Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
К кошельку я не притронулся, усмехнулся, заметив новую пачку «штучек», вытащил перехваченную резинкой пачку бумаг и, не забывая слушать шум воды, стал просматривать их. Все это сплошь были приходные банковские ордера Сбербанка на крупные суммы и все были выписаны на Аллу или на ее мужа. Их было так много, что у меня зарябило в глазах. Хотя больше даже не от их количества, а от сумм, которые в них фигурировали. Не осознавая еще, как это сможет мне пригодиться, я присвоил один из ордеров, затолкал остальные в сумку и встретил Аллу, сидя за кухонным столом в обществе тарелки с разогретыми полуфабрикатами и чайника. К счастью для меня, она ничего не заметила и не услышала.
Воистину, те, кому суждено умереть неожиданно, не знают об этом. Звучит выспренно и даже канонически, но, тем не менее, так оно и есть. Те, кому суждено умереть до срока, любят только то, что в состоянии их разрушить. И относится это как к вещам неодушевленным, так и к таким коварным говнюкам, как я.
Сколько стоит милосердие
1
Моя мама, моя старенькая любимая мама всегда понимала меня. Когда она увидела, что я сижу за столом на кухне, а передо мной стоит бутылка водки, то она не стала устраивать всей этой тревожной суеты и скандала, что обычно предпочитают делать неумные женщины, вместо того, чтобы разобраться, отчего эта самая бутылка вдруг появилась. Она лишь спросила: «Что-то случилось?», и я кивнул в ответ, а так как был уже немного пьян, то не постеснялся выпить еще и в присутствии матери, чего раньше себе никогда не позволял. Я вообще-то не большой любитель этого дела, но после всего, что произошло…
– Да, мам, случилось.
– Хочешь мне рассказать? – Она мягко присела рядом и так же мягко, почти неуловимым движением, убрала початую бутылку со стола.
– Даже и не знаю, как это будет для твоего сердца, мамочка, – неуверенно начал я, – просто я столкнулся с такой подлостью, с таким цинизмом! Я раньше и подумать не мог, что такое вообще существует.
– Много чего существует, – вздохнула мама. – Ты ведь только жить начинаешь, познаешь мир. Деревья тебе уже перестали казаться большими…
– Давно… – пьяненько кивнул я в ответ.
– А то, что делают некоторые люди, иногда кажется выше самых высоких и неприступных вершин. Как в плохом, так и в добром.
– Это точно, мам, неприступных. Другим такие нипочем не покорить.
– Так ты расскажешь мне?
Я покачал головой:
– Знаешь, мам, давай не теперь, давай утром. А то я, видишь, вот, выпил и наговорю еще, чего на самом деле не было. Знаешь, просто жизнь мне моя, такая вот, надоела. Стройка эта чертова, грязь, работяги эти… Они ведь как звери, мам. В них инстинкты животные: пожрать, почесаться, порыгать, поржать над тупой шуткой и, главное, страх! Они ведь всего, абсолютно всего боятся! Они меня боятся. А я кто такой? Я же вообще никто, мам. Мною одна старая кошелка удовлетворяет свою разбушевавшуюся в старости дыру! Вот все, чего я достиг! Где бутылка, дай я еще выпью!
На мамином лице появился ужас, но она замаскировала его, как могла. Уговорами, поддерживая меня, пьяненького, под руки, проводила в комнату, где на стенках висели вырезанные из журналов фотографии перекачанных анаболиками евнухов и длинноногих фей в узких купальниках. Уложила меня на кушетку, служившую мне верой и правдой с незапамятных времен, стащила с меня брюки и рубашку и аккуратно повесила все это на спинку стула, укрыла меня одеялом, села рядом и погладила по голове:
– Спи, мой маленький зайчик. Завтра утром все забудется…
«Мама, мамочка, ничего утром не забудется. Не может такое забыться, не забывается». Проваливаясь в забвение пьяного сна, я пролетел слой воспоминаний о случившемся после того, как я покопался в Аллиной сумке…
…Та бумажка, что я стащил у Аллы, покоилась на дне кармана моей куртки. Алла хлопотала на кухне, по ее словам, «обживала гнездышко».
– Я обожаю хозяйничать, – заявила она. – Ты себе не представляешь, насколько приятно женщине готовить для любимого человека.
– Если бы умел готовить, то представлял бы, – неудачно сострил я, чем вызвал ее смех.
– Нет, нет! Вы, мужики, созданы для другого. Вы совсем по-другому чувствуете. Ну, как сказать? Более грубо, наверное. Вот ты еще такой молодой, а душа у тебя уже роговеет. Разве не так?
– В каком смысле? Что значит «роговеет»? – не понял я.
– Покрывается коркой, не пропускающей романтические лучи, – пояснила Алла. – Вот я и сейчас по глазам твоим вижу, ты считаешь, что я только что высказала какой-то идиотизм. И пожалуйста, не отнекивайся! Ведь так? Ведь я права?
