Джон Апдайк - Кролик, беги. Кролик вернулся. Кролик разбогател. Кролик успокоился
– Китайская кухня в Техасе лучшая в Соединенных Штатах, кроме Бостона, – заявляет он.
– Слушайте великого путешественника, – говорит Рут и дает ему сигарету. Он прощает ее за десятицентовик.
– Итак, вы полагаете, – настаивает Тотеро, – что тренеры ничего не делают.
– Они никому не нужны, – отвечает Рут.
– Да бросьте вы, – вступается Кролик.
Официант возвращается с палочками и с двумя меню. Кролик разочарован – у палочек такой вид, словно они вовсе не деревянные, а пластмассовые. От сигареты отдает соломой. Он вынимает ее изо рта. Нет уж, хватит.
– Каждый закажет по блюду, а потом мы все поделимся, – предлагает Тотеро. – Кто что любит?
– Я кисло-сладкую свинину, – заявляет Маргарет. Что ни говори, решительности у нее не отнимешь.
– Гарри?
– Не знаю.
– Вот тебе и специалист по китайской кухне, – замечает Рут.
– Здесь написано по-английски. Я привык заказывать по китайскому меню.
– Ладно, ладно, скажите мне, что самое вкусное.
– Отстаньте, вы мне совсем голову заморочили.
– Вы никогда не были в Техасе, – говорит Рут.
Он вспоминает дом на той незнакомой, лишенной деревьев улице, зеленую ночь, встающую из прерий, цветы в окне и отвечает:
– Конечно, был.
– А что вы там делали?
– Служил у Дядюшки Сэма.
– А, в армии, так это не в счет. Все были на военной службе в Техасе.
– Заказывайте по своему вкусу, – говорит Кролик Тотеро.
Его раздражают все эти ветераны армейской службы, с которыми Рут, как видно, зналась, и он напряженно вслушивается в последние такты песни, на которую потратил десятицентовик. В этом китайском заведении она доносится как будто из кухни и лишь весьма отдаленно напоминает ту разудалую мелодию, которая прошлой ночью так подбодрила его в машине.
Тотеро дает официанту заказ и, когда тот уходит, пытается разубедить Рут. Тонкие губы старика мокры от виски.
– Тренер, – говорит он, – тренер печется о развитии трех орудий, которыми нас наделила жизнь. Это голова, тело и сердце.
– И еще пах, – добавляет Рут.
Смеется – кто бы мог подумать? – Маргарет. Кролика от этой девицы прямо-таки оторопь берет.
– Юная леди, вы бросили мне вызов, и теперь я требую вашего внимания. – Тотеро преисполнен важности.
– Чушь, – тихо отвечает Рут, опустив глаза. – Отвяжитесь вы от меня. – Он ее рассердил. Крылья ее носа белеют, грубо накрашенное лицо потемнело.
– Во-первых, голова. Стратегия. Мальчишки большей частью приходят к баскетбольному тренеру с дворовых площадок и не имеют понятия – как бы это получше выразиться – об изяществе игры на площадке с двумя корзинами. Надеюсь, ты меня поддержишь, Гарри?
– Еще бы. Как раз вчера…
– Во-вторых, – я кончу, Гарри, и тогда скажешь ты, – во-вторых, тело. Выработать у мальчиков спортивную форму. Придать их ногам твердость. – Он сжимает в кулак руку на полированном столе. – Твердость. Бегать, бегать, бегать. Пока их ноги стоят на земле, они должны все время бегать. Сколько ни бегай, все будет мало. В-третьих, – большим и указательным пальцами второй руки он смахивает влагу с уголков губ, – в-третьих, сердце. И здесь перед хорошим тренером, каким я, юная леди, безусловно, старался быть и, как утверждает кое-кто, в самом деле был, здесь перед ним открываются самые серьезные возможности. Воспитать у мальчиков волю к совершенству. Я всегда считал, что она важнее воли к победе, ибо совершенство возможно даже в поражении. Заставить их ощутить, да, это слово, пожалуй, подходит, ощутить святость совершенства, понять, что каждый должен дать все, на что способен. – Теперь он позволяет сделать паузу и, поочередно взглядывая на слушателей, заставляет их прикусить языки. – Мальчик, чье сердце сумел облагородить вдохновенный тренер, – заключает он свою речь, – никогда уже – в глубочайшем смысле этого слова, – никогда уже не станет неудачником в более серьезной игре жизни. А теперь очи всех на тебя. Господи, et cetera… – Он поднимает к губам стакан, в котором не осталось почти ничего, кроме кубиков льда. Когда стакан опрокидывается, они со звоном катятся вниз, к его губам.
