Юрий Герман - Дорогой мой человек
— Мое дело сторона, — вдруг мягко заговорила она и даже дотронулась пальцами до локтя Козырева. — Но я искренне советую вам, подполковник, прекратить музыку, которую вы затеяли. Командование дало мне понять, что ваша просьба насчет пропуска к Степановой — здесь — последняя, которая может быть удовлетворена. Эта история наделала много шуму, слишком много…
Козырев глубоко вздохнул, потом быстро спросил:
— Проработочка будет?
— Н-не знаю, — не торопясь ответила Вера. — Будет, если сигналы имеются…
— Сигналы, наверное, имеются, без сигналов и чижик не проживает, — зло сказал Козырев. — Ну что ж, спасибо, утешили.
— А я вас утешать не собиралась, подполковник. И предупредила вас только потому, что, естественно, не желаю никаких незаслуженных неприятностей нашему госпиталю.
— Страховочка?
— Хотя бы и так. Грехи ваши, вы и расхлебывайте…
— Да уж помощи не попрошу…
Раскурив трубку, он ушел, словно бы и вправду победителем. А Вера Николаевна тихонько и доверительно спросила:
— Не пропадете со мной, а, товарищ майор?
— Пропаду! — резко и яростно ответил он. — Именно что пропаду, и подлецом пропаду.
— Ох, как красиво! — усмехнулась Вересова. — Это я уже, знаете ли, где-то читала или в кино видела — как она его, ангельчика, превратила в негодяя. Только ведь это все вздор, Владимир Афанасьевич. Если он хороший, его в подлеца не превратишь. А если он внутри себя подловат и только это качество наружу не проявил, тогда что ж, тогда ведь и греха тут нет. А вы меня в данном случае с Козыревым не остановили, хоть и знали, что я лгу, потому что вам хотелось, чтобы хлыщ этот поскорее убрался. Разве не так?
— Все вы врете! — неуверенно сказал он. — И про свои чувства врете. Ничего не было, нет и не будет.
— А что вы называете — чувства? — со своим тихим смешком спросила она. — Что вы под этим понятием подразумеваете?
Устименко взглянул на Вересову исподлобья и попросил:
— Оставили бы вы меня в покое, а, Вера Николаевна? Вы — сами по себе, я — сам по себе. Разные мы с вами люди, и трудно нам понять друг друга…
— Выгоняете?
Он не ответил и не обернулся на стук закрываемой двери, потом вздохнул и, выпив кружку воды, пошел к Варваре.
— Ты как врач ко мне пришел, — спросила она, когда он сел, — или нынче как человек?
— У меня эти понятия совмещаются, — довольно глупо ответил он, и, разумеется, она это заметила, она ведь всегда замечала такие штуки.
— То есть ты человеколюбивый врач-гуманист? Посильно светя другим, сгораешь сам?
Она злилась, губы ее вздрагивали.
— Начинается представление! — громко в глубине подземной хирургии заговорила Елена. — Первое отделение — цирк политической сатиры!
Раненые захлопали и закричали «браво-бис!». Негромко заиграл баян, Володя рукой слегка оттянул простыню, отгораживавшую Варю от начавшегося представления, и оба они увидели Лену в длинной бязевой рубахе, перепоясанной бинтом, с огромным бантом в волосах и с подобием циркового бича в правой руке. В левой девочка держала поводок.
— Там у нее собака наша, — сказал Володя, понимая, что Вере не все видно. — Сейчас Бобик залает — и это будет означать Гитлера в начале нападения на СССР. А потом он перевернется на спину — и это будет Сталинград. Между прочим, у нашей Олены всегда бешеный успех…
— Ох, боже мой, — тихо сказала Варя. — Какое мне сейчас до всего этого дело! Ты опять уйдешь и исчезнешь на несколько дней, а я буду тут лежать и думать…
Он быстро взглянул в ее глаза, заметил в них слезы и попросил:
— Не надо, Варя! Тебе нельзя нервничать…
— Мне надлежит соблюдать полный покой?
Она запомнила это давешнее его слово: «надлежит».
— Да, надлежит!
Раненые захлопали и закричали свое «бис-браво-бис», потом опять заиграл баян — Елена танцевала сольный танец «вальс-снежиночка». Сколько раз Володя все это видел и слышал!
— Мне надлежит соблюдать полный покой, потому что я чуть не умерла?
— Да, неважно тебе было.
— И ты меня спас?
— Спас — это пишут в книжках, — сказал Володя. — Еще там пишут: «Он будет жить» — он или она. Пишут также: «Добрые и умные руки хирурга…»
— Почему ты злишься? — негромко и ласково спросила она.
— Мне надоели пошлости, — чувствуя, что у него срывается голос, сказал Устименко. — Ты не можешь себе представить, как это все мне надоело! Мне опротивели хирурги, играющие на скрипочках, и хирурги, берущие аккорды на рояле. Очень похоже на… жар-птицу!
Этого не следовало говорить, это было жестоко и низко, но так уж вырвалось. На мгновение Варвара закрыла глаза, точно готовясь к чему-то еще более страшному, например к тому, что он ее ударит. Впрочем, это не было бы страшным. Это, пожалуй, было бы самое лучшее. Пусть бы он ее убил, и все!
Но он молчал.
А Елена там, в большой подземной хирургии, исполняла новый номер гвоздь сегодняшней программы — «Синий платочек». И раненые слушали затаив дыхание, не шевелясь, наслаждаясь Лениным голосом и нехитрой мелодией с такими понятными и простенькими словами:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч,
Ты говорила, что не забудешь
Нежных и ласковых встреч…
Порой ночной
Мы повстречались с тобой,
Белые ночи,
Синий платочек,
Милый, желанный, родной…
— Ничего особенного не произошло, — соберясь с силами, почти спокойно сказал Володя. — Я тебя, Варюха, оперировал.
— Ты только выполнил свой долг? — невесело глядя на него, спросила она. — Ты только сделал то, что на твоем месте сделал бы каждый? А тебе не кажется, что это похоже на хирурга, берущего аккорды на рояле? Эта скромность!
Нет, она вовсе не желала, чтобы «жар-птица» проскочила незаметно. Она вернулась к проклятой «жар-птице», она хотела немедленно обо всем поговорить, все выяснить, все решить до конца.
Но он не мог, не имел права.
— Я принес тебе твои осколочки! — сказал он, стараясь улыбаться. Сохрани на память, после войны будешь показывать знакомым… Держи!
Она подставила ладошки — лодочкой, и он высыпал туда тихо звякнувшие осколки — все семь.
Елена пела на «бис»:
И мне не раз
Снились в предутренний час
Кудри в платочке,
Синие точки
Ласковых девичьих глаз…
— Это все ты вынул у меня из головы? — почти шепотом спросила Варя.
— Ага!
— А череп у меня тоже такой противненький, как у того скелета, который нам отказались продавать не по безналичному расчету?
— Помнишь, ты тогда написала в жалобной книге, что «отказ продажи скелетов не по безналичному расчету можно назвать головотяпством», улыбаясь, сказал Устименко. — И требовала, чтобы я разрешил тебе довести твою кляузу до «логического конца».
