Анатолий Иванов - Повитель
Евдокия тревожно посмотрела на дочь, потом на Бородина. А он, не ожидавший увидеть здесь Ракитина, растерянно топтался у порога, забыв даже поздороваться.
— Ну что ж, проходи к столу, — сказал ему председатель.
— Нет, я лучше потом… Я думал…
Он уже было повернулся к двери, но в это мгновение заметил, что Евдокия встревожена, у Поленьки заплаканы глаза, и остановился, невольно спросил у Ракитина:
— Вы что же тут… делаете?
— А тебе зачем это знать? — насторожился Тихон.
— Вижу, разговор у вас неприятный вроде идет… — промолвил Петр, опустился на стул возле двери, снял шапку, облокотился на колени и стал смотреть в пол. — Допрос снимаете, что ли? Ну, ну, я послушаю…
Ракитин посмотрел на Евдокию, потом на Поленьку, прижал палец к губам, прося их молчать.
— Допрос, не допрос, а… Четыре мешка пшеницы надо найти. Воров, как ты знаешь, судить положено…
Тяжело и медленно выпрямился Петр, посмотрел на Тихона сразу остекленевшими глазами.
Потом быстро вскочил со стула, шатул вперед и прохрипел:
— Кого это вы судить собираетесь? Кого судить собираетесь, спрашиваю? С кого допрос снимаете?! Вы в другом месте воров поищите, в сусеках отца моего пошарьте, там много наворованного гниет… Вы у Бутылкина, у Тушкова проверьте… Вы что же это, а? Что?! Что, я спрашиваю?!
— А ну-ка, сядь, сядь, говорю! — крикнул, в свою очередь, Ракитин, сажая Петра на свое место. — Так-то вот. — Тяжело дыша, взволнованно заходил по комнате, повторяя: — Так… так… так…
Откуда-то издалека доносился до Петра голос Тихона:
— Видишь, Евдокия Спиридоновна, какие дела… Значит, говоришь, ворует отец зерно помаленьку? Ладно, мы проверим. Сейчас приглашу кого-нибудь из правления, участкового милиционера — и к Бородиным. Проверим…
Петр, не сознавая, что делает, резко поднялся.
— Что же, беги с обыском, мол, идут. Успеете еще припрятать, — насмешливо сказал Ракитин.
Петр постоял, покачался из стороны в сторону и опустился на стул.
— Вот и молодец, Петя… Так-то оно будет лучше, — совсем другим голосом сказал Тихон.
* * *Когда ушли из дому Ракитин и Евдокия, Петр не заметил. Он очнулся от знакомой уже боли в висках. По комнате ходила Поленька. За стеной жалобно и протяжно завывал ветер. Петр прижался спиной к стене и почувствовал, что весь дом мелко-мелко дрожит.
— Я говорил вчера, ветер будет, — произнес он неизвестно для чего, не узнавая своего голоса. Потом долго ждал, не ответит ли Поленька.
Поленька молчала. Только ветер продолжал бесноваться за стеной.
И неожиданно в этот вой вплелся еле слышный голос Насти Тимофеевой:
Изменил мне милый мой,
А я засмеялася-а-а…
И пропал. Петр закрыл глаза, напряг слух и понял: почудилось.
И сразу почувствовал себя легче. Будто мимо прошла какая-то страшная беда.
Поленька все ходила и ходила зачем-то по комнате. Он хотел спросить, почему она ходит взад-вперед, но вместо этого произнес:
— Куда же ушли они… мать и Ракитин?
— Мама на работу пошла…
— Ага, знаю… А Ракитин туда, с милиционером. Ну что ж, ну что ж…
— Ты пьяный, что ли?
— Я? Нет. Я ведь не пью… — Петр помолчал и добавил: — А может, и пьяный… Я ждал тебя вчера… Ты не пришла. А ведь мне такое… такое надо рассказать тебе.
— Ну, говори.
