О'Санчес - Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти
Если бы Гек ведал о прощальном крике Субботы, как знать – может, иначе бы себя вел, иначе действовал… Но слухи о Последнем Ване долгое время словно бы обтекали его, не задевая… Много ходило слухов, искажаясь и обрастая небылицами, так что если он и слышал нечто подобное, то все равно не узнавал в них себя. Лишь однажды намекнул он Дельфинчику о пробе своей, но это было давно… И Указу покойному, пожалуй, но там сам черт ногу в толкованиях сломит… А пока он твердо держался напутствия Ванов – открыться, когда сам почувствует, что пора…
Кряквы были в камере, само собой… Но по здравом размышлении – местному куму – ни стука, ни улыбки. Спал, проснулся – жмур лежит. Все спали, никто не видел. Сам и помер, наверное… Попозже, зонному куму, можно рассказать; глядишь – дачку бросит за информацию, а посреди дороги – не-е-е… попка не лишняя, и голова тоже.
Зонные кумы узнавали – и кто на карандаш, кто в памяти оставлял. Что такое кум на зоне? – слуга двух враждующих господ, Службы и Конторы. Плевать в любую сторону – все против ветра будет. Сам о себе не позаботишься… Вот и копили информацию впрок, есть не просит… Тягнули однажды капитана Робетта в Бабилон с плановым отчетом, а там вдруг генерал Муртез интерес проявил: слово за слово в конфиденциальной обстановке – вернулся майором, ждать вакансии на новую должность. А потому что сумел заинтересовать сведениями о новых внутриуголовных течениях. Зачем им это нужно в далекой столице – бог ведает, у них своя политика, а у нас на дальних орбитах – своя…
Эли Муртез едва не задохнулся от волнения, когда услышал в рассказе о свернутой шее упоминание о Бобе-Геке-Мальке: вот он – достоверный след связного от старых Ванов на волю, вот он, оставшийся Ван… Веяло от всей этой истории какой-то мистикой, неправдоподобщиной: годы идут-идут, а чертову Ларею все «между сорока и пятьюдесятью, крепко сбитый такой»… Робетта в тот раз подробно, насколько мог, рассказал ему и о пробах, и о современной расстановке сил в зонно-уголовных джунглях; Муртез и раньше понимал все это, но только в общих чертах, без поправки на современность…
Муртез прошелся по кабинету, остановился перед зеркалом – оттуда пялился на него с брезгливым недоумением мужчина неспортивного вида, тоже ведь между сорока и пятьюдесятью, скоро сорок два прокукует… Эх, глупость выстроил собственными руками, надо было бы выдернуть его, Ларея, в специальный, «Служебный» каземат, или хотя бы в «Пентагон»: времени мало, а ведь зная невероятную истину и наблюдая, так сказать, в микроскоп, можно было бы многое прояснить. Риск признания наличия живого представителя официально уничтоженной «уголовно-террористической» группировки – он меньше, чем интерес к данному феномену… В крайнем случае, памятуя о былых догадках, можно было бы замаскировать его в разработке под английского шпиона. А теперь, пожалуй, шабаш… Если узнает, куда его определят, – откажется… э-э-э… подниматься (?) «на зону» – тогда еще есть шанс, вернем в Бабилон. А если согласится, то там ему и конец с кисточкой. Может, через оперативные службы его предупредить? Задним умом все мы крепки – поздно, он уже – то ли жив, то ли не очень. Информация с мест – большую задержку имеет, «конторские» сотрудничают сопровождая свои услуги зубовным скрипом, но не больно-то на них надавишь – Сабборг сидит на мохнатой лапе у самого Старика… Дэнни, впрочем, тоже, но ведь Дэнни, а не Муртез… А у Муртеза и основной работы выше крыши, по Штатам, по Британии, по Мальвинам… Лишь бы только Адмирал войны не затеял, тут уже не Аргентина будет: мы – бритам, они – нам… Полыхнет так, что… Надо будет Дэнни все и полностью доложить о фактах и догадках, в две головы лучше думается… Ах, ты, сраный гром и е… молния! Может быть, уже и докладывать-то не о чем? Подождем с докладом, подождем…
Гек скучал. Пару дней его развлекали допросы по поводу покойника Указа, но никто ничего не показал, и списали человека по «несчастному случаю». Во время очередного шмона из камеры изъяли книги, зубную пасту, карандашные грифели и иную «неположенку», которую знающие свое дело вертухаи привычно находили в привычных «начках». Кое-что, наиболее важное в арестантском быте, оставалось, конечно: карты, кости, бритвы, те же грифели и стержни от шариковых ручек, деньги… И вертухаи об этом знали, и сидельцы понимали, что те знают и опять нагрянут в неожиданный момент; но таковы были правила игры: одни ловят, другие прячут. Если, скажем, поместить в относительно простом тайнике заранее обреченные на обнаружение предметы – «жертвоприношение», то лягавые остальное полегче ищут: результат-то уже есть, отчетность и так в порядке будет. Но и надзиратели понимают: ну случись чудо, вывернули все до пылинки, а потом что? – запрещенных предметов не обнаружено? Ну-ка, попробуй не найди еще один раз!…
Тусовка прошла успешно, народ занял положенные места, люди приходили-уходили, а Гек вторую неделю ожидал последнего этапа на место назначения. Из команды покойного Указа почти все ушли в этап, оставался только Лунь, который после трех оглядочных суток окончательно уверился в Геке и держался рядом, вызывая ревнивые косяки у Сим-Сима, поскольку тот считал себя вправе числиться первым помощником при шефе.
