Юрий Арабов - Чудо
Не раздеваясь, Артемьев сел за стол, уставился в окно и неожиданно рассмеялся.
– Из-за этой статьи? – спросила Наташа.
Николай промолчал.
– ...так ты была у онколога? – вспомнил он вдруг.
– Что?
– Ты должна была позавчера сходить к онкологу... Была или нет?
– Была... – неохотно призналась жена.
– И что же?
– Ничего страшного. В кишечнике найдены какие-то полипы. Они и мешают мне есть.
– А дальше?
Наташа пожала плечами.
– Бред, – сказал Николай. – «Какие-то полипы...» Ничего не понятно!
– Не волнуйся... Скажи лучше... Было ли чудо в Гречанске?
– Нет, – ответил он жестко. – Какое чудо? Только голая медицина. Клинический случай.
– Врешь, – сказала жена. – Чудо все-таки произошло.
Она подошла к нему, взъерошенному и дерганному, крепко обняла и прижала его голову к своему животу. Внутри него было тепло и никаких полипов не чувствовалось.
– Чудо – то, что ты развязался с этой газетой. Ты теперь свободен. Ты можешь писать романы, повести... Тебя ничего не связывает. Разве это не чудо?
– А на что жить будем? Питаться манной небесной?
– Поедем в деревню к маме. Как-нибудь проживем... Слава тебе, Господи! – И Наташа истово перекрестилась на окно в морозных разводах, хотя в церковь не ходила и не знала туда дороги. – Чудо... Это – верное чудо!
МАРТ
1
С ночи капала на карниз и тарабанила в окошко случайно-мутная капель. Над городом висела непроглядная мгла, и дым от металлургического завода не уходил вверх, а прижимался по-пластунски к земле, и нельзя было дышать, и воздуха не хватало.
Окна дома единственного священника в Гречанске выходили прямо на этот завод, и, может быть, от его вечного дыма отец Андрей постоянно кашлял. Он знал, что у него развивается астма, но ничего не делал для того, чтобы ее остановить.
Он чувствовал, что место это гиблое. Причем гибель эта шла для него из тьмы, со времен Петра, который перелопатил Урал, заставив его быть ручным Адом, полезным становящейся на ноги империи, но вредным для отдельного ее подданного. Даже с храмом, в котором служил настоятель, была связана темная и не совсем приличная история.
По легенде, один из промышленников Демидовых постарался и как-то раз напился до такой степени, что был помещен в виде трупа в натуральный дубовый гроб. Тогда еще каменного храма не было, на его месте стоял деревянный сруб с невысокой часовней и продуваемыми ветрами стенами. Так вот, приятели, шутки ради, представили Демидова мертвым и попросили батюшку его отпеть. Тот начал молиться за душу покойного и за жизнь вечную, которой ей уготована, но внезапно труп повел мутными очами и сел прямо во гробе. Паника возникла страшная, кто-то упал в обморок, другие бросились вон из церкви. Один лишь батюшка не испугался, так как стоял ближе всех ко гробу и почувствовал вдруг настой дремучего перегара. В порыве чувств он ударил вставшего покойника золотым крестом в лоб, и тот вторично упал в свою деревянную лодку, которая не отплыла ни в Ад, ни в Рай, так как не было попутного ветра.
Скандал этот дошел до самого государя, и Петр изрядно повеселился, заметив Меншикову, что тот, когда напьется, все равно на труп не похож, потому что в животе у него гуляют громкие ветры. Однако надо было что-то делать. И государь порешил мудро: построить на месте деревянной церкви большой каменный собор, расходы на строительство которого должен взять на себя целиком и полностью протрезвевший Демидов. Что и было сделано.
О намоленности собора отец Андрей не мог сказать ничего, людей ходило мало и служить было хоть спокойно, но одиноко. И когда ветер дул с завода, то горькое зловоние проникало даже через закрытые окна.
Можно было поискать другой дом, на восточной стороне города, где дышалось немного легче, но жить не вблизи от собственной церкви, добираться до нее на велосипеде казалось неудобным. Отец Андрей вставал в шесть, приходил на службу к семи, исповедовать начинал в половине восьмого, и получаса вполне хватало для двух-трех человек, кающихся в смертных грехах и готовых вкусить через три часа службы Святых Христовых Тайн. Служил он долго, по монастырскому уставу, кагор для причастия покупал в местном продуктовом магазине, а когда его не завозили, то довольствовался крепленым молдавским, тем, какое было под рукой. Долгое время он не разбавлял его водой, но поскольку после причастия ему приходилось допивать из чаши остатки, то неразбавленное вино слегка ударяло в голову, и остаток службы проходил в каком-то тумане.
