Осаму Дадзай - Избранные произведения
Правда, песенку эту дети распевают не только в Сэндай, но и в других районах Японии, достаточно вспомнить известную детскую игру «птичка-в-клетке», но поскольку строка:
В клетке, в клетке воробей!
уточняет, что «птичкой-в-клетке» является именно воробей, а некоторые слова этой песни носят отпечаток местного диалекта, то я готов согласиться с тем, что родиной данной песенки является именно район Сэндай.
Воробьи жили и в бамбуковой роще, окружавшей хижину старика, они с утра до ночи галдели так, что хоть уши затыкай. И вот, как-то раз в конце осени пошел град. Крупные градины громко стучали по листьям бамбука, а когда град кончился, старик обнаружил в своем саду воробышка со сломанной лапкой, который бился о землю и никак не мог взлететь. Он подобрал его, отнес в дом, положил в теплое местечко и накормил. Скоро наш воробышек пошел на поправку, но, даже когда лапка его совершенно зажила, он не улетел, а остался у старика, летал по комнате, иногда выпархивал в сад, но тут, же возвращался на веранду и там клевал корм, который бросал ему старик. Здесь же он и гадил, вызывая недовольство старухи, гонявшейся за ним с криками: «Ах ты, паршивец!» Старик же в таких случаях молча поднимался с места и клочком бумаги аккуратно убирал помет с веранды. Постепенно воробышек уразумел, с кем как можно себя вести: когда дома была одна старуха, он прятался в саду или под стрехой, но стоило появиться старику, он тут же вылетал из своего убежища, садился ему прямо на голову, скакал по столу, пил воду из тушечницы, прятался в стакане для кистей, словом, шалил ужасно, мешая старику в его занятиях. Но старик делал вид, будто ничего этого не замечает. Он не был похож на иных любителей домашних животных, которые дают своим питомцам диковинные имена и сюсюкают с ними целыми днями: «Ах, ты мой Руми! Ах, ты мой хорошенький! Тебе тоже, маленький, грустно?» Он оставался абсолютно невозмутимым, что бы воробей ни вытворял. Только время от времени молча приносил корм и рассыпал его по веранде.
Так вот, однажды, как только старуха удалилась, этот самый воробей, громко хлопая крыльями, вылетел из-под стрехи и опустился точнехонько на край стола, за которым сидел старик, задумчиво подперев щеку рукой. Даже не изменив выражения лица, старик молча посмотрел на воробья. Вот тут-то и начались события, которые окончились для нашего воробышка трагедией.
Помолчав некоторое время, старик сказал: «А, это ты». Затем глубоко вздохнул и положил на стол раскрытую книгу. Перевернул страницу, другую, потом опять опустил подбородок на руки и стал рассеянно смотреть перед собой.
— Значит, она живет не для того, чтобы стирать… Как это понимать? Кокетство в ней запоздалое проснулось, что ли? — проворчал он и горько усмехнулся.
И вдруг воробей со стола человеческим голосом спрашивает:
— А ты-то сам для чего живешь?
Старик даже не очень удивился:
— Я-то? Ну, скажем, для того, чтобы всегда говорить правду.
— А разве ты вообще говоришь?
— Видишь ли, все вокруг погрязли во лжи, не с кем и словом перемолвиться. Врут, врут, слушать тошно. К тому же в конце концов они сами начинают верить в то, что врут, и это самое страшное.
— Ну, знаешь ли, это пустая отговорка, так все лентяи говорят. У меня сложилось впечатление, что стоит человеку хоть чему-то выучиться, он тут же начинает гордиться собственным бездельем. Ведь ты же совсем ничего не делаешь, не так ли?
Слышал поговорку: «Когда сам лежишь, не буди других». Тебе ли так говорить о людях?
— Ты, конечно, прав, но… — старик не чувствовал себя побежденным. — Но ведь и без таких, как я, не обойтись. Со стороны, конечно, кажется, что я ничего не делаю, но ведь это не совсем так. Где-то на свете есть дело, которое по плечу лишь мне одному. Я не знаю, настанет ли когда-нибудь в моей жизни миг, когда мне удастся показать, на что я действительно способен, но если он все-таки настанет, тут уж все увидят, чего я стою. А пока, в ожидании этого мига, помолчу, почитаю…
— Ну что ж, — воробей склонил головку набок, — потерпевший фиаско Бэнкэй, как правило, стремится прикрыть собственную несостоятельность пышными фразами. Этот тип людей так и следовало бы назвать «потерпевшими поражение и удалившимися на покой». А когда некий дряхлый старец вроде тебя вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о былом блеске — увы, безвозвратно утраченном, — тешит себя надеждами на какое-то недосягаемое будущее, это уж совсем досадно! Ведь здесь и пышные фразы не помогут — прикрывать-то ими нечего! Вот и выходит, что твое поведение просто глупо, и никакого подвига ты никогда не совершишь.
