Зэди Смит - Белые зубы
То же самое и сейчас. Боязнь последствий. Та же дурацкая инертность. То, что он собирается сделать со своим отцом, было таким огромным, таким гигантским, что было невозможно даже думать о последствиях, невозможно представить, что будет после того, как он сделает то, что должен. Ничего. Пустота. Что-то вроде конца света. А Джошуа всегда терялся, когда сталкивался с концом света или даже с концом года.
Каждый канун Нового года — это близящийся апокалипсис в миниатюре. Ты спишь с кем хочешь, блюешь где хочешь, чокаешься с кем хочешь. На улицах толпы народа. По телевизору показывают героев и антигероев уходящего года. Страстные последние поцелуи. Десять! Девять! Восемь!..
Джошуа смотрел на Уайтхолл, где люди радостно готовились к генеральной репетиции конца света. Все знали, что он произойдет, и знали, как будут себя вести, когда он произойдет. Но не мы правим миром, думал Джошуа, а он нами. И с этим ничего не поделаешь. Впервые в жизни он это ясно понял. А Маркус Чалфен думает как раз наоборот. И тогда он в общих чертах понял, почему дошел до этого, почему он проезжает по Вестминстер-бридж и смотрит на Биг-Бен, отсчитывающий время до того момента, когда он, Джошуа, погубит своего отца. Потому же, почему мы все до этого доходим, пробираясь между рифами и водоворотами, между Сциллой и Харибдой.
* * * 31 декабря 1992, четверг, Новый год.В связи с аварией на Бейкер-стрит движение поездов по Джубили-лайн от станции Бейкер-стрит в южном направлении осуществляться не будет.
Пользуйтесь переходом на Метрополитан-лайн на станции Финчли-роуд или переходом на Бейкерлу на станции Бейкер-стрит.
Дополнительные автобусы пущены не будут.
Последний поезд отходит в 02:00
Сотрудники Лондонского метрополитена желают вам счастливого и безопасного Нового года!
Дежурный по станции Уимзден-грин Ричард ДейлиБратья Миллат, Хифан, Тайрон, Мо Хусейн-Ишмаэл, Шива, Абдул-Колин и Абдул-Джимми застыли как вкопанные посреди станции, а вокруг бурлила новогодняя жизнь.
— Круто, — сказал Миллат. — И что теперь делать?
— Читать не умеешь? — спросил Абдул-Джимми.
— Братья, давайте сделаем так, как написано, — сказал Абдул-Колин своим глубоким мягким баритоном, пресекая всякие споры. — Пересядем на Финчли-роуд, если будет на то воля Аллаха.
Миллат действительно не мог прочитать объявление и по очень простой причине. Он был под кайфом. Сегодня был второй день Рамадана, и Миллат обкурился. Каждый синапс его тела закончил работу и пошел домой. Но один трудолюбивый работник задержался и трудился у него в мозгу, поддерживая бег навязчивого вопроса: «Почему? Почему под кайфом, Миллат? Почему?» Хороший вопрос.
Днем он нашел в шкафу забытую восьмушку марихуаны — целлофановый пакетик, который он не решился выкинуть шесть месяцев назад. И все выкурил. Немного — прямо в своей комнате (курил в форточку), еще немного в Гладстон-парке, большую часть на стоянке возле Уиллзденской библиотеки и прикончил остатки в общежитии у некоего Уоррена Чэпмена — южно-африканского скейтбордиста, с которыми они когда-то дружили. И теперь, стоя на платформе с остальными братьями, он был под таким кайфом, что слышал не только звуки в звуках, но и звуки в звуках звуков. Он слышал, как мышь бежит по рельсам, и стук ее лапок вписывался в высшую гармонию, в высший ритм, вместе с неровным сопением старушки, стоявшей в двадцати футах от него. И даже когда подошел поезд, он различал эти звуки сквозь его грохот. Миллат знал, что если выкуришь много-много травы, то достигнешь уровня дзен-буддистской ясности, но при этом будешь в норме, словно вообще не курил. Миллат хотел бы чувствовать себя именно так. Но он не смог дойти до дзен-буддистской ясности. Травы не хватило.