Но Гек относился к обоим ровно и особо не выделял никого. Скука его отчасти носила нервный характер: ожидание хуже наказания (банальная истина – все равно истина). Показывать неуверенность и напряжение – категорически нельзя, чтива нет, в камере тишина и покой: чуть что не так – Лунь и Сим-Сим вместо утюгов работают, рвение проявляют. Байки травить – разучился Гек, нет охоты, а других слушать – тысячу раз он все эти приколы и легенды слышал. Как-то запел один парнишка песню: «Так я сел в девятый раз, потеряв при этом глаз, потому что – Черная Суббота…». Гек дослушал ее до конца, стал расспрашивать – откуда песня, кто сочинил, да знаешь ли, о чем и о ком поешь? Парнишка не знал, окружающие тоже, для них Черная Суббота – просто кличка для рифмы, а главное – веселый мотивчик очередной блатной песенки, невесть когда и неизвестно кем сочиненной… Гек не стал им ничего пояснять. К чему?…
– Ларей! А тебя ведь на двадцать шестой определили. Это правда?
– Правда.
– Ну и… как же ты теперь?… Зона-то псиная?
– Скуржавые там, все правильно.
– Упрешься рогом?
– Поднимусь.
– А… как же?…
– Да вот так. Кофе-какао пить с ними не намерен, не думай. Просто я всеми фибрами ощущаю, что выбора мне нет: откажусь – еще хуже чего придумают. Меня ведь не только лягавые пасут, есть нюхачи и покруче и попротивнее.
– А ты почем знаешь?
– Во время шмона в первой пересылке мгновенно нашли у меня два потайных кармашка на теле, да даже и не нашли – кумовья сразу туда сунулись. А знали об этом только некие мальчики из столичной Службы – заметь, не из Конторы, – которые пасли меня, еще когда я припухал в Пентагонной больничке. До этого, до суда, ни на одном шмоне не находили. Видимо, после инструкция пришла. Почему пасут – знать не знаю, шпионов им, видать, не хватает. А что зона скуржавая, так это – пока… Случаются ситуации и похуже.
– Похуже – редко бывает для нашего брата, если вообще бывает. И зона-то – проклятая, жить на ней – западло…
– Лунь, дружище, только не вздумай учить меня правильной жизни. Да сядь, я не в претензии за вопрос. Но учись думать своей головой: зона проклята, и проклята за дело. Но если бродяги будут обходить ее стороной и только из-за забора кулаком туда грозиться – что получится? Как там порядок восстановится – Божиим промыслом, что ли? Фраты и обиженка как сидели, так и будут сидеть, думая, что их порядки – общепринятые. Лягавые – как правили со своими псами, так и будут править. Навеки, что ли, в нашем доме чуланы загаженные смердеть будут? Половина зон в стране – псиные…
Лунь поразмыслил и, ощутив, что Ларей не прочь поговорить и настроен спокойно, недоверчиво покачал головой:
– Так, да не так. Туда надо этапом идти, большим этапом, чтобы нетаки, золотые, фраты – заодно стояли. Сучню – под корень, прихвостней – к параше.
– Красиво говоришь. Только чтой-то давненько туда правильные этапы не ходили. Времена Большой Рвакли миновали, всем теперь нравится спокойная жизнь. А гангрена расползается. Но есть такое слово – диалектика, хотя я сам скорее метафизик. А диалектика – это примерно как твое «так, да не так», только по-научному. Рвакля утихла, но значит, и «жучкины» пробы потеряли лягавской патронаж. То есть – у администрации они по-прежнему в помощниках, но поддержки, той, старинной и безоговорочной – нет. И еще… Слушаешь, нет?
Лунь жадно затряс головой, внимая философским откровениям старого урки. С верхнего яруса свесил круглую голову Сим-Сим. Вокруг шконки собралось еще с полдюжины слушателей, молодых парней, из числа сочувствующих урочьим идеям. Гек покосился, но разгонять аудиторию не стал.
