Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
— Вот видите! Как будто это основание для убийства!
— Но тут-то не преступление, а наоборот… Это история красивого знакомства. А я думаю, что именно от знакомства к знакомству человек взрослеет.
— Если понимает, что ему приносит то или иное знакомство, если готов впустить его в свою жизнь. А то ведь многие пропускают кучу таких знакомств, просто потому что боятся: вдруг жизнь пойдет в другую сторону и их унесет куда-нибудь черт-те куда… — Гарибальди помолчал и спросил: — А чем вам так запала в душу эта история?
— Она придает мне храбрости, порыв какой-то.
— Узнали себя?
— Да, только мне-то в жизни не попадались кэри гранты и иже с ними… Никого, кто бы придал мне уверенности. Скорее наоборот.
— Кстати, я тут наконец собрался прочитать ваш роман.
— «Такую смиренную королеву»?
— Угу. Очень, доложу я вам, неплохо завернуто. Заметьте, для сорокалетнего мента, который в жизни не читал ничего, кроме чернушного Джеймса Эллроя! Я буквально шел по улице, и как будто со мной рядом шла Флорина и все остальные. Так что вы думаете — я напоролся на фонарный столб, проехал свою остановку на метро, опоздал на работу, чуть не забыл, где живу. Вы мне подарили несколько часов счастья. Я даже не думал, что так бывает.
— Ох ты! — прошептала Жозефина, как зачарованная. — Это не вы, часом, скупили весь тираж?
В ответ Гарибальди добродушно рассмеялся.
— Вы мне устроили парочку бессонных ночей. У вас настоящий талант, мадам Кортес.
— Ох, не уверена… Знали бы вы, как мне бывает страшно!.. Я и хочу опять начать что-то писать, и не знаю, как за это взяться. Будто я беременна сюжетом. Он растет внутри, толкается. Я едва ли не забываю обо всех вокруг из-за этого!
— Вот уж это на вас совсем не похоже!
— Не говорите! Я всех просто разгоняю!
— Это начало самостоятельной жизни.
— Шут его знает. Надеюсь только, из этого что-нибудь да выйдет.
— Я помогу чем смогу. Обещаю.
— Спасибо! — прошептала Жозефина. — Можно, я вам еще кое-что скажу?
— Да?
— Когда Ирис… Когда ее не стало… У меня было такое чувство, будто у меня отхватили ногу и я больше никогда не смогу ходить. Я была как парализованная, глухонемая… А теперь, с тех пор как я нашла этот дневник…
Гарибальди молчал. Он терпеливо ждал, пока она подберет нужные слова — может быть, впервые и для самой себя.
— Как будто у меня выросла вторая нога и я снова могу ходить. Вот почему это так важно!
— Понимаю. Я с удовольствием вам помогу, правда. Сделаю все, что смогу.
— А вы как? Вы счастливы в жизни?
Более дурацкого вопроса нельзя задать едва знакомому человеку! Но как еще она могла выразить ему свою благодарность за то, что он ее выслушал и понял, просто за то, что он есть? «Ведь это я первый раз говорю об Ирис. И как будто тоска немного отступает, отпускает хватку, и становится полегче дышать». Но Жозефина боялась слишком сгущать краски, чтобы не впасть в театральщину.
— Вы куда-то запропастились с тех пор… — вместо ответа сказал Гарибальди. — Я не раз думал, как вы там, что…
— Давайте не будет об этом.
Он откашлялся и снова заговорил голосом следователя:
— Ну что ж, мадам Кортес, давайте резюмируем. Итак, нашему подопечному в 1962 году было семнадцать лет. Он родился в Мон-де-Марсане, отец — выпускник Политехнической школы и директор компании «Французские угольные шахты». Ныне проживает по одному с вами адресу.
Жозефина подтвердила: все так.
— Теперь, с вашего позволения, я с вами попрощаюсь. Как только что-нибудь появится — позвоню.
Он снова помолчал. Она тоже не говорила ни слова. Гарибальди прибавил:
— Мне нравится с вами говорить. Как будто касаешься чего-то… существенного.
Жозефина повесила трубку. Ее грело это чувство дружеской близости.
Говорить с Гарибальди было все равно что испытывать творческий взлет. Она не влюблена в него, нет, но когда вот так доверительно поговоришь, чувствуешь, словно взмываешь ввысь, расправляешь крылья. Нет, когда влюбляешься, все совсем не так: наоборот, вечно не знаешь, что сказать, как держаться, вся скукоживаешься и чувствуешь себя как пустой мешок, который то и дело оседает наземь.
Жозефина позвонила Ширли. Ей хотелось рассказать подруге про родство душ.
— А иногда как бы и чувств, — прибавила она.
— А иногда и тел, — подхватила Ширли. — Перепихнуться со вкусом — милое дело, никакого родства душ не надо!
— А вот когда все разом, и душа, и чувства, и тело, тогда это и есть настоящая любовь. Только это редко бывает.
— А с Филиппом у тебя так?
— Именно так!
— Везет. А я вот, похоже, дальше тела с мужиками не иду. В смысле, я только этот язык и понимаю. Наверное, у меня нет ни чувств, ни души.
— Ты просто боишься раскрыться. В тебе что-то заклинивает, и ты не отдаешься до конца. То есть ты думаешь, что когда отдаешься телом, вроде с тебя взятки гладки и больше никакого риска. В каком-то смысле это так и есть. Только при этом про душу-то ты и забываешь.
— Хорош тут уже фрейдизм разводить, — буркнула в ответ Ширли.
— Ты как-то криво себе представляешь и мужчин, и любовь. А я тоже хороша, сижу и жду всю жизнь принца на белом коне.
— С меня достаточно коня. Хочешь — бери себе принца.
— А ты не веришь в принцев?
— Я верю в нахалов, — хмыкнула Ширли.
— Принц — это еще не значит идеал во плоти, — не отступала Жозефина. — Это не обязательно сопли в сахаре. Это просто значит: идеальное совпадение.
— Черта с два, старушка. Мне от мужиков надо только тело. Все остальное — чувства, душа и тому подобное, — на это у меня есть сын, подруги, кантаты Баха, книги, деревья в парке, красивый закат, хороший чай, огонь в камине…
— Какие же мы с тобой разные!
— И слава богу! Не хватало мне еще вляпаться в какую-нибудь бесконечную историю, как ты.
— Ты говоришь прямо как Гортензия.
— Мы с Гортензией живем в настоящем мире. А ты живешь в своих фантазиях. Это только в мечтах прекрасный принц заключает тебя в объятия и уносит в поднебесье. А в обычной жизни он, как правило, женат, но божится, что к жене уже полгода не подходит и спит на диване в гостиной… Только почему-то все время отменяет свидания в последний момент!
Сегодня вечером — макаронная вечеринка.
Гортензия люто ненавидела макароны, и ее злило, что мероприятие не по делу называется вечеринкой. Ровно ничего веселого в нем не было. Больше смахивало на экзамен.
Раз в месяц они устраивали общий ужин и обсуждали всякие квартирные дела: расходы, коммунальные услуги, счета за электричество и отопление, уборку террасы, и что в помещении не курить, и что ключи где попало не бросать, и что почту надо доставать из ящика регулярно, и что мусор положено сортировать по контейнерам, и т. д. и т. п. Повесткой дня ведал Питер. Сдвинув на кончик носа очочки в круглой оправе, он следил, чтобы разговор не уклонялся в сторону и все по очереди высказывались, у кого что наболело. Или слушали, понурившись, и обещали исправиться.
