Орхан Памук - Снег
В тот период самое большое несчастье для меня было не в том, что у нас все еще нет детей, не в том, что Ипек противится предписаниям ислама, и не в том, что мои прежние лево-и светски настроенные друзья презирали меня за то, что я стал набожным. Они не обращали на меня особенного внимания, потому что было достаточно случаев воодушевленного обращения людей к исламу. Больше всего меня потрясло то, что не были изданы эти стихи, отправленные в Стамбул. Я не мог дождаться выхода очередного номера, который появлялся в начале каждого месяца, и, успокаивая себя, всякий раз думал, что в конце концов хоть одно мое стихотворение в этом месяце будет опубликовано. Реалистичность в моих стихах можно было сравнить только с реалистичностью западной поэзии. А это в Турции, как я думал, может сделать только один Фахир.
Глубина моего гнева от несправедливости, которой я подвергся, начала отравлять счастье, которое давал мне ислам. Теперь, совершая намаз в мечети, куда я начал ходить, я думал о Фахире; и опять был несчастлив. Однажды вечером я решил рассказать о своем горе шейху, но он не понял, что такое модернистские стихи, кто такой Рене Шар, что за понятие "предложение, разбитое посередине", кто такие Малларме и Жубер и что такое "пауза пустой строки".
Это поколебало мое доверие к шейху. Долгое время он не делал ничего, кроме того что повторял мне: "Держи сердце чистым", "С помощью любви Аллаха, дай бог, ты выйдешь из этого ущелья" и еще несколько подобных фраз. Я не хочу искажать истину, он не был обычным человеком; он был человеком с ограниченными знаниями. Внутри меня опять начал шевелиться дьявол атеизма, который был наполовину рационалистом, наполовину прагматиком. Такие люди, как я, находят покой только в спорах с себе подобными по какому-нибудь вопросу на партийном собрании. Так я понял, что приход в партию даст мне более глубокую и значительную духовную жизнь, чем обитель. Партийный опыт, полученный мною в марксистские годы, очень помог моему делу в партии, которая придает важное значение религии и духовности.
— Например? — спросил Ка.
Отключили электричество. Наступила долгая пауза.
— Отключили электричество, — проговорил Мухтар загадочным голосом.
Ка не ответил ему и сидел, не шевелясь, в темноте.
7
Политические исламисты — так нас называют сторонники светского общества и западного образа жизни
В отделении партии, в Управлении безопасности и снова на улице
В том, что они сидели в темноте, молча, было нечто тревожащее, но Ка предпочитал эту взволнованность неискреннему разговору двух старых приятелей при свете. Единственное, что сейчас связывало его с Мухтаром, была Ипек, и Ка и хотел поговорить о ней, и боялся дать понять, что влюблен в нее. Боялся он еще и того, что Мухтар начнет рассказывать о чем-то другом, и что он станет считать его еще большим глупцом, чем сейчас, боялся, что его восхищение, которое он хотел чувствовать по отношению к Ипек, пострадает от того, что она была многие годы замужем за таким человеком.
Поэтому, когда Мухтар, не зная, о чем еще поговорить, повел речь о прежних приятелях, придерживавшихся левых взглядов, о политических ссыльных, сбежавших в Германию, Ка успокоился. В ответ на один вопрос Мухтара он, улыбнувшись, сказал, что слышал о том, что Туфан из Малатьи, у которого были вьющиеся волосы и который когда-то писал статьи в журнале о странах третьего мира, сошел с ума. Ка сказал, что видел его в последний раз на центральном вокзале в Штутгарте с длинной палкой в руке, к концу которой была привязана мокрая тряпка, и, насвистывая, он бежал и вытирал землю. Потом Мухтар спросил о Махмуде, который постоянно получал нагоняи из-за того, что не умел молчать. Ка сказал, что он вступил в общину сторонника шариата Хайруллаха-эфенди и сейчас со страстью, с которой когда-то, будучи левым, вступал в споры, спорит о том, в какой мечети в Германии какая община будет главной. Еще один человек, о котором, опять улыбнувшись, вспомнил Ка, приветливый и симпатичный Сулейман, так затосковал в маленьком городке Траунштайн в Баварии, где он жил на деньги фонда одной церкви, раскрывающей свои объятия политическим ссыльным из стран третьего мира, что, сознавая, что его посадят в тюрьму, все же вернулся в Турцию. Они вспомнили Хикмета, который работал в Берлине шофером и был убит при странных обстоятельствах, Фадыла, который женился на пожилой немке, вдове нацистского офицера, и