— Может быть, ты и прав, — старик все больше успокаивался. — Но у меня все-таки и сейчас есть одно, вполне определенное назначение в жизни, и я следую ему неизменно. Оно состоит в том, чтобы никогда ничего не делать из корыстных соображений. Это, видишь ли, как раз то, о чем легко говорить, но трудно выполнить. Возьмем, к примеру, мою старуху. Она живет со мной более десяти лет, казалось бы, давно должна была утратить все суетные желания, так нет же! Ничего подобного! До сих пор какие-то женские капризы. И это смешно, хотя сама-то она этого не замечает.
И тут вдруг, откуда ни возьмись, появилась сама старуха.
— Это у меня-то капризы? Ой, а с кем же ты разговаривал? Мне послышался вроде бы молодой женский голос. Куда же ты дел нашу гостью?
— Гостью? — старик, как всегда, еле ворочал языком.
— Да, ту, с которой ты только что разговаривал. Да еще и злословил на мой счет. Когда со мной разговариваешь, тебе лишний раз рот открыть трудно, бормочешь так, что не поймешь ничего, а тут словно заново на свет родился, голос и тот помолодел. Вот уж и впрямь — откуда что берется! Всю хворь как рукой сняло. Да тебе ли говорить о капризах? На себя лучше бы посмотрел, старый козел!
— Что ты несешь? — растерянно пробормотал старик. — Здесь ведь никого нет.
— Ты, видно, меня совсем за дуру считаешь, — рассердившись не на шутку, старуха тяжело опустилась на пол. — Ты что же думаешь, если до сих пор я все сносила, то и дальше так будет? А вот и нет! Конечно, о чем со мной разговаривать, с дурой необразованной! Хватит, надоело! Всю свою молодость я угробила на тебя, вот твои родители и решили — почему бы полностью не переложить на ее плечи ответственность за своего непутевого сыночка?
— Да врешь ты все!
— А что здесь неправда? Ну-ка скажи, в чем я соврала? Разве не так было дело? Кому ты был нужен? Кому? Посмотрела бы я, что бы ты без меня делал! Разве я не отдала тебе всю жизнь? Так что здесь неправда? А ну, скажи! — старуха подступала к нему с искаженным от злости лицом.
— Тогда у тебя не было этих пустых капризов, вот что.
— Что ты имеешь в виду? Не понимаю. Не делай из меня дуру! Я вышла за тебя, думая о твоей же пользе. Какие там капризы! Несешь чепуху. Тебе, небось, и в голову не приходит, как тоскливо сидеть с тобой с утра до ночи. Ведь от тебя ласкового слова не дождешься. Посмотри на других женщин. Уж как ни бедна, а ужинать сядет с мужем — поговорят о том о сем, посмеются, пошутят. Мне ведь немного надо, я готова терпеть. Но если бы хоть иногда я слышала от тебя ласковое слово!
— Глупости, сама не знаешь, что говоришь. Стоит мне подумать, что ты наконец образумилась, как опять все сначала — слезы, попреки. Нехорошо. Ты же не можешь не понимать, что не права. Если у тебя дурное настроение, не обязательно его вымещать на других. Сама подумай, разве не тебе я обязан своим молчанием? А что касается приятных бесед за ужином, то, насколько мне известно, эти достойные супружеские пары, как правило, сплетничают о соседях. Что, разве не так? Или злословят. То есть опять же — выплескивают на друг их собственное дурное настроение. Я вот ни разу до сих пор не слыхал, чтобы ты кого-нибудь хвалила. А я легко поддаюсь постороннему влиянию и в конце концов тоже могу научиться осуждать ближних. Мне этого не хотелось бы. Вот почему я и решил ни с кем не разговаривать. Вы все только и делаете, что выискиваете чужие недостатки, а на собственное уродство не обращаете внимания. Да и вообще я боюсь людей.
— Теперь мне все понятно. Просто я тебе надоела. Да и кому может быть нужна такая старуха? Ясно, что никому. А кстати, что сталось с твоей гостьей? Куда ты ее спрятал? Я слышала женский голос, и ты меня не убедишь, что здесь никого не было. Конечно, коли завел себе молодуху, с такой старухой, как я, уже и говорить не о чем. Да ты посмотри на себя! Тоже мне, праведник! Еще рассуждает о собственном бескорыстии! Стоит только появиться молодой женщине, сразу таким болтливым становится, аж слушать противно.
— Да что здесь плохого?
— А что хорошего? Где твоя гостья? Это же неприлично — уйти, даже не поздоровавшись. Ведь как-никак я в этом доме хозяйка. Так что позволь мне с ней познакомиться. А то получается, что ты со мной совсем не считаешься.
