется, она не может не появиться.
Профессор сидит за своим письменным столом; в конусе света настольной лампы выступают его ладони; они то ли приподняты над закрытым томом, то ли легонько касаются его, как бы в печальной ласке.
– Чтение, – произносит он, – это вот что: есть нечто, данное и виде письма, твердый материальный объект, который нельзя изменить; через него мы сравниваем себя с чем-то иным, чего с нами нет и что составляет мир нематериальный, невидимый, потому что он остается уделом догадок и воображения или потому что он был и теперь его уже нет: он миновал, рассеялся, безвозвратно затерялся в крае мертвых...
– ...Или пока еще нет, ведь это нечто желаемое, пугающее, возможное или невозможное, – вставляет Людмила. – Читать – значит идти навстречу чему-то, что скоро сбудется, но никто пока не знает, что это будет... – (Ты видишь, как Читательница простерла взор за пределы печатной страницы и различает на горизонте корабли освободителей или поработителей, ураганы и штормы...) – Я мечтаю о такой книге, в которой ощущалось бы постепенное нарастание сюжета, подобное глухим раскатам далекого грома, – исторического сюжета, повествующего о судьбах людей; пусть это будет роман, который вызовет у меня настоящее потрясение, пока еще безымянное и бесформенное...
– Ай да сестричка! А ты, я вижу, делаешь успехи! – Между шкафами возникла девушка с длинной шеей, птичьим лицом, твердым взглядом, обрамленным оправой очков; пышным крылом кудрявых волос; в широкой блузе и узких брюках. – Я как раз пришла сообщить, что нашла роман, который ты ищешь. Это именно то, что надо для нашего семинара по феминистскому движению. Приходи, если хочешь послушать, как мы будем его разбирать и обсуждать!
– Только не говори, – восклицает Людмила, – что ты тоже раздобыла «Над крутым косогором склонившись» – незаконченный роман киммерийского писателя Укко Ахти!
– У тебя неверные сведения, Людмила. Роман тот самый, но он доведен до конца и написан не на киммерийском, а на кимберийском. Позднее название изменилось на «Не страшась ветра и головокружения», и автор подписался псевдонимом Вортс Вильянди.
– Это фальшивка! – вопит профессор Уцци-Туцци. – Пресловутая литературная подтасовка! Речь идет о поддельной рукописи, распространенной кимберийскими националистами во время антикиммерийской кампании в конце первой мировой войны!
За спиной Лотарии выстроилась шеренга передового отряда девиц с невозмутимо ясным взглядом; взглядом, слегка настораживающим, оттого, вероятно, что он слишком ясен и невозмутим. Между ними проталкивается бледный, бородатый человечек с ехидными глазками и скривившимся ртом, на котором отпечаталось выражение постоянного недовольства и разочарования.
– Весьма сожалею, что вынужден возразить многоуважаемому коллеге, – говорит он, – но достоверность означенного текста доказана обнаруженными недавно рукописями, которые тщательно скрывались в киммерийских архивах!
– Меня поражает, Галлигани, – с дрожью в голосе отвечает Уцци-Туцци, – что ты ставишь на карту авторитет кафедры геруло-ойротских языков и литератур ради какой-то дешевой мистификации! Не говоря уже о том, что здесь замешаны территориальные притязания, не имеющие даже отдаленного отношения к литературе!
– Умоляю тебя, Уцци-Туцци, – отзывается Галлигани, – не стоит низводить наш спор до такого уровня. Ты прекрасно знаешь, что я далек от кимберийского национализма, точно так же как и ты, надеюсь, далек от киммерийского шовинизма. Если сопоставить духовные начала обеих литератур, то поневоле задаешься вопросом: которое из них идет дальше по пути отрицания ценностей?
Кимберийско-киммерийская полемика, похоже, не очень-то трогает Людмилу, поглощенную одной единственной мыслью, как продлить прервавшийся роман.
– Неужели Лотария права? – спрашивает она тебя вполголоса. – Пусть, это было бы даже хорошо, главное, чтобы начало, которое мы услышали, имело продолжение, и не важно, на каком языке...
– Людмила, – обращается к сестре Лотария, – сейчас мы идем на семинар. Есть желание – присоединяйся, мы будем обсуждать роман Вильянди. Можешь пригласить своего знакомого, если ему, конечно, интересно.
Итак, ты призван под знамена Лотарии. Ее когорта занимает позицию вокруг большого стола в просторной аудитории. Тебе с Людмилой хотелось бы оказаться как можно ближе к толстой тетради, которую Лотария положила перед собой: по-видимому, в ней и содержится искомый роман.
– Мы благодарны профессору кимберийской литературы Галлигани, – вступает Лотария, – за любезно предоставленный нам редкий экземпляр романа «Не страшась ветра и головокружения», а также за согласие лично выступить на нашем семинаре. Хочу особо подчеркнуть эту открытость профессора, вдвойне ценную для нас на фоне того непонимания, с которым мы столкнулись у некоторых преподавателей схожих дисциплин... – и Лотария бросает выразительный взгляд на сестру, недвумысленно намекая на Уцци-Туцци.
Для общего представления о романе профессора Галлигани просят вкратце рассказать об истории его создания.
– Хочу лишь напомнить, – начал профессор, – что провинции, входившие в состав Киммерийского государства, отошли, в результате второй мировой войны, к Народной Республике Кимберии. Разбирая киммерийские архивные документы, основательно перепутанные в ходе военных действий, кимберийцы смогли по достоинству оценить многогранную личность такого писателя, как Вортс Вильянди. Вильянди писал как на киммерийском, так и на кимберийском. Однако киммерийцы опубликовали только произведения, написанные на их языке, кстати сказать, весьма немногочисленные. Куда важнее, в качественном и количественном отношении, были сочинения Вортса на кимберийском языке. Киммерийцы всячески скрывали их. Прежде всего это относится к эпохальному роману «Не страшась ветра и головокружения». По некоторым предположениям, существует черновая редакция первых глав романа на киммерийском языке, подписанная псевдонимом Укко Ахти. Само собой разумеется, только после окончательного перехода на кимберийский язык автор обрел истинное творческое вдохновение...
– Не буду подробно останавливаться, – продолжил профессор, – на непростой судьбе этой книги в Народной Республике Кимберии. Вначале роман был опубликован как классическое произведение кимберийской литературы. Его даже перевели на немецкий, чтобы дать возможность ознакомиться с ним зарубежному читателю (этим переводом мы сейчас и пользуемся). Затем роман испытал на себе последствия кампаний по идеологической чистке, был изъят из продажи и библиотек. Однако, по нашему убеждению, революционная направленность проявляется в романе особенно ярко...
