Дина Рубина - На Верхней Масловке (сборник)
— Что ты заладил: «Петя, Петя!» Петр Авдеевич отважен, как корабельная крыса… А ты моя надежа и опора, хоть и болван порядочный.
— Знаете что!
«А ведь можно было и не заходить сюда, — подумала Нина, слушая их перебранку, — отдала деньги, и ладно…»
Она уже собиралась встать и уйти, но неожиданно это сделал Саша. Нина даже прослушала, какая именно реплика старухи вывела его из себя окончательно.
Массивный, с вспотевшим взволнованным лицом, Саша вскочил и, топая, бросился мимо Нины к дверям, на ходу бормоча что-то отрывистое, вроде «невыносимо… кто угодно… всякому терпению…».
В коридоре он рванул с гвоздя пальто, так что затрещало, и захлопали двери — сначала коридорная, потом входная, потом все затихло, и тогда стало слышно, как в ванной льется вода и насвистывает Петя.
Нина молчала.
Анна Борисовна потянулась к чайнику и, наливая себе чай, сказала с явным удовольствием:
— Сашка — нежнейшая душа. Не смотрите, что рожа совершенно кирпичная.
Нина, которой Сашино лицо вовсе не показалось кирпичной рожей, сухо заметила:
— Мне кажется, он оскорблен и не придет больше.
— Чепуха! — весело отозвалась старуха. — Завтра и придет… Извиняться не будет, врать не стану, он дурно воспитан. Сделает вид, что забежал на минуту — поднять на антресоли обнаженную. Потом останется чай пить и альбомы смотреть и уйдет во втором часу ночи… Он меня жалеет, он большой добряк… Мои друзья вообще стесняются воздать мне должное за все обиды, — продолжала она со смешком. — Вероятно, им кажется, что старуха вот-вот скопытится, и тогда будет страшно неловко. — Она лукаво сверкнула черными живыми глазами. — А у меня как раз планы пожить еще чуток… лет эдак… десять! Как вы посмотрите на старую стерву?
Нина вежливо отмолчалась, не зная, что на это ответить. В мастерскую заглянул Петя — все с мокрыми руками, упаренный. Видимо, он почувствовал некоторое напряжение и насторожился:
— А где Саша?
— Умчался, — невозмутимо ответила Анна Борисовна. — Дела у него. Должно быть, амурные.
Волновался так, что лыка не вязал… А ты что, еще не все лохани перемыл?
— Там кое-что прополоснуть осталось… Похоже, переступив порог мастерской, он становился хмуро-величавым, во всяком случае, от коридорной его суетливости и следа не осталось. Между прочим, подумала Нина, могли бы чаю предложить.
— Отчего вы Нину чаем не поите? — спросил Петя.
— Да! Нина, милая, здесь ведь у нас без пируэтов. Каждый ухаживает за собой, ну… и за мною немножко. Вот, кстати, подайте-ка сыр и масло. А может, вы и бутерброд смастерите?.. Благодарю, очень ловко у вас выходит. У меня, например, бутерброды всегда падали маслом вниз, гостям на костюмы… Я всю жизнь была чудовищно бестолкова в хозяйстве… Петя, что ты уставился на окно с глубокомысленным видом?
Не вынимая изо рта изжеванный окурок, Петя пояснил шепеляво:
— Гляжу, щели пора конопатить. Морозы на носу…
— В этом доме прошу о носе не упоминать! — воскликнула Анна Борисовна, подалась к Нине и продолжала доверительно: — Знаете, однажды я шла с женихом по улице. Это был весенний упоительный день, незадолго перед свадьбой. Я шла с женихом, вы понимаете меня? И мне было смехотворное количество лет, мелочь какая-то, не то девятнадцать, не то двадцать… Я была очень глупа и очень счастлива. И вдруг какой-то паршивец мальчишка, пробегая мимо, крикнул: «Нос на двоих рос!» И все померкло. Все для меня померкло.
— Зато с того дня вы сильно поумнели, — спокойно и насмешливо заметил Петя. Он бросил окурок в помойное ведро под лестницей, вздохнул устало: — Ладно, пойду достираю… А вы, Нина, разговорите Анну Борисовну, она вам много чего расскажет…
Едва Петя вышел, Анна Борисовна наклонилась к Нине и заговорила негромко, торопясь и поглядывая на дверь:
— Я ведь ждала вас, ждала, да. Вы представляетесь мне вполне толковым человеком. Постойте, только не перебивайте. Нужен совет. Нужны нормальные мозги. Мои никуда не годятся, и не только потому, что я старая калоша, а потому, что всю жизнь была страшной идиоткой в житейских делах… Вот что, Нина, скажите честно — вы соображаете что-нибудь в законах?
Нина несколько смешалась от неожиданного напора старухи. Та энергично трясла седыми кудрями, брызгала слюной и сжимала Нинину руку своей огромной теплой ладонью, словно ком глины мяла, категорично при этом отодвинув в сторону чашку, из которой Нине так и не удалось отхлебнуть ни глотка.
