Теодор Рошак - Киномания
Анджелотти перелистал рукопись.
— Я, конечно же, понимаю, что вы хотите увидеть свой труд в печати. Но мне в вашем голосе слышится тревожная нотка. Откуда она?
— Объяснение — здесь, в статье. Они сейчас ведут кое-какие работы, а потому, мне кажется, что нужно спешить.
— И что же это за работы?..
— Саймон собирается проникнуть на телевидение.
Впервые в этот вечер в глазах Анджелотти загорелось удивление. Мне не нужно было говорить ему о важности этого сообщения.
— И когда?
— Через некоторое время. Может быть, через несколько лет. Есть кое-какие технические проблемы. Видимо, сироты-изобретатели сейчас вовсю работают над ними.
Анджелотти издал тяжелый вздох.
— Фликер на телевидении. Ну и ну…
— Вы согласны, что я должен как можно скорее предупредить об этом общественность?
Он, прежде чем ответить, подумал некоторое время.
— Да. И тем не менее я бы сначала хотел прочесть вашу статью. Надеюсь, вы понимаете, что тут важно не ошибиться. Вспомните, как пытался достучаться до общественности бедный Розенцвейг. И что из этого вышло?
Это сравнение ошеломило меня.
— Но Розенцвейг был сумасшедшим.
Анджелотти снисходительно улыбнулся.
— В конце жизни — да. Но не всегда же. Он сошел с ума. А почему? Его свели с ума высокомерие, насмешки, презрение. Поверьте мне, когда-то он был таким же здравомыслящим, разумным и озабоченным, как мы с вами. Но когда он попытался донести свою озабоченность до мира…
— Я надеюсь, что вы согласитесь — мой стиль, мой подход, моя репутация делают меня чуть более заслуживающим доверия, чем Розенцвейг.
— Несомненно. Но, пожалуйста, не забывайте, что я вам говорил о том, как относятся к крикам о заговоре. Есть тайны, которые охраняют сами себя, потому что, даже будучи раскрыты, они не вызывают доверия.
Я согласился — здравая мысль в этом есть.
— Тем более нужно попробовать это на Клер. Ее реакция поможет мне найти правильный образ действий. И ваша тоже.
В этот поздний час Анджелотти решил поймать Клер на слове и воспользоваться ее предложением остаться на ночь — или на то, что от нее осталось. Он протянул руку и перелистал странички, потом спросил:
— Вы позволите мне познакомиться с ней завтра? Может быть, я смогу дать вам кой-какие советы. — У меня был еще один экземпляр. Я выудил его из портфеля и протянул ему. Он направился было к маленькой гостевой комнате, где у Клер стояла кушетка, но остановился в дверях и оглянулся. Может, мне не стоит оставаться. Вы будете ночевать с?.. — Он мотнул головой в сторону комнаты Клер.
— Вообще-то я собираюсь спать здесь, на диване, — ответил я, спрашивая себя — что он думает о моих отношениях с Клер.
— Понимаю. Тогда, может, вам лучше спать в гостевой комнате?
— Нет-нет, все в порядке, — заверил я его, стаскивая с себя туфли и расстегивая пуговицы.
Когда он ушел, я потратил несколько минут, пытаясь составить конспект того, о чем мы говорили. Большая часть из сказанного Анджелотти на самом деле сводилась к слухам и домыслам, хотя в его устах все это звучало увлекательно и убедительно. Но как и все остальное, что касалось сирот и Oculus Dei, это была история, не подтвержденная документально. Я вдруг с отчаянием понял: все, сейчас записанное мною, просто являло собой пространную версию того, что, дурачась, рассказывал мне когда-то Шарки в проекционной «Классик». И какова была тогда моя реакция?
Немного спустя я тихонько прошел по коридору к комнате Клер — я все еще был слишком взволнован, и мне не спалось. Я остановился у дверей и провел там несколько долгих мгновений, спрашивая себя — наберусь ли я смелости постучать. За дверью слышалось тяжелое, хмельное дыхание Клер. Будить ее в таком состоянии — себе дороже. И тем не менее даже этот приглушенный звук ее похрапывания дал толчок моим воспоминаниям; меня утешала мысль о том, что я нахожусь в такой близости от женщины, чья любовь когда-то подвигнула меня на это невероятное приключение, ведущее в пропасть отчаяния, страха и полной беспомощности. Я прижался лбом к ее двери и прошептал короткое заклинание: Клер, научи меня жить с этим злом.
Глава 28
2014
Я уснул только после того, как выпил несколько довольно больших рюмок виски. Оно подействовало гораздо сильнее, чем мне требовалось. Когда наутро я проснулся на диване в гостиной помятый, с затекшими конечностями и головной болью, часы показывали почти пол-одиннадцатого и в квартире никого не было. Клер оставила наскоро нацарапанную записку.