вместе с ней открыл пансион, и теоретикаТарыка, который работает на турецкую мафию в Гамбурге и уже разбогател. Садык, который когда-то вместе с Мухтаром, Ка, Танером и Ипек собирал только что вышедшие из типографии журналы, сейчас стал главарем банды, которая контрабандным путем через Альпы переправляет в Германию рабочих. Говорили, что обидчивый Мухаррем вел счастливую жизнь под землей вместе со своей семьей на одной из станций-призраков в берлинском метро, которыми совершенно не пользовались из-за холодной войны и Берлинской стены. Когда поезд быстро проезжал между станциями «Кройцберг» и «Александрплатц», находившиеся в вагоне турецкие социалисты-пенсионеры на мгновение почтительно вставали, подобно бывшим мафиози Стамбула, которые всякий раз, когда проходили на теплоходе через Арнавут-кей, глядя на течение, приветствовали одного легендарного гангстера, некогда исчезнувшего там со своей машиной. Даже если в момент этого приветствия находящиеся в вагоне политические ссыльные не были знакомы, они разглядывали своих попутчиков, приветствующих легендарного, но проигравшего свою битву героя. Так Ка в Берлине, в вагоне метро, случайно встретил Рухи, который когда-то постоянно критиковал своих друзей левых взглядов за то, что они не интересуются психологией, и узнал, что он участвует в экспериментах, изучающих, как воздействует реклама нового сорта пиццы с бастурмой, которую собирались продавать мигрантам-рабочим с самым низким уровнем доходов в одном районе. Самым счастливым из политических ссыльных, которых Ка знал в Германии, был Ферхат, он вступил в РПК и с националистическим рвением нападал на офисы турецких авиалиний, его показывало Си-эн-эн, когда он бросал "коктейль Молотова" в здания турецких консульств и учил курдский, мечтая о стихах, которые он однажды напишет. Других людей, о которых со странным любопытством спрашивал Мухтар, Ка или давно забыл, или слышал, что они исчезли, как и многие другие из тех, кто вступил в маленькие банды, кто работал на секретные службы, кто занялся темными делами, пропали или, вероятно, были тихонько убиты и брошены в воду.
В пламени спички, зажженной его старинным приятелем, Ка увидел призрачные силуэты предметов в областном отделении партии, старый журнальный столик, газовую печку. Он встал, подошел к окну и стал с восторгом смотреть на падающий снег.
Снег шел очень медленно, большими восхитительными снежинками. В том, как медленно и обильно он сыпал, в его белизне, столь явной в неясном голубоватом свете, непонятно откуда исходившем, было что-то придающее покой и силу, было странное изящество, восхищавшее Ка. Он вспомнил снежные вечера своего детства в Стамбуле — когда-то от снега и сильного ветра тоже отключалось электричество, в доме слышались пугающие перешептьтания, заставлявшие сильнее колотиться детское сердце Ка, и восклицания "Сохрани, Аллах!", а Ка чувствовал счастье оттого, что у него есть семья. Он с грустью наблюдал за лошадью, запряженной в повозку, которая с трудом передвигалась под снегом. В темноте можно было заметить, как животное напряженно крутит головой вправо и влево.
— Мухтар, ты все еще ходишь к шейху?
— К глубокочтимому Саадеттину? — спросил Мухтар. — Иногда! А что?
— Что это тебе дает?
— Немного дружелюбия и, пусть хоть немного, сострадания. Он мудрый человек.
Но Ка почувствовал в голосе Мухтара не радость, а разочарование.
— В Германии я веду очень одинокую жизнь, — сказал он, упрямо продолжая разговор. — Когда по ночам я смотрю на крыши Франкфурта, то чувствую, что весь этот мир, моя жизнь — не напрасны. Мне слышатся некие голоса.
— Какие голоса?
— Возможно, это происходит потому, что я постарел и боюсь умереть, — ответил Ка, смутившись. — Если бы я был писателем, я бы написал о себе: "Снег напоминал Ка о Боге!" Но я не знаю, было бы это правдой. Безмолвие снега приближает меня к Богу.
— Религиозные люди, люди правых взглядов, мусульмане-консерваторы этой страны… — проговорил Мухтар, поспешно предаваясь обманчивой надежде, — после всех тех лет, когда я был атеистом и придерживался левых взглядов, оказали очень хорошее влияние на меня. Ты найдешь их. Я уверен, что и они окажутся тебе полезными.
— Действительно?
— К тому же эти набожные люди скромные, мягкие, понимающие. Они не начинают презирать людей, как те, кто европеизировался; они умеют понимать и чутко относиться к людям. Узнав тебя, они тебя любят и никогда не важничают.
