Ганс Кирст - Фабрика офицеров
— И против кого же вы намерены использовать меня? — спросил Крафт.
— Ну скажем так: против господствующей сейчас системы образования и обучения, против устаревших, реакционных методов, с помощью которых в этих стенах готовят офицерские кадры, против прививаемого здесь сомнительного духа. Такое желание должно быть у каждого порядочного немца.
— А вы, как я посмотрю, не лишены мужества, — удивился Крафт. — Правда, скорее всего это не мужество, а всего лишь близорукость или, вернее говоря, ваша слепота.
— Я точно знаю, чего хочу, — заметил Вирман. — И притом рассчитываю на вашу сообразительность. Если вы хотите принести личную жертву — пожалуйста. Однако вы этого не сделаете, если получите от меня гарантию, что я вытащу вашу голову из петли. Вам достаточно только сказать «да», и в тот же миг мы с вами начинаем работать вместе. Мы совместно с вами разрабатываем единый план. В этом случае я без вашего согласия не проведу ни одного допроса, в которых вы не будете принимать активного участия вплоть до составления обвинительного заключения. Я уверен, вы понимаете, что в данной ситуации я делаю вам очень выгодное предложение. Думаю, вы принимаете мое предложение, не так ли?
— Теперь я точно знаю, чего именно вы хотите, — сказал Крафт. — Вы хотите подвести генерала под нож.
— Я желаю, чтобы восторжествовала абсолютная справедливость, — пытался уверить обер-лейтенанта Крафта Вирман. — И я тверд в своей решимости. Один из вас поверит в это: либо генерал, либо вы! Но вам, обер-лейтенант Крафт, предоставляется возможность выбора.
ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА № X
БИОГРАФИЯ ФЕНРИХА ВИЛЛИ РЕДНИЦА, ИЛИ РАДОСТИ БЕДНЫХ
«Меня зовут Вилли Редниц. Моя мать, Клементина Редниц, домашняя работница. Родился я 1 апреля 1922 года в Дортмунде. Имя отца мне неизвестно. Детские и юношеские годы я провел в Дортмунде, где мать нанималась в домашние работницы».
Я сижу на корточках в кухне, где работает моя мать. Сижу в уголке, под столом. В большинстве случаев здесь меня никто не видит, а я вижу все и всех. Вообще-то мне не положено быть там, где работает моя мама. А она работает долго, и работа у нее тяжелая. Правда, она любую работу делает с охотой. Когда она видит меня, то всегда улыбается, даже тогда, когда с лица ее градом льет пот, а волосы прядями свешиваются вниз; улыбается она даже тогда, когда несет что-нибудь тяжелое или же, согнувшись, подметает пол. Говорит она мало, зато часто улыбается.
«Клементина, что делает здесь твой парень? — спрашивает ее хозяйка. — Лучше бы ему пойти поиграть на свежем воздухе».
Мать ничего не отвечает хозяйке, но я сразу же выхожу из кухни.
«Я пойду, мама», — говорю я матери и выхожу.
В заднем углу сада, неподалеку от служебного входа, стоит господин генеральный директор.
«Ну, Вилли, ты опять идешь играть?» — спрашивает он.
«Да», — отвечаю я ему.
Он кивает мне и дает шоколадку, пирожное, а иногда даже монетку, целую марку. Сладкое я тут же съедаю. А монетку берегу для матери, ко дню ее рождения.
Я и мама живем в одной комнатушке, в небольшом доме, что стоит позади виллы генерального директора, где обитает весь обслуживающий персонал. Здесь же живет и господин Кнезебек, садовник, которого все запросто называют Карлом. Он мой лучший друг.
«Жизнь человеческая похожа на сад, — говорит Карл. — Несколько цветков, несколько кустарников и много-много травы. Огромное количество травы и противных сорняков. Вот и выходит, что сад похож на жизнь».
«Собака потоптала цветы, — говорю я Карлу. — Разве ничего нельзя сделать?»
«Я посажу новые цветы, а против собаки ничего сделать нельзя».
«Вилли, ты опять топчешься на кухне?» — говорит мне хозяйка, застав меня под столом.
«Я пришел к маме», — отвечаю я.
«У тебя нет лучшего занятия?»
«Нет», — отвечаю я.
«Тогда покажи мне руки, Вилли».
И я показываю хозяйке руки.
«А шею ты вымыл? Дай-ка посмотрю».
И она разглядывает мою шею.
«Подними правую ногу».
Я поднимаю.
«А теперь левую».
Я поднимаю левую ногу.
«Грязными их не назовешь, — говорит хозяйка. — Ладно, пусть посидит тут».
Хозяйка выходит из кухни, а мама снова улыбается мне, не говоря при этом ни слова.