— Что с тобой, брат Миллат? — заботливо спросил Абдул-Колин, когда двери вагона открылись. — Цвет лица у тебя какой-то нездоровый.
— He-а, все нормально, — сказал Миллат и вполне правдоподобно принял нормальный вид. Трава — не то что алкоголь: как бы тебя ни развезло, ты всегда можешь более или менее собраться. Чтобы доказать самому себе, что это так, Миллат медленно и уверенно прошел в конец вагона и сел между братом Шивой и восторженными австралийцами, едущими на ипподром.
У Шивы, в отличие от Абдул-Джимми, была буйная молодость, и он с пятидесяти ярдов узнавал эти красноречивые красные глаза.
— Миллат, приятель, — сказал он достаточно тихо, чтобы братья не услышали его за грохотом поезда. — До чего ты себя довел?
Миллат поднял голову и посмотрел вперед, на свое отражение в стекле.
— Я готовлюсь.
— Как? Выводя себя из строя? — прошипел Шива. Он взглянул на ксерокопию суры 52, которую никак не мог выучить. — Ты что, больной? Это же и в нормальном состоянии невозможно запомнить, а уж если как ты…
Миллат слегка качнулся и заторможенно повернулся в Шиве.
— Я готовлюсь не к чтению суры, а к действиям. Потому что никто, кроме меня, не способен действовать. Мы теряем одного человека, и все остальные тут же предают общее дело. Все бегут, а я остаюсь.
Шива промолчал. Миллат намекал на недавний «арест» брата Ибрагима ад-Дина Шукраллаха под фальшивым предлогом: уклонение от налогов и гражданское неповиновение. Никто не принимал всерьез эти обвинения, но все знали, что это предупреждение (не в самой мягкой форме) о том, что полиция следит за деятельностью КЕВИНа. После его ареста Шива первым предложил отступить от плана А, и к нему тут же присоединились Абдул-Джимми и Хусейн-Ишмаэл, который, несмотря на свое желание драться все равно с кем, боялся за свой магазин. Целую неделю шли споры (Миллат отстаивал план А), а 26 декабря Абдул-Колин, Тайрон и Хифан решили, что план А не отвечает долгосрочным интересам КЕВИНа. Не могут же они позволить себе оказаться в тюрьме, пока в КЕВИНе нет лидеров, способных их заменить. Итак, с планом А было покончено. На ходу придумали план Б. Он заключался в том, что семь членов КЕВИНа придут на пресс-конференцию Маркуса Чалфена, встанут и прочитают суру 52 «Гора» сначала на арабском (это сделает Абдул-Колин), а потом на английском. Узнав про план Б, Миллат вышел из себя.
— И это все? Почитаете ему Коран, и все? И это называется наказать его?
А как же месть? Как же сладкое: воздаяние, джихад?
— Ты хочешь сказать, — мрачно поинтересовался Абдул-Колин, — что недостаточно слова Аллаха, данного пророку Магомету — Сала Аллаху Алайи Уа Салам?
Конечно нет. Но несмотря на то, что план Б выводил Миллата из себя, ему пришлось сдаться. Вместо споров о чести, жертвенности, долге, жизни и смерти — всего того, ради чего Миллат и вступил в КЕВИН, — вместо всего этого разгорелись споры о переводе. Все сошлись на том, что ни один из переводов Корана не может быть признан словом Аллаха, но в то же время все признавали, что план Б утратит свою весомость, если никто не поймет, что скажут члены КЕВИНа. Итак, вопрос был в том, какой перевод и почему. Будет ли это перевод одного из ненадежных, но признанных ориенталистов: Пальмера (1880), Белла (1937–39), Арберри (1955) или Дэвуда (1956)? Специфический, но поэтичный перевод Дж. М. Родуэлла (1861)? Или старый добрый Мухаммед Мармадьюк Пиктхолл, обращенный из Англиканской церкви в ислам (1930)? Или перевод одного из арабских братьев: прозаический Шакира или цветистый Юсуфа Али? Пять дней спорили о переводе. Когда Миллат в те дни приходил в Килберн-Холл, ему ничего не стоило представить, что эти болтуны, собравшиеся в кружок, эти якобы фанатичные фундаменталисты на самом деле редакторское собрание «Лондон ревью оф букс».