Вот и наступила решительная минута. Губы не разжимались, язык отяжелел, прилип к нёбу.
Петр долго молчал, слушая, как воет за стеной ветер.
— Ты думаешь, я не люблю тебя? — наконец тихо заговорил он. — Так люблю… без тебя жизни нет. И весь мир — темный, холодный какой-то. Только я был будто связанный. Хочу идти и не могу, не пускает что-то… А вот… — он вдруг совсем охрип, — а вот… к Насте Тихоновой… пошел… Ночевал у нее… Страшно сказать… а не могу с предательством в душе жить. Ведь предал я тебя и… любовь свою… А все равно… любовь во мне… И я, Поленька… я…
Он замолчал.
Поленька была где-то далеко, в самом углу.
— Ну, что еще? — еле услышал он шепот.
— Все. Больше ничего. Все сказал. И знаю, что ты мне этого не… Тогда как жить мне?
Петр чувствовал: стоит пошевелиться, как что-то произойдет, может быть, обвалятся стены. И опять вспомнил насмешливый Настин голос:
… Я в тебя, мой дорогой,
Вовсе не влюблялася-а-а.
Петр невольно вздрогнул, пошевелился. И сейчас же услышал:
— Уходи.
Стены закачались, но пока еще стояли.
— Но… как же теперь…
И снова услышал в ответ чей-то шепот:
— Уходи… Ну?
Петр встал, застегнул на все пуговицы тужурку и потихоньку, словно боясь, чтобы качающиеся стены и в самом деле не рухнули, вышел.
Поленька лежала на кровати лицом вниз.
Она плакала безмолвно и даже не вздрагивая, плакала где-то внутри. Не глазами а сердцем.
5
Заметив, что у порога Евдокия бросила ободряющий взгляд дочери, Тихон, уже на улице, проговорил:
— Не мое это дело, но… Вижу: тяжело ей, должно быть… И ему. Запутались оба.
— Ничего, распутаются, Тихон Семенович. Оба с каждым днем взрослее становятся.
Холодный ветер рвал платок с головы Евдокии. Она завязала его потуже и спрятала руки в карманы ватника.
Они вышли за калитку. Веселова затворила ее, закинула крючок и посмотрела на окна своего дома. Занавески не были задернуты, и Евдокия чуть-чуть улыбнулась.
— А нельзя ли, Семеныч, как-то ускорить… с этими злосчастными мешками пшеницы. Попросить, чтоб в районе побыстрее… Сам понимаешь, какая тяжесть упадет с моих плеч… Особенно с ее, — она кивнула назад, на окна.
— Вроде можно. Без помощи экспертизы. Вот сбегаю за участковым. За Тумановым…
— Ладно. Беги, а я пока… раз помощь моя, как говоришь, требуется… Я пока к Анисье схожу…
— Так! Вот это так, Евдокия Спиридоновна.
Они разошлись. Ракитин пошел в контору, а Веселова направилась к Бородиным.
Ветер хлестал прямо в лицо, опрокидывал назад, словно не хотел пускать ее к дому Григория. Порой у Евдокии перехватывало дыхание, она поворачивалась к ветру спиной, чтоб передохнуть. Тогда ветер в бессильной ярости выхватывал из-под платка пряди черных, с заметной уже проседью, волос, больно хлестал ими по лицу, по глазам. Евдокия убирала волосы под платок, а ветер снова выхватывал их…
… Едва Веселова открыла калитку бородинского дома, навстречу ей кинулся огромный рыжий пес. К счастью, цепь была короткой, и собака не могла достать до крыльца. Она высоко подпрыгивала, становилась на задние лапы, натягивая цепь, как струнку, и казалось, вот-вот порвет ее. Хриплый от бешенства лай и рычание сливались с неистовым воем ветра.
Опасаясь, как бы пес в самом деле не сорвался с цепи, Евдокия торопливо вбежала на крыльцо, ухватилась за резной столб, поддерживающий, навес, секунду передохнула…