Обернувшись к Кролику, Рут спокойно, словно желая переменить тему, спрашивает:
– Чем вы занимаетесь?
– Я не уверен, что теперь вообще чем-либо занимаюсь, – смеется он. – Сегодня утром я должен был пойти на работу. Я… это довольно трудно объяснить… я демонстрирую нечто, называемое «чудо-теркой».
– И я уверен, что это получается у него превосходно, – вмешивается Тотеро. – Я уверен, что когда члены совета корпорации «чудо-терок» собираются на свое ежегодное совещание и задают себе вопрос: «Кто более всех способствовал успеху нашего дела среди американской публики?» – имя Гарри Кролика Энгстрома оказывается первым в списке.
– А вы чем занимаетесь? – в свою очередь интересуется Кролик.
– Ничем, – отвечает Рут. – Ничем. – Ее веки сальной голубой занавеской опускаются над бокалом дайкири. На подбородок ложится зеленоватый отсвет жидкости.
Приносят китайские блюда. У Кролика прямо слюнки текут. Он и вправду не пробовал их после Техаса. Он любит эту пищу, в которой не найти следов зарезанных животных – кровавых кусков задней части коровы, жилистого скелета курицы; их призраки мелко изрублены, уничтожены и безболезненно смешаны с неодушевленными овощами, чьи пухлые зеленые тела возбуждают в нем невинный аппетит. Прелесть. Все это лежит на дымящейся грудке риса. Каждый получает такую аккуратную горячую грудку, и Маргарет торопливо перемешивает свою порцию вилкой. Все с удовольствием едят. От овальных тарелок поднимается терпкий запах коричневой свинины, зеленого горошка, цыпленка, густого сладкого соуса, креветок, водяного ореха и невесть чего еще. Лица наливаются здоровым румянцем, разговор оживляется.
– Он был сила, – говорит Кролик про Тотеро. – Он был величайшим тренером округа. Без него я был бы ничто.
– Нет, Гарри, ты не прав. Ты сделал для меня больше, чем я для тебя. Девушки, в первой же игре он набрал двадцать очков.
– Двадцать три, – уточняет Кролик.
– Двадцать три очка! Вы только подумайте! – Девицы продолжают есть. – Гарри, помнишь состязание на первенство штата в Гаррисберге – и шустрого недомерка из Деннистона?
– Да, он был совсем коротышка, – говорит Гарри Рут. – Пять футов два дюйма, уродливый, как обезьяна. И притом подличал.
– Да, но свое дело он знал, – говорит Тотеро, – свое дело он знал. Гарри столкнулся с сильным противником.
– А помните, как он поставил мне подножку?
– Верно, я и забыл, – подтверждает Тотеро.
– Этот коротышка ставит мне подножку, и я лечу кувырком. Если бы стенка не была обита матами, я бы разбился насмерть.
– А что было дальше, Гарри? Ты его отделал? Я совсем забыл про этот случай, – говорит Тотеро с набитым ртом и жаждой мести в груди.
– Да нет, – медленно отвечает Кролик. – Я никогда не нарушал правил. Судья все видел, а так как это было уже в пятый раз, его удалили с поля. И тогда мы их расколошматили.
В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.
– Верно, ты никогда не нарушал правил. Никогда. Гарри всегда был идеалистом.
– Просто не было нужды, – пожимает плечами Кролик.
– И второе удивительное свойство Гарри – с ним никогда ничего не случалось, – сообщает Тотеро девушкам.
– Нет, однажды я растянул запястье, – поправляет Кролик. – Но что мне действительно помогало, как вы сами говорили, так это…
– А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.
– Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.
– Они победили? Разве не мы?
– Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было пять сильных игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон, он был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда не оправился.
– Ронни Гаррисон? – спрашивает Рут.
– Вы его знаете? – с тревогой спрашивает Кролик. Гаррисон был знаменитый бабник.
– Я не уверена, – довольно равнодушно отзывается Рут.
– Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.
– Нет, не знаю, – говорит она. – Пожалуй, нет.
Как ловко она управляется одной рукой с палочками; вторая лежит на коленях ладонью вверх. Он с удовольствием смотрит, как она наклоняет голову, как наивная толстая шея подается вперед, сухожилия на плече напрягаются, губы смыкаются вокруг куска. Палочки точно рассчитанным движением зажимают еду. Просто удивительно, сколько нежности у этих толстух. Маргарет – та, словно лопатой, сгребает еду тусклой изогнутой вилкой.
– Мы проиграли, – повторяет Тотеро, зовет официанта и просит еще раз повторить те же напитки.