Очень занята. Буду поздно. Дождись меня, моя радость. Статью взяла. (Тяжелая, зараза! Кто же это напечатает?) Сегодня прочту. Обещаю. Эдди тебе позвонит. Спроси его про 2014. Это просто черт знает что.
2014?
Я жевал холодный завтрак, состряпанный мною из не очень богатых припасов Клер, когда позвонил Анджелотти. Смогу ли я встретиться с ним сегодня, попозже? Конечно смогу. Отлично. Он заглянет во второй половине дня. Я принялся перетасовывать свои ночные заметки, размышляя, какую их часть надо попытаться втиснуть в статью, уже и без того весьма пространную. Около четырех раздался звонок консьержа, который сообщал, что привезли заказ. Я сказал — пусть несут. Через несколько минут появился мальчишка-пуэрториканец — посыльный одного из лучших городских гастрономов — с двумя небольшими пакетами продуктов. К пакетам был пришпилен внушительный счет. Поскольку оплатить его, кроме меня, было некому, я расплатился, добавив непомерные чаевые, принятые в Нью-Йорке, а потом затолкал продукты в холодильник.
Я решил, что это заказ Клер, но когда час спустя прибыл Анджелотти, он первым делом спросил, принесли ли «наши продукты».
— Я взял на себя смелость заказать их для нас, — пояснил он, — В Нью-Йорке приличный дешевый ресторан — большая проблема.
Судя по тому, сколько я выложил за «наши продукты», приличные дешевые заказы в Нью-Йорке тоже были проблемой. Сообщать ли ему, насколько я стал беднее, расплатившись, недоумевал я. Ну да бог с ним, решил я наконец, передо мной все же служитель Господа, снабжающий меня массой полезной информации. Анджелотти о стоимости заказа так и не спросил.
Мы сели на те же места, что и вчера, но с новой бутылкой коньяка из бара Клер на столике между нами. Анджелотти вытащил экземпляр моей рукописи — на полях я увидел массу карандашных пометок.
Начал он с безудержной похвалы, но в ней мне слышались отзвуки серьезных оговорок.
— Ваша информация о Саймоне Данкле очень важна. Я понятия не имел, что он настолько сумел завоевать умы молодых. Это меня очень беспокоит. Его фильмы — в них суть катарского учения. Их послание почти прорывается на поверхность. Бог ты мой — мы зашли слишком далеко. Блестящий критический комментарий, очень убедительно. Я здесь вижу сильное влияние Клер — точность, этическая ясность… — Голос его замер, на лбу появилась глубокая морщина.
— Но и сомнения у вас кой-какие есть.
Он помедлил, потом стал осторожно — чтобы не задеть меня — излагать свои соображения.
— Есть некоторые детали, которые нужно откорректировать.
— Да?
— Я сделал пометки на полях. По большей части это тонкости. Теологические материи, несколько исторических ссылок.
И в течение следующего часа или около того Анджелотти въедливо разбирал мою рукопись, предлагая изменения. Некоторые довольно важные, большинство — мелочные придирки. Когда мы закончили, я поблагодарил его, чувствуя, что мы подошли к чему-то более существенному.
— Но есть, кажется, и что-то еще?
Он тяжело вздохнул и покачал головой — жест искреннего сожаления.
— Да, есть и что-то еще. Как бы это сказать? Даже с исправлениями все, что вы говорите о катарах, о сиротах… должен вам сказать, Джон, по моему мнению, вы выставите себя в глупом виде.
— Но мы оба знаем, что это правда.
— Вы и я — да. То есть двое. И все остальные члены Oculus Dei, а это, может, еще десятка полтора человек. Еще вам поверит кое-кто в Ватикане — человек десять, двадцать, поскольку они уже знают истину. А кроме них и, конечно же, самих сирот, вы не найдете ни одного сочувствующего читателя, если только он не психически ненормальный, — Он увидел выражение разочарования на моем лице, — Пожалуйста, поймите меня правильно. Я хочу быть вам полезным. Уверяю вас, то, что вы здесь написали, я и сам собирался написать сотни раз. Рассказать всю историю — от начала до конца. Теперь я понимаю, почему так и не сделал этого. Потому что именно так оно и читалось бы. Как параноидальная фантазия. Мне очень жаль…
Его сочувствие было вполне искренним, но его слова тем не менее больно ранили.
— Что же еще я могу сделать? Только сообщить миру то, что мне стало известно. Вы хотите сказать, что нет никакого способа сделать это и не показаться сумасшедшим.
