Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо
— Да, Марселла, я была еще на нашем континенте, когда это случилось.
И про себя порадовалась собственной находчивости — хорошо звучит это «на континенте».
— Ну а больше-то чему случаться. Ничего и не было.
— Совсем ничего?
— Ничего.
— Марселла, на вас это не похоже.
— А я и не обязана быть на себя похожей.
Она злобно посмотрела на Патрисию с Ипполитом, которые переходили дорогу, держась за руки, и пробормотала:
— Вот ужас-то!
Марселла с недовольным видом обернулась к мадемуазель Бовер и надменно, просто из вежливости, поинтересовалась:
— А что там у вас, в Нью-Йорке?
— В Бостоне, Марселла.
— Ну да, так все в порядке?
— Мы с Джоном… мы очень счастливы.
Марселла едва удержалась, чтобы снова не сказать: «Вот ужас-то!» — и ограничилась вздохом.
В этот момент в кронах деревьев завязалась перепалка. Три небольших попугайчика погнались за серым габонским.
Мадемуазель Бовер проводила их взглядом, ей становилось все тревожней.
— Марселла, хотите скажу вам правду?
— Какую правду, мадемуазель?
— Вы видели Коперника?
— Не поняла.
— Когда я улетала в Бостон, случилось… в аэропорту случилась такая неприятность. Клетка с Коперником перед погрузкой в самолет открылась. И мой попугай улетел.
— И он не живет с вами в Штатах?
— Нет. Впрочем, может, так оно даже лучше: Джон, в отличие от меня, не слишком любит животных. Ну, словом, как вышло, так и вышло.
— Знаете, я его понимаю. Хотя вот собаки… Ну, они, по крайней мере, слушаются. У меня вот лично были две, так они…
— Да-да, Марселла, я знаю. Может быть, Коперник решил вернуться туда, где он вырос и где прожил всю жизнь… На площадь Ареццо.
— Ну да, может быть.
— Правда ведь? — воскликнула мадемуазель Бовер, у которой вдруг проснулась надежда.
— Честно, я его не видала.
— Да?
Благодаря своей выдумке мадемуазель Бовер могла теперь совершенно безнаказанно рассматривать деревья, и она бросилась в сквер с криком:
— Коперник? Коперник! Коперник, ты здесь?
Марселла дала ей покричать в свое удовольствие минут пять, а потом присоединилась к ней с сочувственным видом.
— Жаль мне вас, мадемуазель Бовер. Вашего Коперника тут нету. Я бы его заметила. Да и потом, если честно, в аэропорту он не выжил. Это же все знают. Говорят, птиц засасывает в двигатели. Чпок! И в самую турбину! Ох, простите, мадемуазель, при всем к вам уважении, там уже сразу получился паштет, а не Коперник.
— Вы никогда его не любили!
Разгневанная мадемуазель Бовер уже не могла сдерживаться. Ее доконало безразличие, с которым Марселла говорила о возможной гибели Коперника. Она смерила взглядом коренастую тетку, удивляясь, как это она могла ее выносить столько лет: Марселла не только помощница по хозяйству никудышная, так еще и говорит такие неприятные вещи.
— А как там ваш сын? — спросила мадемуазель Бовер бархатным голоском, уверенная, что Марселлу упоминание о нем не порадует.
— Да разругались мы.
— Почему же?
— Ну, все неудачно вышло.
— Что вышло?
— Ну с этой его невестой. Такая говнюшка-девица! Просто стерва маленькая…
Мадемуазель Бовер приготовилась услышать что-то забавное.
— Ну он хотел нас познакомить на «нейтральной территории», как он сказал. Вообще странное выражение… Мы ж не на войне! Короче, встречу назначили в кафе, в одном дорогом отеле. Ну, мне вообще сразу не понравилось, какую она рожу скроила, когда меня увидела, девчонка-то эта. А что она себе думала? Что я похожа на сына, что ли? Я ж все-таки женщина, а это совсем другое дело, тем более что я уж и вырядилась, как в тридцать лет. Даже шляпу надела.
— Шляпу?
— Ага.
— Это вы-то, Марселла?
— Ну я ж все поняла, что вы мне тогда сказали, мадемуазель… Ну, что мы из разных миров — Пеперики эти и я. Так я уж себе купила шляпу от Инно. С вуалькой даже.
— С вуалькой?
— Ну да, это модно.
— С черной вуалькой?
— Нет, с белой, я же не в трауре.
— И что было дальше?
— Ну, мне показалось, она стесняется, малышка-то, ну я и завела беседу первой, чтобы ей было попроще. Это ж нормально: я и старше, и жизненного опыта у меня больше. Миленько поговорили. Мне так очень понравилось. А вечером сын позвонил и давай меня ругать. Сказал, что не надо было говорить, чего я сказала.
— А чего, например?
— Ничего. «Низкопробные темы» — так он сказал. Я даже слово запомнила, потому что раньше его не слыхала. «Низкопробные». Ну, я посмотрела в словаре. Но мне и сразу-то по его тону было понятно.
— Скажите поточнее, Марселла. В чем он вас упрекнул?
— У девчонки его сенная лихорадка, ну вот мы и заговорили о здоровье. И представьте себе, мой сынок не стерпел, что я рассказала, что у меня опущение органов. А между прочим, опущение органов — это больно. Ну и я рассказала, как я лечу запоры. Вы же знаете, мадемуазель Бовер, у меня всегда была с этим проблема. А все потому, что моя левая ободочная кишка…
— Ваша левая ободочная кишка?
— Ну да, моя левая ободочная кишка чуть длинней, чем надо. Вот и все! Просто длинная. И там выходит застой.
— Как вам повезло, что это не правая!
— Так вот, сынок мой взбеленился и не желает меня видеть. Ну и бог с ним, я его накажу — не пойду на его свадьбу!
— А ваши двести сорок два евро?
— Какие еще двести сорок два евро?
— Которые вы собрали на ночной столик…
Марселла разрыдалась:
— Он мне их вернул!
Не меньше пяти минут Марселла рыдала, уткнувшись в платок, который мог бы быть и побольше. Мадемуазель Бовер отвела ее на скамейку и ободряюще похлопала по плечу, не сводя глаз с деревьев. К сожалению, как она ни крутила головой, результата не было: Коперник бесследно исчез.
Посидев для приличия немного рядом с Марселлой, мадемуазель Бовер обняла консьержку, пообещала ей еще как-нибудь заглянуть, когда снова «окажется на континенте», а потом легким и кокетливым шагом удалилась.
После километровой прогулки она, вся в поту из-за жары и переживаний, села в автобус, чтобы вернуться в Маду.
Оказавшись в своем квартале, она пошла уже не так игриво. И легкость куда-то испарилась. Она словно вся обмякла и отяжелела. Пару раз ей пришлось остановиться и передохнуть в тени у каких-то подъездов: она чувствовала себя такой слабой, что боялась упасть.
Пока она стояла у закусочной Абузера, к ней ринулся какой-то тип:
