Свортаут Глендон - Благослови зверей и детей
Они никак не могли поднять Гуденау, а его так выворачивало, что он ничего им не мог объяснить. Чтобы помочь ему, они опустились рядом на колени и, естественно, притронулись ладонями к земле, но тут же инстинктивно отдернули руки. Сперва их ноги, а потом и руки вошли во что-то холодное, мокрое и склизкое. Они пытались обтереть ладони о куртки и джинсы, но безуспешно. Они пытались встать и убежать с площадки, но поскальзывались и падали. Они копошились в ужасной слизи, как малыши в песочнице.
Тут шторка облаков приоткрылась. И они увидели. Они поняли. Перед объективом мертвенной луны писуны застыли — кто на коленях, кто на корточках, кто на четвереньках, застыли, окаменев от ужаса, с искаженными лицами, беспомощно хрипя. Щелчок лунного фотоаппарата: истина открылась, и приключение закончилось. Один взгляд-вопль: стало понятно, в чем измазаны их ладони, и брюки, и лица, и ботинки. В крови.
11
Так гласили желтые буквы на большой коричневой доске, установленной на обочине шоссе № 66 в восьми милях к востоку от Флагстаффа. Они заметили эту вывеску из кузова грузовика, когда вчера рано утром возвращались в лагерь после похода с ночевкой в Каменном лесу. Лимонад сидел за рулем, с ним в кабине было двое, а остальные четверо тряслись в кузове со спальниками и всем снаряжением.
У всех родилась одна и та же идея. Те, что сидели в кузове, забарабанили в окошко кабины, двое в кабине затараторили, что им так и так можно в лагерь до обеда не возвращаться, а это, может быть, единственная возможность поглядеть на настоящее бизонье стадо, и, поспорив несколько минут, Лимонад сдался, развернул грузовик, доехал до поворота, и, въехав на территорию заповедника, машина двинулась по грунтовой дороге через плато.
Они задержались у запертых ворот. По ту сторону дорога продолжалась и проходила мимо каменного дома и автостоянки, на которой разномастные машины выстроились в ряд, образуя баррикаду. Мужчины, женщины и дети сидели — кто на бампере, кто на капоте — и ждали. У ворот, тоже выжидая, кружили всадники.
Писуны открыли ворота, въехали за ограду, закрыли ворота за собой и поехали дальше. Лимонад припарковал грузовик рядом с другими машинами. Перед ними была пустая площадка, местами покрытая бурыми пятнами. С противоположной стороны вдоль площадки шла ограда из проволочной сетки, а в сторону уводил огороженный проход, рядом с которым находился небольшой пруд. В десяти ярдах перед строем машин, грузовиков и людей с фотоаппаратами на земле был расстелен брезент, а на брезенте сидела молодая женщина в джинсах и держала на коленях крупнокалиберку с оптическим прицелом.
Мальчишки застыли в ожидании. Утро было солнечное. По обводам машин скользили солнечные зайчики. Сухой, разреженный воздух был насыщен неизвестностью.
Мужчины, женщины и дети перешептывались. В проходе появились три неуклюжих четвероногих коричневых силуэта — на расстоянии они казались игрушечными. У пруда они приостановились, чтобы напиться, но всадники, покрикивая и размахивая шляпами, погнали их дальше, на открытую площадку.
Оказавшись перед баррикадой машин и цепочкой людей, они — бык и две взрослые самки — замешкались. С интересом уставились исподлобья на людей. То были полуприрученные бизоны в возрасте от четырех до десяти лет. Рожденные здесь, в заповеднике, они не боялись человека. Благодаря прививкам, они не знали болезней. Когда зимой выпас застилало снегом, бизонов подкармливали сеном, и они брели за автокормушкой, как овцы. Они не ведали ни стрелы, ни копья, не видывали молний и огненных вспышек, от которых их предки, обезумев, мчались в горы и кидались в бурные потоки, не знали они до вчерашнего дня и звуков и смысла огнестрельного оружия.
Теперь от женщины на брезенте до трех бизонов осталось не больше сотни ярдов. Она подняла винтовку, лежавшую прежде у нее на коленях, и прицелилась в быка. Раздался выстрел. На пригорке за оградой поднялся фонтанчик пыли, и трое животных очертя голову понеслись к воротам. Их скорость была немыслима. У ворот их оттеснили помчавшиеся вдогонку всадники, и бизоны, обогнув каменный дом, вновь выскочили на площадку для отстрела, где другая группа всадников преградила им дорогу.
