Сергей Антонов - Дело было в Пенькове
— Ищем.
— Давайте ищите. Старичок вышел.
— С ним, я думаю, говорить нечего. Направляйте материалы в прокуратуру, пускай они разбираются, — и Иван Саввич хлопнул ладонью по столу. — Так и так, мол, сознательно вывел из строя трактор. А я тоже еще кой-чего припишу.
Все посмотрели на Матвея. Матвей зевнул.
— Это вы на своей избе портрет повесили? — спросил Игнатьев.
— Ну, повесил. А что?
— С какой целью?
— Без всякой цели. Чтобы красивше было.
— Но почему вы выбрали портрет именно вашего председателя колхоза?
— А я не знал, что он недостойный.
— Да, с вами трудно разговаривать, — протянул Игнатьев.
— Тогда все, — сказал директор МТС— Если нет возражений, будем дело передавать в прокуратуру. Морозов, нет возражений?
— Нет, — сказал Матвей.
— Это значит — тебе суд будет, — пояснил Иван Саввич, выведенный из себя спокойствием Матвея. — Это значит — посадят тебя, понятно?
— Мне идти? — спросил Матвей директора.
— Так что же ты, так ничего и не скажешь? директор смотрел на него с явным любопытством. — Неужели тебе все равно?
— Какая разница? Что тут работать — что там работать.
— Хоть бы об матери подумал, — вставил Иван Саввич.
— Мать в колхозе работает. Проживет, — сказал Матвей. — Жену, конечно, немного жалко.
— Какую жену? Он разве женат? — спросил директор.
— Врет! — Иван Саввич отмахнулся. — У него всегда такие штучки… Да кто за него пойдет? Ни одна дура не пойдет.
— Нашлась одна.
— Врет!
— Нет, не вру. Сегодня только расписался и свидетельство получил. — Матвей стал рыться по карманам. — Конечно, тяжело ей будет. Только расписался, а тут мужика забрали. Каждому понятно. Ну, да ничего, пусть привыкает. Мне, я думаю, много не дадут.
Он нашел свидетельство и передал директору МТС.
— Да, — сказал директор. — Ну что ж. Поздравляю… Что же она, из вашей деревни?
— Наша, пеньковская.
— Ну вот, Иван Саввич, а вы говорите. Кто это у вас Лариса Ивановна?
— Какая Лариса Ивановна? — спросил Иван Саввич изумляясь.
— Ваша Лариса Ивановна. Супруга Морозова.
— Какая супруга?.. Какая может быть супруга?.. А ну, дайте. — И Иван Саввич вырвал из рук директора свидетельство о браке. Читал он долго, и левый глаз его стал подмигивать. — Нет… — сказал он вдруг срывающимся голосом. — Нет… Не может этого быть… Это он бланку выкрал в сельсовете… Смотрите, печати-то не видать. Смазана нечать-то…
Директор и Игнатьев стали внимательно рассматривать свидетельство.
— Что? — спрашивал Иван Саввич. — Я говорил — фальшивка… Что? Ее надо тоже туда же, в дело.
В это время открылась дверь, и в кабинет вбежала Лариса.
— Товарищ директор! — заговорила она, бросаясь к Матвею. — Простите его… Он не виноват вовсе.
— Иди отсюда! — сказал Матвей.
— Честное слово, не виноват… — не обращая на него внимания, продолжала Лариса. — Там уже и серьгу приварили… За что же его?
— Иди отсюда, слышишь?! — повторил Матвей и подтолкнул ее к двери.
— Не касайся до нее! — крикнул Иван Саввич, стукнув кулаком по столу. — Не касайся до моей дочери!
— А если засудите, — не унималась Лариса, — то и я с ним пойду. Добром не пустят — тоже что-нибудь поломаю, казна свезет. А ты, папа, молчи. Для меня теперь твои приказы недействительные.
— Как недействительные?!
— А так. Я теперь ему подчиняюсь. Вот! — И она поцеловала Матвея.
— Идите-ка вы домой, — сказал директор. — Тут не место свадьбу играть.
Когда Матвей с Ларисой проходили мимо барьера, старичок в валенках все еще стоял на стуле и перелистывал папки.
Глава девятая
Свадьба
Ничего не поделаешь — пришлось Ивану Саввичу давать задний ход. Кое-как он упросил эмтээсовское начальство не калечить человеку жизнь, и вскоре в избе Матвея Морозова ломали переборки — готовились играть свадьбу.
Дарья Семеновна и Мария Федоровна сбились с ног. Легкое ли дело — вытащить мебель, напечь пирогов, собирать по соседям посуду, наготовить закуски на шестьдесят человек! В день свадьбы до самой последней минуты женщины боялись, что не поспеют, но к девяти часам вечера все было готово: столы, сколоченные из длинных досок, стояли углом, длинные скамейки были обиты половиками, и дружка жениха Зефиров, с красной лентой на пиджаке, в последний раз пересчитывал расставленные тарелки.