– Нет, не права, – насупленно ответил я ей, хотя, конечно же, считал именно так.
– Знаешь, а ты неплохо умеешь лгать, – вдруг совершенно иным, задумчивым голосом произнесла она, приложив пальчик к нижней своей, узкой губе (впрочем, и верхняя губа у нее была узкой). – Совсем неплохо. Я не знаю, сейчас я это поняла, или мне уже давно так казалось.
И, не обращая внимания на мое протестующее мычание, она сказала:
– Знаешь, ты мог бы достичь гораздо большего, начни ты работать на меня.
Я с недоумением уставился на нее:
– А я разве уже на тебя не работаю?
Она передернула плечами, фыркнула:
– Разумеется, но разве это работа? Это же все временно. Ну, построишь ты этот дом и что? Что дальше-то? А помимо того ведь можно совмещать одно с другим, не так ли? Не торчишь же ты, в самом деле, на моей стройке с утра до ночи?!
– У меня может появиться еще несколько объектов, – неуверенно ответил я. – Тогда свободного времени вообще не останется даже на наши встречи…
Она ударила кулачком по столу, да так сильно, что подскочили тарелки, она была в ярости:
– То есть ты только и думаешь, как бы тебе от меня избавиться, да? – Она перегнулась через стол и смотрела на меня вплотную, и глаза у нее были словно у змеи: желтые, с вертикальными зрачками. Знаю, что таких глаз не может быть у человека, но в тот момент мне именно так показалось.
– Кто я для тебя?! Старая кляча?! – Она отпрянула, мешком опустилась на стул, уронила голову на скрещенные на столе руки, бесслезно взвизгнула: – Развратная старая кляча! – и затихла, лишь спина ее немного подрагивала, из чего можно было понять, что Алла все же умеет плакать.
Я подошел, принялся ее успокаивать… Лишь позже, после того как мне довелось отнести ее в кровать и вновь выполнить насилие над самим собой, у меня как будто получилось окончательно ее успокоить. В какой-то момент, когда там, в пределах кухни, бушевал ураган ее истерики, я по-настоящему испугался, что она может прогнать меня, и тогда прощай надежды и мечты на светлое, независимое будущее. Но после ебли все уже было спокойно и я гладил ее живот (ах этот дряблый живот!) и прикасался к мокрому лобку, от чего по всему ее телу проходили судороги. Алла медленно «отходила» после соитий, и, кстати, мне это нравилось.
…Помните, я некоторое время назад разглагольствовал насчет ожиданий людей, сделавших подарок? Человек, подаривший что-то, хочет получить обратно сдачу в виде бурных проявлений благодарности. Мой нынешний посыл специально для женщин, которые имитируют оргазм. Дорогие! Если вы делаете это, то будьте же абсолютны в своем желании обвести вокруг пальца самца, который не удовлетворяет вас физически, но вполне в состоянии удовлетворить вас материально. Не только симулируйте оргазм, но и как можно дольше тряситесь после того, как все уже закончено и его сабля покинула ваши ножны. Говорите нечленораздельное «ах», вздыхайте, вообще дышите, словно загнанная лошадь, дайте простофиле понять, что это он едва не загнал вас и довел до полуобморочного состояния. Потом, отдышавшись, скажите, что страшно проголодались, так как он всю вас выпил, и спросите, с чем именно он предпочитает бутерброд, который вы собираетесь для него сделать. Вас будут носить на руках. А оргазм не главное в жизни. Можно и пальцами там пошуровать, на худой конец, после того, как приготовите бутерброд и запретесь в туалете…
– Прости меня, я тебя не понял. Знаешь, я постоянно думаю об ответственности, которая на мне лежит. Ведь я строю дом не просто заказчику, я строю дом любимому человеку и не могу, не имею права сделать ошибку.
Она приподнялась на локте:
– Правду говоришь?!
– Я не имею привычки шутить такими вещами, Алла. У меня никого нет кроме тебя. Почему ты так не уверена в себе, в своей красоте? Ты прекрасная женщина, и этой своей «клячей» ты оскорбляешь не только себя, но и меня тоже. Я в тебе вижу ангела, дивного эльфа, богиню, а ты… Ведешь себя, как закомплексованная дура.
– Да, да, конечно, ты прав. – Она торопливо вытирала со щек мелкие, словно бисер, слезы и шмыгала носом. – Забудем об этом сейчас же. Я действительно расклеилась. Ведь я тоже люблю тебя, Славочка. Ох, как люблю! Солнышко мое!
И она произнесла все эти словечки, исторгла все эти вздохи, извергла всю эту пошлейшую чепуху, которая кажется таковой в ситуации, когда тот, на кого вся эта чепуха направлена, не любит и воспринимает чепуху именно как чепуху, а вовсе не как любовное, ласкающее слух воркование.
