Виктория Платова - Анук, mon amour...
– Настолько хорошо… – Теперь уже липучка-Дидье подмигивает мне. – Настолько хорошо продаваемых, что модный дом «Сават и Мустаки» вполне мог трансформироваться в дом парфюмерный. А уж здесь именно вы правили бал, мсье Кутарба.
Спорить с Бланшаром у меня нет никакого желания. Я в упор разглядываю нижнюю челюсть полицейского – слишком тяжелую, слишком выразительную для такого малопримечательного лица. Определить происхождение краденой челюсти не представляется возможным: то ли мамочка Бланшара согрешила с бультерьером, то ли само почтенное семейство ведет свой род от тарантулов. Помесь паука и собаки – самый худший подвид полицейских. И именно с этим подвидом я и имею сейчас дело.
– В последнее время вы не очень-то ладили с мадам Сават…
– Чушь.
– Во всяком случае, так утверждает секретарь покойной – мадемуазель Оффрей.
Только этого не хватало. Николь – бледная, лишенная всякого темперамента копия Твигги5, завсегдатай порносайтов «Мегаяйца» и «Парни в униформе». Я всегда хорошо относился к Николь – до того момента, как она призналась мне в любви. Поймав у мужского туалета в главном офисе «Сават и Мустаки». Я был не первым, на кого она положила глаз. До этого лобовой атаке подвергались электрик, пожарник и разносчик пиццы (попадающие в категорию «Парни в униформе»). А также олигофрен-уборщик Ю-Ю, счастливый обладатель мегаяиц. Каким образом в этот список попал я, так и осталось загадкой: очевидно, Николь снесла в «избранное» очередной порносайт, что-то типа «Подрочи на Ив-Сен-Лорана»…
– Мадемуазель Оффрей – дура. К тому же безответно в меня влюбленная. На вашем месте я бы не стал доверять подобным показаниям.
– Мы располагаем не только ее показаниями, – в голосе Бланшара звучит мягкая укоризна. – По меньшей мере еще трое свидетелей утверждают то же самое. Электрик, пожарник и разносчик пиццы, не иначе.
– Вот как? И что же они утверждают? Что я натачивал нож и прочищал базуку, чтобы избавиться от мадам Сават?
– Не передергивайте, мсье Кутарба. Вы ведь хотели уйти из «Сават и Мустаки», не правда ли?
– Это не совсем так…
– Вы хотели организовать свою собственную компанию. Так будет точнее?
– Я хотел быть самостоятельным. И Мари-Кристин… Мадам Сават была не в восторге от этой идеи. Не буду отрицать.
– Почему?
– Вы же сами сказали, Бланшар… «Сават и Мустаки» в последнее время заняли лидирующие позиции на парфюмерном рынке. И – не сочтите меня нескромным – в основном благодаря моим усилиям. Я просто вырос из рамок фирмы, понимаете? Вы ведь тоже вырастали из своих штанов, даже самых любимых…
Упоминание о штанах приводит малыша Дидье не в самое лучшее расположение духа. Я идиот, мог бы и сам догадаться: рост – больная мозоль Бланшара, на которую лучше не наступать. В нем от силы метр шестьдесят, даже учитывая наборные каблуки и«ортопедические стельки. И вполне вероятно, что любимые штаны волочатся за ним из отрочества. Неказистого прыщавого отрочества по прозвищу «Шпингалет» или того хуже.
– Значит, мадам Сават не хотела, чтобы вы уходили?
– Дураку понятно.
– Неужели это было такой уж неразрешимой проблемой?
– Легко. Легко разрешимой, – я надолго замолкаю. Странно, но воспоминания о муторной, долгоиграющей склоке с Мари-Кристин по-прежнему причиняют мне боль. – Я мог бы взять кредит – и мне его давали… Но… Вы понимаете… Существовали этические соображения.
– Какого плана?
Бланшар-Бланшар, тебе ли не знать о них – с твоими вечными ценностями недомерка?
– Мари-Кристин я был обязан всем. Всем, вы понимаете? Я был почти мальчишкой, когда она вывезла меня в Париж. И я любил ее – не из благодарности за карьеру, нет. Я просто любил ее. И сама мысль о том, что мой уход из компании будет расценен, как предательство, была мне невыносима.
– И все-таки вы хотели уйти… И вы говорили об этом с мадам Сават…
– Я не ушел.
– А теперь? – малыш Дидье приоткрывает пасть и меланхолично запускает туда пальцы.
– Что – теперь? – мне остается только следить за Бланшаром, выстукивающим на резцах что-то совсем уж легкомысленное: в диапазоне от классики до брит-попа.
– Теперь этических соображений не должно существовать. Мадам Сават мертва, и никто не обвинит вас в предательстве. Вы свободны.
– Я не убивал Мари-Кристин.
– Разве я обвиняю вас в убийстве, мсье Кутарба? Просто на данном этапе вашей жизни ее гибель снимает многие проблемы.
– Повторяю. Никаких особых проблем не было.