Тоня с дедушкой пришли одними из первых. Зефиров молча и важно поклонился им. У дверей, волнуясь, шепталась с подружками разряженная Шурочка. На дворе слышался веселый шум и смех. Изба наполнялась. Один за другим входили знакомые Тоне люди, и все они, переступая порог, как-то переменялись, становились серьезней и строже, и чуткой душе Тони быстро передалось ощущение торжественности, царившее в избе, и она с особенным, непонятным ей чувством взглянула на пустое место возле красного угла, туда, где стояли две бутылки вина, связанные вместе свежим розовым бантом.
Было тесно, но никто не садился.
Наконец появились молодые, гости дали дорогу, и Зефиров, держа одной рукой соединенные руки жениха и невесты, провел их на место. Матвей казался серьезным и задумчивым, а Лариса была заплакана, и на лице ее краснели шершавые пятна.
Сваха, Алевтина Васильевна, не старая еще женщина, неизвестно зачем притворяющаяся старухой, стала рассаживать гостей, и Тоня поняла, что скоромная роль свахи давно знакома и привычна этой постной притворщице.
Поблизости от молодых сидел Иван Саввич. Он выпил еще до свадьбы, и лицо его, с отвисшими книзу щеками, было хмурым, как туча. Когда бестолковый шум рассаживания утих, он поднялся с большой полной рюмкой и, расплескивая водку, заговорил:
— Дорогие гости! Я, как отец, очень рад, что выдаю нашу единственную дочь за такого красавца, за такого красного молодца. Что теперь сделаешь? Рад. И я думаю, все вы рады, поскольку семейная жизнь прибавляет челавеку самостоятельности и отвлекает от всяких глупостей… — Иван Саввич запнулся, чувствуя, что заехал не туда, пошевелил растрепанными усами и продолжал: — Матвей у нас всегда был на виду, и на любом деле себя показывал как следует. И я горжусь, что моя дочь нашла такого мужика, который имеет специальность и в эмтээсе заслужил одобрение. Я, как отец, считаю, что Матвей и дальше на работе и в семейной жизни не подкачает, не подведет родной колхоз. Может, хоть женившись, станет вести себя как положено.
— Ладно тебе! Садись, — сказала Мария Федоровна, подавая ему вилку с куском селедки.
— Горько! — закричал Тятюшкин.
— Обожди. Еще рано — горько, — остановила его Алевтина Васильевна.
Даже нескладная речь Ивана Саввича не смогла нарушить ощущение радостной торжественности, охватившее захмелевшую с одной рюмки Тоню. А когда Шурочка, набеленная и накрашенная, как фарфоровая куколка, в сопровождении таких же набеленных и накрашенных подружек внесла огромный, едва пролезающий в двери букет бумажных цветов и дрожащей рукой стала зажигать укрепленные на цветах свечи, когда Матвей и Лариса встали навстречу Шурочке — ощущение это укрепилось и усилилось.
— Раздайся, народ, — краса девичья идет, — произнесла Шурочка, испуганно глядя на горящие свечи. Она поднесла букет к молодым, поздравила их, называя по имени-отчеству, и, чувствуя, что все идет как надо, продолжала уже окрепшим, звонким голосом — Нашли мы его не в городе-городочке, а у Марии Федоровны в зеленом садочке. Лариса это деревце сберегала, каждый день его холила-поливала. Когда мы это деревце рубили, два топора иступили. Когда его вывозили, пару коней нанимали, коням два мешка овса скормили…
Тоня смотрела на Алевтину Васильевну, которая, как бы проверяя, шептала за Шурочкой наивные и трогательные слова о девичьей красе, и чувство любви ко всем этим людям поднималось в ней. А когда Шурочка велела жениху потушить верхнюю свечу и Матвей, насмешник и балагур Матвей, исполнил это почти с благоговением, — у Тони защекотало в носу, и она чуть не заплакала.
Даже черствая душа Ивана Саввича размягчилась. Ои потянулся к Матвею и стал убеждать его не сердиться, если что-нибудь сказалось не так, как надо, поскольку он, Иван Саввич, все худое позабыл и не желал говорить ничего плохого, кроме хорошего. А высказаться он был должен, поскольку все-таки отец и председатель правления колхоза.
— Ты учти, — говорил Иван Саввич, капая на поплиновую кофточку свахи водку. — Я не председатель колхоза. Я председатель правления… — и поднимал большой волосатый палец.
— Я понимаю… Я ничего, мягко улыбался Матвей. — Вы пейте, Иван Саввич…
— Нет, погоди, ты понять должен. Я не единоличный председатель, а председатель правления… Значит, ты меня должен слушаться и почитать.
А вокруг пели песни. Хотя многие из них были неизвестны Тоне, она подпевала наугад, совсем не стесняясь, как это обыкновенно бывало, своего слабого, дребезжащего голоса. Шурочка кивала ей, подбадривая улыбкой, и она улыбалась в ответ, показывая свой остренький, выбившийся из ряда зубок.