— Какие законы вы имеете в виду? — осторожно спросила она.
— Господи! Ну не законы искусства, разумеется. Речь идет о собачьей чуши, которая нарочно изобретена для того, чтобы отравлять людям существование, — прописка, ЖЭК, родственные отношения и прочая галиматья.
— Знаете что, — сказала Нина. — Я тороплюсь, поэтому сразу: чья прописка и какие отношения?
— Ага, вот видите, я не ошиблась — вы энергичный человек. Сразу быка за рога, — заметила старуха. — Хорошо, я расскажу, но предупреждаю: как только входит Петя, я перевожу разговор на Достоевского.
— Почему на Достоевского?
— Ну, на Чехова.
— Но почему? — с нажимом спросила Нина.
— Фу, какая липучка! — с досадой воскликнула старуха. — Потому что речь идет о Петиной судьбе. А он щепетилен, подозрителен и не желает, чтобы я пеклась о его пользе. Вообще Петя умный человек, но болван.
— Понятно, — сказала Нина. — Дальше.
— Словом, я хочу прописать Петю к себе, в мою комнату на Садовой. С тем чтобы после моей величественной кончины он не оказался выброшенным на улицу. Если я сейчас не позабочусь об этом, сам он никогда о себе не позаботится.
Ой ли, подумала Нина, по-моему, щепетильный Петя уютно пристроился под твоим крылышком.
— А где сейчас прописан Петр Авдеевич? — спросила она.
— Нигде, — неохотно ответила старуха.
— Так не бывает.
— Нет, ну это совершенно не должно вас касаться! — воскликнула Анна Борисовна.
— Хорошо, — кротко сказала Нина и поднялась, чтоб уходить.
— Постойте, ну что вы вскидываетесь?
— Анна Борисовна, — спокойно проговорила Нина, сосредоточенно снимая белую ниточку с рукава своего свитера. — Я не Петя, не Саша и даже не Матвей. Не имею чести состоять в ваших друзьях и не знаю, получится ли это когда-нибудь, потому что вежливое обращение — одна из моих больших слабостей.
— Браво! — воскликнула старуха. — Я так и думала, что вы та еще штучка!
— Если вы хотите получить хоть какой-то совет, то сейчас же, кратко и точно выложите все обстоятельства дела. Если же вы оберегаете покой Петра Авдеевича, то незачем морочить мне голову.
— Ладно, — старуха усмехнулась. — Садитесь. Будем считать, что вы крепкой рукой взяли меня за шиворот… Когда-то у Пети некоторым образом… скажем так — была жена. Там, в коммуналке, он и прописан.
— Фиктивный брак, — спокойно подсказала Нина.
— Нет! Нет! — испуганно вскрикнула старуха.
— Я ухожу.
— Да, — сдалась старуха. — Только умоляю! А что было делать? Надо же было как-то остаться в Москве после института… А эта женщина…
— Ну, дальше! Они разведены?
— Нет. Но… нынче этой мерзавке понадобилось выходить замуж, и она подала на развод.
Она мерзавка не больше, чем он, подумала Нина, а вслух сказала:
— Стоп. Все ясно. Она разведется и выпишет его. Причем сделать это будет легко, стоит только доказать, что он не жил там никогда.
— Ну вот, видите, у вас и в самом деле неплохие мозги, — удовлетворенно заметила старуха.
— Спасибо. Так вот, насколько я разбираюсь в законах, с опекунством у вас ничего не выйдет. Ведь вы это имели в виду?
— Да, но какого дьявола?! — вскрикнула старуха. — Почему, хотела бы я знать?!
— Потому что Петя вам не сын, не внук, не сват и не брат. Он человек с улицы.
— Что!.. Как вы… смеете?! Петр Авдеевич мой старый друг! Он… он больше, чем внук, брат и сын, вместе взятые, он!.. Как вы смели так, походя, свысока… ничего не понимая в нем!
— Подождите. Будет вам лаву изрыгать, — Нина поморщилась. — Я объясняю вам ситуацию с точки зрения соответствующих учреждений. Надо попробовать…
Тут в ванной грохнул пустой таз, хлопнула дверь, прошаркали шаги в коридоре, и вошел Петя.
— Да. Так что по этому поводу говорил Достоевский? — спросила Нина, со спокойным интересом глядя на взъерошенную гневную старуху. — Вы и его знавали?
Анна Борисовна сверкнула глазами на Петю, а тот, разломив бублик и запихнув кусок за щеку так, что она натянулась, словно изнутри приставили дуло револьвера, сказал:
— И Достоевского, и Наполеона, и князя Игоря. — Плюхнулся в хлипкое кресло с продранной обивкой и, дожевывая бублик, неожиданно пустился ругать перевод романа в «Неве», напирая на то, что хорошего перевода ждать и не приходится, поскольку дельных переводчиков нынче нет.
