Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
— Ну и что? — спросил Устин.
— Да так... Надо ведь знать, с кем живешь, — ответила Пистимея, простодушно глядя на него голубыми глазами.
Прошла зима, наступила весна.
В середине апреля произошел случай с мукой, которую Андрон Овчинников чуть не утопил с пьяных глаз в Светлихе. Случай подвернулся вовремя, потому что он, Устин, давненько подумывал, как, чем бы это вызвать к себе расположение председателя колхоза. Ведь Большаков все косился на него, все приглядывался. Не раздумывая, Устин кинулся вытаскивать сани с мукой...
А в раннее погожее майское утро, когда, встречая восход, оголтело кричали скворцы над деревней, Пистимея, собираясь в амбар, где вместе с другими женщинами и мужиками готовила семена к посеву, вздохнула:
— Гдей-то Демидка пропащий наш? Надавал советов, да провалился, как сквозь землю.
— Объявится, — сказал Устин.
Пистимея помедлила и промолвила раздраженно:
— Объявится, конечно, и спрос учинит, сатана пучеглазая. Сам-то хвост до боли поджал, а тут... Попробуй тут подступись с какого боку к Захарке!
Устин тогда промолчал. Он только с благодарностью и теплотой потрепал жену по плечу: вот именно, мол, все ты у меня понимаешь!
Пистимея смутилась, побежала вон из избы, но на полпути оглянулась:
— Как Овчинников-то Андрон, ничего?
— А что ему?
— Так мало ли... Боязливому Фоме все кнут на уме. Все ж таки чуть не потопил тогда сани с мукой на Светлихе. А про вредительство вон и в газетах пишут.
— М-м! — только и промычал Устин.
Сейчас ему, Устану, ясно, что Пистимея поднимала его «лапу» над Андроном очень грубо, почти открыто намекнула, что нужно делать. Но тогда он этого не заметил. У него мелькнула лишь догадка, что случай с мукой в самом деле можно будет использовать, припугнуть Андрона и зажать в кулак. И тут же испугался, как бы Пистимея не подумала еще, что догадка эта возникла у него с ее слов, и проговорил хмуро:
— Ладно, иди, иди. И так запоздала...
«Заботился я тогда... о своей мужской гордости, что ли?» — усмехнулся Устин в кислый и мокрый от дыхания воротник тулупа.
Как бы там ни было, а Овчинникова придавил быстро и крепко. Сам, дурак, попросил: «Да вдень ты их мне, удила проклятые...» Что ж, он вдел.
Андрон, который, видимо, и родился с кнутом в руках, захныкал как-то вскоре после пахоты:
— Теперь уж, однако, ссадит меня вскорости Захар с возчиков... А что за жизнь без профессии! Для меня вся радость, когда дорогой пахнет, а кустики, кочки, растительность, словом, всякая назад плывет, уплывает. А, Устин?
Устин здесь сориентировался самостоятельно, без помощи Пистимеи, и время от времени способствовал тому, чтобы Захар ссаживал Андрона с подводы и назначал или метать сено, чистить коровники, или еще куда. Овчинников сразу падал духом, уныло жаловался ему, Устину:
— Вот, вот...
— Да не ной ты! — бросал ему Морозов. — Постараюсь как-нибудь.
А в конце концов, будто надоело ему плаксивое нытье Андрона, бросил раздраженно:
— Да ты сам огрызайся посмелее с Большаковым. Другие вон на всю деревню лаются...
— Что ты, что ты?! — испугался Андрон. — А мешки проклятые?
— Делай, что я говорю! Я плохого не присоветую. Это вовсе и не ругань будет. Это по-нынешнему критика называется. Покритикуй, а потом выполни, что требует председатель. В другой раз он тебя поостережется с подводы ссаживать. Кому охота критику слушать...
— Сомневаюсь, — буркнул Андрон.
