Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Скорее уж тогда последумие или послечувствие… — весело отозвался Кокотов, мечтая, как будет плавать с голой Обояровой в искрящейся ночной воде.
— Хорошие слова! Особенно — «послечувствие». Сами придумали?
— Сам.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас!
— Мне так с вами интересно! — воскликнула она, оживляясь. — У вас сегодня хорошее настроение.
— Я удачно сходил к врачу. А вы почему такая грустная?
— А я неудачно сходила к адвокату.
— Расскажите! — Андрей Львович участливо накрыл ее руку ладонью. — Что с вами происходит, почему вы разводитесь?
— Чтобы понять, почему я рассталась с Лапузиным, надо рассказать о моем втором браке…
— Расскажите!
— Хорошо. Слушайте! Моим вторым супругом был…
— А я знаю!
— Ну и кто?
— Очень красивый мужчина.
— Ох вы и злопамятный!
— Так из-за чего вы расстались со вторым мужем? Разлюбили?
— Разлюбить нежно и незаметно, как гаснет тихий северный день, это же счастье! Нет, Андрей Львович, все гораздо проще: я его никогда не любила, я просто подарила ему себя.
— Зачем?
— Как вам сказать… Вадик был красив, молод, но главное его достоинство заключалось в том, что он страстно меня любил. Безумно! Жениться на мне стало смыслом его жизни. Он делал мне предложение раз в неделю, и, получив отказ, плакал, честное слово! А я в то время потеряла смысл жизни. Шпионки из меня, как вы знаете, не вышло. Муж предал. А переводить на английский весь этот перестроечный бред про общечеловеческие ценности было мерзко. Все-таки мой дед брал Перекоп.
— Тот, что купил вам квартиру?
— Нет, это другой дедушка, который работал сначала с Вавиловым, а потом с Лысенко. А тот, который Перекоп брал, дослужился до комкора и умер в Свирьлаге от туберкулеза.
— За что?
— За верность Сталину.
— А разве за это сажали?
— Еще как! Сколько сталинистов Ягода с Гамарником сгубили — страшное дело! И вот однажды я проснулась ночью и решила подарить свою никчемную жизнь тому, кому она нужна. В этом был хоть какой-то смысл. Когда, дождавшись еженедельного предложения руки и сердца, я вдруг согласилась, Вадик потерял от радости сознание.
— Наверное, вы имеете в виду — голову? — недоверчиво уточнил Кокотов.
— Нет, именно сознание. Он упал и расшиб затылок. Даже «скорую» вызывали. Что вы так на меня смотрите? Не верите?
— Нет, почему же…
— Не верите, я вижу! Вадик тоже долго не верил своему счастью. Это было так забавно!
— Что именно?
— Ну, например… Я говорила, что он из Свердловска?
— Нет. Значит, снова иногородний? — с неуместной ревностью заметил писатель.
— Увы, провинциалы — слабость москвичек из хороших семей. Так вот, переехав ко мне, Вадик обвешал всю квартиру моими фотографиями: Наташа смеющаяся, Наташа грустящая, Наташа задумчивая, Наташа сердитая, Наташа мечтающая… Даже в туалете висели снимки. Утром, проснувшись, я сразу натыкалась на его взгляд, полный нездешнего восторга. Если Вадик убегал на съемку, то оставлял записку с разными нежностями. В постели он был деликатен и осторожен, как начинающий сапер. Знаете, после моего бешеного каратиста-кокаиниста это забавляло: трогательно и смешно… Господи, ну зачем я вам все это рассказываю, зачем? — Наталья Павловна рывком освободила руку из-под кокотовской ладони.
— Но ведь вам хочется мне это рассказать!
— Да, почему-то хочется. Знаете, почти сразу после свадьбы я под любым предлогом отлынивала от физиологии. Вадик относился к моим отговоркам, капризам, усталостям с благоговейным пониманием, нисколько не обижаясь и не настаивая. У него была связь с лаборанткой Нелли, очень милой девушкой из Реутова. Меня это устраивало. Понимаете?
— Не понимаю! — признался автор «Заблудившихся в алькове».
— Как же вам объяснить? Я убедила себя в том, что после Дэна жажда плоти утолена навсегда и оставшуюся жизнь я проведу как монашка. Вы читали в детстве «Голову профессора Доуэля»?
— Читал. В шестом классе, кажется…
— Вы хорошо помните эту книгу?
— Вроде бы… Доуэль занимался трансплантацией: брал у больных головы и пришивал к здоровым телам…
— Правильно! А пока не было донорского тела, голова жила на подставке — к ней тянулись специальные кровеносные и кислородные трубочки…
— А потом завистливый ассистент решил присвоить славу профессора, — подхватил писатель, — усыпил, отрезал голову — и Доуэль очнулся без тела, на подставке с трубочками. Так, кажется?
— Примерно. Знаете, когда я увидела вас с ней у гипсового трубача, а потом плакала в стогу. — Бывшая пионерка неловко взглянула на Кокотова. — И я впервые подумала, как замечательно быть головой профессора Доуэля и никогда больше не испытывать постыдного зова плоти, не зависеть от мужской взаимности… Просто мыслить и жить! Рядом с Вадиком я ощутила себя именно такой головой без требовательного тела. И все бы ничего, но он оказался патологически жадным! Он даже кошелек вынимал из кармана с такой мукой на лице, словно отрезал от себя кусок мяса, чтобы скормить прожорливой птице. А я зарабатывала, между прочим, больше, и деньги клала в супницу… Вообразите, Андрей Львович, он открывал крышку, пересчитывал и добавлял ровно столько же — копейка в копейку! Если я покупала себе мороженое, Вадик тут же отбирал у меня и откусывал ровно половину…
— И это любовь? — громко оскорбился писатель, начав змеиное движение к колену бывшей пионерки.
— Ох, Андрюша, у любви, как у всякого недуга, столько странных и уродливых разновидностей! Когда подруги шепчутся со мной про свою личную жизнь, мне кажется, я попадаю в кунсткамеру с заспиртованными монстриками. В чистом виде любовь встречается так редко, что об этом потом помнят веками, как про Петра и Февронию…
— Ну, это вы преувеличиваете! — отозвался автор «Кандалов страсти», ощутивший от слова «Андрюша» счастливый озноб между лопатками.
— Возможно… С Вадиком я бы, конечно, скоро рассталась, ушла бы к хорошему, доброму, нетребовательному мужчине. Но я встретила женщину, поэтому наш брак растянулся на годы…
— Женщину?
— Да. Флер. На Новый год мы собрались в Суздаль на международную журналистскую тусовку, но мужа неожиданно отправили с правительственной делегацией в Германию — фотографировать Горбачева и Коля. Как вы считаете, Горбачев предатель или просто дурак?
— Не думал об этом… — аккуратно ушел от ответа бывший вожатый.
— Наверное, все-таки дурак. Предатель хотя бы понимает, что делает, и уже поэтому не способен принести стране столько вреда, сколько дурак. Так сказал мой дедушка перед смертью. В общем, я поехала в Суздаль без Вадика. Поскольку номер забронировали на двоих, мне подселили журналистку из «Пари-матч». Флер была худенькая, коротко стриженная, похожая на задумчивого подростка, да и одевалась как мальчик. Мы с ней подружились, болтали по-английски, она смотрела на меня круглыми от восхищения глазами и повторяла: «Натали, вы так похожи на Настасью Филипповну!» И знаете, я была польщена! Почему-то дамы, особенно порядочные, счастливы, когда их сравнивают с ненормальной потаскухой Барашковой.