В отчаянии от промаха молодая женщина закрыла лицо руками. У нее на спине натянулась рубашка, и видно было, как трясутся ее плечи. Когда животные вновь оказались перед ней, тяжело топая и переводя дух, женщина подняла голову, прицелилась снова и выстрелила во второй раз. Облачко пыли взвилось на холке у быка. Он подпрыгнул, ударил оземь всеми четырьмя копытами и получил еще одну пулю, и еще одну. Но не упал. Это был крупный экземпляр, великолепное животное. Он возвышался, как мраморная статуя итальянского фонтана. Бизон в гневе опустил голову, выставил рога, вывалил свой толстый серый язык, и тут из его открытой пасти потоком хлынула зловещая алая жижа. От его дыхания вокруг ноздрей вздувались розовые пузыри и, наливаясь солнечным светом и лопаясь, пеной стекали к ногам. При виде этой первой кровавой жертвы по толпе прошел глубокий вздох — судорожный вздох наслаждения.
Молодая женщина еще два раза выстрелила в быка. Он упал. Раздались аплодисменты. Загудели автомобильные клаксоны. Высоко подняв над головой винтовку в знак торжества, женщина вскочила на ноги. На щеках ее блестели слезы. Лицо пылало от почти физического наслаждения.
Ее место на брезенте поспешил занять седовласый мужчина лет шестидесяти, похожий на врача; он встал на одно колено и прицелился. В этот момент две самки служили идеальными мишенями. Они, словно в глубокой печали, стояли над трупом, тычась мордами в голову и холку, принюхиваясь к неведомому запаху. Врач выстрелил. Он всадил пулю в живот более крупной самке. Нога ее напряглись. Она подняла хвост и выпустила желтую струю. Врач выстрелил снова, самка упала и, поднимаясь, была подкошена новой пулей. Дважды она вставала, дважды, пошатываясь, поводя головой, подергивая шкурой, пыталась сойти с места. Раны ее не кровили. Наконец, она с трудом сделала шаг, нога подогнулись и, когда она рухнула на землю, еще несколько минут дергались, словно и упав она убегала, убегала из смерти в жизнь.
Оставшаяся в живых самка попыталась спастись бегством: она понеслась мимо баррикады машин, а за нею — всадники, миновала разделочный сарай, обогнула каменный дом, но там ее тоже ждали загонщики, опять направившие ее на площадку.
Пришел черед следующего стрелка. Мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати неуверенно занял огневую позицию на брезенте. Из толпы зазвучали подсказки: «Начинай!», «Цель ей в ухо!», «Не робей!», «Не спеши!». Винтовка, размером с него самого, ходила ходуном в руках у мальчишки. Он торопливо, почти не целясь, выстрелил, промахнулся, и перепуганная самка снова помчалась кругом по заповеднику. Когда ее снова пригнали к месту, где валялись тела быка и первой самки, она уже еле дышала. Наклонив голову, с вышедшими из орбит глазами, она вывалила язык чуть не до земли. Мальчишка снова выстрелил. Задние ноги у нее подогнулись, но она удержалась на прямых передних ногах. Это вывело мальчишку из равновесия. Он принялся нажимать на курок как заведенный. После пятого выстрела животное, как ни удивительно, встало на все четыре ноги и, развернувшись к проволочной ограде, попыталось перепрыгнуть ее. Задев за верхний ряд проволоки, самка подмяла ограду под себя и рухнула, суча ногами, так, что голова ее оказалась по ту сторону ограды, а задние ноги — по эту. Она лежала беспомощная, как кит, выкинутый на берег в час отлива, хрипела и агонизировала, а мальчишка, успев перезарядить винтовку, вгонял в нее пулю за пулей, пока струи крови не брызнули у нее из ушей, изо рта и из-под хвоста.
Перед надвигающейся церемонией он неделями потел по ночам от страха. Но не худел — отъедался днем. Текст речи можно было купить или взять напрокат, но его папаша, Сид, пожелал сочинить ее сам, с помощью своих текстовиков, и до того затянул дело, что у Сэмми не хватило времени выучить речь наизусть. Настало утро бармицвы. [4] Из городской квартиры на 64-й улице они отправились в синагогу. Там было человек шестьсот, из них добрая половина — приятели Сида, эстрадные знаменитости. Вечером в ресторане гостиницы «Тафт» это событие должна была отметить тысяча приглашенных, что обошлось Сиду, как он охотно всем сообщал, в десять кусков. Сэмми прочел по-еврейски отрывки из Торы и Хафтары, после чего раввин выступил с кратким приветствием. Затем Сэмми, облаченный в новый костюм, занял свое место на кафедре и начал: «Глубокоуважаемый ребе, дорогие родители, родичи и друзья. Вы почтили меня своим присутствием в этот важнейший день моей жизни. И, став мужчиной, я не забуду ваших добрых пожеланий и ценных советов. Вы придали мне сил, а ваша поддержка… ваша поддержка…» Дальше он забыл. Не помнил ни слова. Весь покрылся испариной. Лицо отца посерело. Мать опустила голову. По наитию Сэмми рассказал анекдот, слышанный от отца, про двух гоев, проводящих отпуск в Майами. Анекдот смеха не вызвал. В отчаянии Сэмми уже не мог остановиться и взялся за другой анекдот — про еврея, плывшего зайцем на «Майфлауэре», но тут к нему кинулся Сид Шеккер…