Сейчас он подумал, что вино нужно обязательно разбавить, что устав этого не запрещает. Вспомнилась вдруг вчерашняя старушка Лиза, которая подошла к нему на круглых опухших ногах, словно между ними было протиснуто велосипедное колесо. Исповедовалась она постоянно, и никаких проблем с ней не наблюдалось. Но что-то кольнуло в душе, он возьми и брякни: «А не ела ли ты сегодня?» «Какой там ела, – ответила она. – Только чайку выпила и пришла!» Он отправил ее восвояси и подумал, что если она всегда так причащалась, выпив чайку с сахаром вприкуску, то что же будет с ее душой? «Ничего не будет, – подумал кто-то другой за отца Андрея. – И если в воскресенье не придет, тоже ничего не будет. И если придет, тем более ничего не случится». Но он отогнал от себя этого другого, который вечно лез со своими сентенциями, надоедал, советовал и обличал. Отцу Андрею было бы обидно, если бы Лиза после случая с чайком перестала к нему ходить. Церковь была и так пуста, как карман у праведника, и каждый пришедший в нее человек, пусть и случайный, представлял собой величайшую ценность.
– Читай молитву, Сашка, – приказал он сыну.
Вся семья стояла за накрытым столом. Саша, белобрысый парнишка лет двенадцати, уткнулся взглядом в тарелку, на которой дымилась гречневая каша.
– «Очи всех на Тебя, Господи, уповают...» – начал он, но неожиданно затих.
Отец некоторое время ждал продолжения, потом раздраженно добавил окончание:
– «...И Ты даешь им пищу во благовремении, отверзаешь щедрую руку твою, исполняешь всякого животна благоволения...»
Широким жестом он перекрестил стол и сел первым. Вслед за ним опустилась рядом матушка в платочке. Посадив к себе на колени пятилетнюю девочку, она начала кормить ее гречневой кашей. Ротик у девочки был обветренный, в прыщах и пленке, она кочевряжилась и не желала есть гречку.
Но Сашка остался стоять.
– Тебе что, особое приглашение нужно? – поинтересовался отец Андрей.
Сашка молчал.
– Опять что-нибудь в школе?..
На это Сашка вдруг брякнул ложкой об тарелку, да так, что ошметки каши попали в бороду отца.
Не сказав ни слова, побежал в другую комнату.
Испуганная матушка хотела его догнать, но Андрей остановил ее:
– Не ходите. Пусть побесится!
Тщательно отер бороду салфеткой и начал медленно жевать свой завтрак.
– В школе у него... – начала матушка тонким голосом.
– Да я знаю, – сказал отец Андрей.
О лице матушки нельзя было сказать ничего определенного, лишь то, что оно было круглым. Виною этому, наверное, был серый платок в розовый цветочек, которым она закрывала лоб и не снимала его даже ночью. Но все равно, платочек этот не мог скрыть здоровый цвет кожи и лишь подчеркивал ее курносый нос, губы, готовые рассмеяться, и глаза, будто подернутые сладкой поволокой. Поволока эта была не от молитвы. Ее располневшее после вторых родов здоровое тело хотело рожать еще и еще, но отец Андрей этого опасался, не представляя себе, чем будет кормить всю эту шумную и бойкую ораву. Один старец открыл ему в конце сороковых годов, что отец Андрей будет иметь девять детей. Старец слыл человеком веселым, бывалым, просидевшим за веру Христову дважды и готовившимся потихоньку к третьей посадке. Он же сообщил Андрею о том недалеком уже времени, когда церкви станут полны, но ходить в них будет вредно для души. Это второе пророчество отец Андрей отнес на счет старческого слабоумия, дающего себя знать по-разному, например, старец лепил все время глиняных птиц, обещая, что все они взлетят при Страшном суде. А вот по поводу девяти детей призадумался не на шутку. Матушка Павла была женщиной целомудренной в том смысле, что для нее плотская любовь и роды составляли вполне естественный здоровый процесс. Сашку она родила без всякого напряжения, все время говорила только о детях и в постели была уютной и теплой, словно подушка. Когда она зачала во второй раз, то отец Андрей подумал, что все, хватит, и перестал с ней спать.
Об этом своем грехе он молился постоянно, все же надеясь в глубине души на правоту отлученного от церкви Толстого, который в «Крейцеровой сонате» утверждал вредность соития для всякой женщины да и вообще для всего живого во Вселенной.
Утренней службы сегодня не было, и отец Андрей счел для себя возможным позавтракать спокойно с семьей, потому что служил он обычно на пустой желудок и очень от этого уставал.