«Знаешь, мама, — говорю я, — а я не такой уж и чистый. Ноги у меня очень грязные: я ведь по двору всегда бегаю босиком. А когда я иду к тебе на кухню, то всегда надеваю носки и ботинки».
Я играю не только во дворе, но и у канала. Сегодня воскресенье, и у мамы много работы. Хозяйка то и дело заходит к ней на кухню. Поэтому я иду на канал. На мне новенький матросский костюмчик, в котором я похож на воспитанного мальчика из хорошей семьи. Однако, несмотря на это, я выгляжу иначе, так как господские дети играют, не обращая внимания на то, во что они одеты. Я же боюсь прислониться или сесть, так как костюмчик у меня новый и белый, да и стоит он очень дорого, почти столько, сколько мама зарабатывает за месяц.
Когда я подошел к играющим ребятам, задира Ирена обозвала меня и сказала, что я испортил им игру, а драчливый Томас толкнул так, что я упал в глубокую и грязную воду канала. Плавать я умел и потому не мог утонуть, хуже всего было то, что на мне был новый белый матросский костюмчик. Показаться в таком виде матери я не мог. Я пошел в угол сада и стоял там до тех пор, пока не высох мой костюм, а это означало, что стоять мне пришлось до позднего вечера, пока не пришла моя мама и не забрала меня. Сначала я весь дрожал от холода, а потом мне стало жарко.
— Это не так уж страшно, Вилли, — сказала мне мама, — костюм можно выстирать.
Больше она ничего мне не сказала.
«Начиная с 1927 года я учился в Дортмунде в фольксшуле. В 1935 году, после окончания школы, я по настоянию матери учился в одногодичной торговой школе, а на следующий год посещал высшую торговую школу. Помимо этого, почти целый год я работал служащим в фирме „Браун и Томпсон“, которая занималась выпуском мыла, тоже в Дортмунде. Весной 1940 года я был призван в вермахт».
Толстяк Филипп Венглер не хотел сидеть в школе вместе со мной на одной скамье. Он обосновывал это тем, что у его отца большой ресторан, а у меня вообще нет отца. Все это он сказал нашему учителю по фамилии Бухенхольц. Бухенхольц же в ответ на это влепил Филиппу звонкую пощечину. На следующий день в класс ворвался отец толстого Филиппа и набросился на учителя со словами:
«Как вы смели ударить моего сына?!»
Бухенхольц объяснил, почему он это сделал. Тогда отец Венглера подошел к своему толстому сыну и на глазах у всего класса влепил ему звонкую оплеуху.
«Он это заслужил, — сказал господин Венглер, обращаясь к учителю, — если бы он знал, кем я был, когда познакомился с его матерью!»
С того дня Филипп Венглер стал моим другом, а учителя Бухенхольца я просто полюбил. По всем предметам, которые он преподавал, я имел самые лучшие оценки.
«Мама, — сказал я однажды матери, — если ты выйдешь замуж, то у меня будет отец».
«У тебя и так есть отец, — сказала мама, — только он не хочет, чтобы ты знал, кто твой отец».
«Если это так, — сказал я, — тогда у меня нет никакого отца. А ты все равно можешь спокойно выйти замуж».
«Вилли, — сказала мама с улыбкой, — стать матерью не так уж и трудно. Труднее найти человека, которого будешь любить и который станет любить тебя, самое же трудное — найти человека, который в довершение всего полюбит тебя и ты станешь отвечать ему тем же».
Я не совсем понимал маму, так как она была в то время очень красивой женщиной, и я считал, что все люди должны были любить ее, как любил я. Разве только за исключением хозяйки, но ведь она не могла жениться на моей матери, как не могла и заменить мне отца. Уже одно это утешало меня.
Кроме Филиппа Венглера у меня было двое друзей: Хильда и Зигфрид Беньямин. У отца Беньяминов имелся магазин игрушек, однако отнюдь не это обстоятельство помогло нам подружиться. Я любил Хильду потому, что она была умницей и имела очень милых родителей, особенно хорошим человеком был ее отец, господин Беньямин. Иногда он пел своим детям песни, которые хотя и звучали по-немецки, но в то же время казались какими-то чужими. И тогда я невольно думал о том, как был бы рад, если бы у меня был отец, который разговаривал бы на каком-нибудь иностранном языке да еще изредка пел бы мне какие-нибудь песни.
Такого человека я нахожу маме. У него темная кожа, а имя его звучит по-французски: все зовут его Шарлем. Он умеет петь глубоким, гортанным голосом, при этом он вращает глазами, чем вызывает улыбку. Он торгует спиртными напитками в лавочке, которую все называют баром. Кроме того, он организует бои на ринге, чтобы заработать себе на жизнь, которая дорожала с каждым днем. Иногда Шарль пел для посетителей бара, если кто-нибудь садился за рояль.
Я же садился в кладовке между ящиками и сидел там тихо, как мышка, пока меня не замечали.