Однако в следующий раз, когда Большаков направил его рыть яму под овощехранилище, он осмелел и отрезал:
— Не пойду.
— Это почему? — нахмурил брови председатель.
— А я, можно сказать, критиковать тебя желаю.
— Что-что? — удивился Захар.
— Дык, Захар Захарыч! Я лучше бревна для хранилища повожу, сам, единолично, сгружать и разгружать буду, токмо не снимай с подводы. Ну чего тебе, право? Я всю жизнь на конях езжу, так чего уж, а?.. Я, конешно, чуть не утопил муку. Через то и не доверяешь мне подводу, само собой понятно. Но ведь, ей-богу, я... Да чтоб я еще уронил что с воза...
Захар слушал-слушал и расхохотался. А отсмеявшись, сказал:
— Ладно, доверяю. Ямы все-таки покопай дня три. А подвода не уйдет от тебя.
Все шло, как предсказывал Устин. Все-таки Андрон недоверчиво переспросил:
— Не уйдет? Ты того... не в насмешку? Не шутишь, говорю?
— Какие уж тут шутки!
— Дык я тогда... не то что три...
— Давай, давай...
Через три дня председатель в самом деле послал его возить бревна. А вечером, когда стемнело, Андрон неожиданно приволок Устину полугодовалого поросенка.
— Уж ты присоветовал так присоветовал, Устин...
— Эт-то еще что за номер?! — сверкнул глазами Морозов, толкая ногой мешок, в котором, повизгивая, бился поросенок.
— А это вроде... так сказать, долг платежом красен. Ить сколько раз выручал меня. А ежели ко мне со всем сердцем, то и я.
— Убирай обратно!
— Дык, Устин... — растерялся Андрон.
— Вот именно! — воскликнула Пистимея, выходя из горницы, — Зачем обижаешь человека? — Она укоризненно качнула головой. — Если дар от сердца, к сердцу и принять надо. И отдарить вдвойне. Я уж сама отдарю. Давай, развязывай, Андрон. Мешок развяжешь — дружбу завяжешь. Садись-ка рядком да поговорим ладком. — И поставила на стол бутылку водки, точно выхватила откуда-то из складок своей обширной юбки.
— Это она верно, — облизнув сухие губы, уговаривающе произнес Андрон. — Вместе жить — вместе и дружить.
Устин еще помедлил, потом взял в обе руки по табурету, подставил к столу.
— Л-ладно. Скупой я на дружбу, туго с людьми схожусь, да, видно, очень уж хороший человек на пути попался. Садись, Андрон, уважь.
Простодушного Андрона это тронуло до того, что у него повлажнели глаза.
Когда выпили по стакану, Устин сказал:
— Но гляди, Андрон. Дружить — так уж до смерти. Я такой человек — за друга хоть на смерть пойду. Ты держись за меня и будь спокоен. Но и сам чтоб... с полуслова, с полумига понимал меня и поддерживал. А то, если разойдемся... Тяжело я схожусь, но еще тяжелее расхожусь. Добрый сатин всегда с треском рвется...
Овчинников только и промолвил:
— Устин Акимыч!.. Эх, Устин Акимыч!!
Впрочем, помолчав, он поставил прежнее условие:
— Только уж ты, Акимыч... чтоб уж я в возчиках завсегда бы, а?
— Какой разговор! Сделаем.
С тех пор Андрон Овчинников, чистая, почти детская душа, свято соблюдал условия их «дружбы». Отдарить его за поросенка Пистимея как-то забыла, Устин и вовсе об этом не заботился. Правда, Пистимея время от времени совала ему какую-нибудь безделицу — то городской работы поясок, то пачку папирос, то дюжину перламутровых рубашечных пуговиц. Андрон, в свою очередь, в долгу не оставался, частенько привозил Пистимее полбадейки, а то и целиком бадейку меду или пудовый окорок собственного копчения, пяток-другой мороженых гусей.