Ах ты, сукин сын, блоха при исполнении, чихать я хотел на все твои финты!..
– Когда вы в последний раз видели мадам Сават?
– Я встречал ее в аэропорту. – Я все еще стараюсь сохранять спокойствие. – Около двух недель назад… Если вы помните, мы начали беседу именно с этого.
– Я помню. Вы встретили ее в аэропорту и?..
– И отвез в гостиницу «Невский палас». Это в центре. Она всегда там останавливается. Много лет.
– Вы расстались в отеле?
– Нет. В тот день мы вообще не расставались…
– Пятнадцатого января?
– Скорее всего. Скорее всего – пятнадцатого… У меня плохая память на даты.
– И давно? – Бланшар наконец-то вынимает пальцы изо рта; но только затем, чтобы обрушить их на край ни в чем не повинного стола.
Это уже не брит-поп, это рокапопс, никакой определенности в стиле, Бланшар всеяден.
– Что – «давно»?
– Давно плохая память?
– Всегда была плохой.
– Страдаете провалами? – недомерок сочувственно шмыгает носом.
– Нет. Просто даты для меня несущественны.
– С таким подходом трудно рассчитывать на успешный бизнес…
Самое время расхохотаться в лицо сукиному сыну Дидье. Что я и делаю, в самый последний момент сменив оскорбительный хохот на надменное похмыкивание.
– И тем не менее… Результаты успешного бизнеса налицо. А для дат существуют ежедневники.
Теперь уже хмыкает Бланшар.
– И вы позволите взглянуть на ваш ежедневник?
– Это вряд ли. Там много конфиденциальной информации, которая как раз и касается бизнеса.
– Понятно. Ноя не шпион конкурирующей фирмы… Я расследую дело об убийстве мадам Сават.
– Откуда я могу знать? Я вас первый раз вижу. И вот еще что, Бланшар… Эта ваша дробь… Несколько отвлекает. Если возможно – перестаньте барабанить по столу.
Недомерок вспыхивает, как будто его застали за чем-то неприличным.
– Дурная привычка. Простите…
Пальцы Бланшара моментально сжимаются в кулак, после чего кулак оказывается зажатым между коленями. Похоже, отрочество малыша Дидье было еще более безрадостным, чем я мог предположить. А с такими комплексами даже на широкоскулую официантку рассчитывать не приходится.
– Вернемся к пятнадцатому января. Вы отвезли мадам Сават в отель. Что было после?
– Пообедали в ресторанчике «Лас Торрес». Это совсем рядом, и Мари-Кристин он всегда нравился. Тихое место, испанская кухня, живая музыка и все такое… Нам нужно было обсудить кое-какие проблемы.
– Касающиеся вас обоих?
Дешевые финты продолжаются, но теперь мне совершенно на них наплевать.
– Касающиеся «Сават и Мустаки». Мари-Кристин имела бизнес в России. Думаю, вы об этом осведомлены. Два бутика, первый открылся семь лет назад.
– Его руководство осуществляете вы?
– Нет. Скажем, я за ними приглядываю. Менеджмент и персонал – русские. Я вернулся в Россию всего лишь месяц назад.
– Зачем?
Меньше всего мне хотелось бы обсуждать эту проблему с выскочкой из парижского комиссариата.
– Это как-то связано с вашими… э-э… трениями с мадам Сават? – продолжает напирать малыш.
– Все гораздо проще. Я вел переговоры об открытии в Петербурге парфюмерного магазина нашей фирмы.
– Удачно?
– Вполне. В последние полгода я часто бывал в России, как раз по этому поводу. Помещение было получено три месяца назад. Ремонт ведется ударными темпами, и я посчитал, что на последнем этапе мое присутствие здесь необходимо.
– Пригласите на открытие?
Надо же, какая детская непосредственность! Интересно только, что за ней стоит.
– Думаю, что в связи с последними событиями… Я имею в виду смерть Мари-Кристин… Открытие придется отложить. На неопределенное время.
Вежливый отказ. Кажется, именно так называлась одна из композиций твоего тезки, Бланшар, – Дидье Маруани из группы «Space» – «Вежливый отказ». Интересно, сможешь ли ты выстучать ее на столе, недомерок?..
– Это ничего. Я пробуду здесь до тех пор, пока преступление не будет раскрыто. Думаю, это дело не одного дня…
Дело не одного дня – это точно. В морге Мари-Кристин выглядела так, как будто убийца – кто бы он ни был – был вдохновлен самим актом преступления. И подошел к нему со всей ответственностью. И имел свой собственный почерк. Неуловимо знакомый, но вспоминать об этом не хочется. Ни при каких обстоятельствах. Даже мысли о французской ищейке выглядят куда более невинно. Без сомнений, Дидье Бланшар меня ненавидит. Уже потому, что я имею наглость существовать – с физиономией, которая нравится женщинам по определению. А за принадлежащие лично мне и ничего мне не стоящие сто восемьдесят пять сантиметров роста он и вовсе закопал бы меня живьем. Неподалеку от Культурного центра Жоржа Помпиду.
