Дино Буццати - Избранное
— И чем же вы пользуетесь при этом?
— Магнитной проволокой. С ее помощью мы получаем наглядные схемы.
— А расшифровка?
— Нужна практика. Я, к примеру, читаю их быстрее, чем газеты. Правда, обучиться нелегко. Но помогает звук. С магнитной проволоки снимаются не только графики, но и звук. При наличии большого опыта он становится понятен.
— Вы-то сами, Эндриад, понимаете его? Скажем, свист какой-нибудь или завывание.
— Да. Иногда мне удается. Это звучание самой мысли. Странное ощущение, будоражащее. Хотя все зависит от восприимчивости.
— А например, со мной, с новым человеком, как сможет общаться Номер Первый?
— Это и есть одна из ваших задач, дорогой Исмани. Нужно составить что-то вроде словаря мыслительных операций. По возможности найти для каждой комбинации знаков соответствующее слово.
— А вы, Эндриад, каким образом разговариваете с машиной? Она что, воспринимает наш язык?
— Приказы и прочая информация вводятся в нее посредством перфокарт. Но не исключено, что она воспринимает и речь, во всяком случае отчасти.
— Это ужасно!
— Понимаю, дорогой Исмани. Вам не верится. И в чем-то, пожалуй, правы. Ну да ничего, увидите сами. Мы уже весьма продвинулись. И дойдем до конца, я уверен. Худшее позади. Теперь будет легче. Да, мы получим сверхчеловека. Более того — демиурга, подобие Бога. На этом, именно на этом пути мы преодолеем наконец нашу убогость и одиночество.
— А вам не страшно? Ведь рано или поздно наступит момент, когда окажется физически невозможным контролировать все, что происходит в подобном мозгу.
— Верно. Мы с этим уже столкнулись. Однако оснований для тревоги нет. Наши данные вполне благополучны. Можно спать спокойно.
— А он?
— Что — он?
— Он спит по ночам? Или вообще никогда не отдыхает?
— Вряд ли он спит в полном смысле слова. Скорее, дремлет. Ночью вся его деятельность как бы притуплена.
— Вы снижаете энергопитание?
— Нет-нет, он сам успокаивается, словно от усталости.
— И видит сны?
XIVБыло прекрасное июньское утро. Около десяти часов, когда муж был занят со Стробеле и Манунтой — его посвящали в тайны Первого Номера, — Элиза Исмани, не зная, чем заняться, решила навестить супругу Эндриада.
— Здесь очень красиво и, в общем, не скучно, — говорила та еще накануне, при первом знакомстве. — Но бывает, нам, женщинам, и взгрустнется. Поэтому в случае чего заходите ко мне. В любое время. Даже утром. Я по утрам поливаю цветы, увидите мои клумбы.
Она сказала это так искренне и сердечно, что буквально на следующий день после приезда Элиза Исмани отправилась к ней. Было утро, то самое, памятное июньское утро.
Особняк Эндриада располагался на самом верху дороги, круто поднимавшейся по зеленому склону. Справа, метрах в ста, параллельно тянулась граница секретной цитадели.
Входная дверь оказалась приоткрыта. Не увидев звонка, Элиза подождала, не донесутся ли голоса изнутри. Но в доме, похоже, не было ни души.
— Можно? Можно? — наконец громко спросила она.
— Войдите! — недовольно ответил мужской голос.
Толкнув дверь, она вошла и очутилась в просторной гостиной, очень скромно обставленной, без всяких излишеств. Два дивана, несколько небольших плетеных кресел, письменный стол, трюмо, старые гравюры на стенах. Проще не бывает. Но чисто. И тихо.
— Можно? — повторила Элиза, не видя никого.
Открылась другая дверь, и появился Эндриад. Без галстука, в старом свитере.
— А-а, добрый день. Вы к Лючане? Она, кажется, в саду. Сейчас я позову ее.
Судя по всему, он не слишком обрадовался гостье. Ему явно помешали, оторвали от срочных дел. В глазах, в движениях, в интонациях было что-то лихорадочное, как накануне вечером, когда они познакомились.
— Садитесь, пожалуйста.
Приближаясь к дивану, Элиза на секунду оказалась возле письменного стола, и взгляд ее упал на маленький фотографический портрет в серебряной оправе среди журналов и книг.
Она замерла в изумлении. И даже склонилась, чтобы лучше разглядеть.
— Простите, — сказала она. — Но я готова поклясться, что… Да это же она, конечно, она!
— Кто? — с интересом спросил Эндриад.
— Моя давнишняя подруга. Лаура… Лаура Де Марки.
Встревоженный Эндриад шагнул к Элизе.
— Вы ее знали?
— Конечно, знаю. Целых десять лет прожили почти что вместе. Неразлучные школьные подружки. Потом ее семья переехала в Швейцарию. С тех пор мы больше не виделись. Но каким образом?..
Эндриад не сводил с нее напряженного взгляда.
— Это моя первая жена, — пробормотал он.
— Как?
Элиза Исмани впервые про это слышала.
— Значит, вы хорошо ее знали? — допытывался Эндриад.
— Она была мне больше, чем сестра. Впрочем, теперь… Лет пятнадцать прошло. И никаких известий. Ни малейшего представления…
Эндриад помолчал, словно на него нахлынули воспоминания. Потом мягко улыбнулся.
— Лауретта, — сказал он тихо. — Уже одиннадцать лет, как Лауретта ушла.
— Ушла?
— Она погибла. В автомобильной катастрофе.
Помолчав, Элиза спросила:
— За рулем были вы?
— Нет, другой. Я ждал всю ночь. Какой-то кошмар! На рассвете полиция сообщила по телефону. Скончались мгновенно, оба. Она и тот. — Он выделил последнее слово.
Элиза ожидала, что ее охватит отчаяние. Но отчаяния не было. Лауретта, далекий образ, сказка, может, ее никогда и не было на свете? Ведь столько лет прошло.
А вот стоящий перед ней человек, несомненно, страдал. Лицо Эндриада потемнело, словно какой-то занавес закрылся.
— Тот, — медленно повторил он. — По вашему взгляду я догадываюсь, что у вас на уме. Тот. Может, думаете, я ничего не знаю? Не знал, вернее? Но вы, ее подруга, скажите мне, скажите: можно ли было ее обвинять? — Эндриад сильно сжал запястье Элизы. — Должно быть, все смеялись надо мной. Мол, этот пентюх Эндриад витает в облаках и не замечает, что его жена… Как было не заметить! И года после свадьбы не прошло. Двусмысленные слова, намеки, непременное анонимное письмо. Затем — доказательство. Понимаете, доказательство. Причем такое, перед которым всякое притворство бессмысленно. Что же еще? Но я… Я жалок, ничтожен. Я жить без нее не мог! При одной мысли о потере… Ах, как я был счастлив! Но только потом понял это.
Великий Эндриад, гений, рухнул на диван, закрыв лицо обеими руками. Плечи его сотрясались от беззвучных рыданий.
Элиза сама себе удивлялась: она не испытала и тени смущения. История эта показалась ей совершенно естественной для Лауры.
— Я сожалею, господин Эндриад, что по моей вине…
— Но вы, госпожа Исмани, вы меня понимаете, правда? Лаура, Лауретта, помните эту дурочку? Ведь она дурочкой была. — Он по-доброму улыбнулся. — Мне довольно было один раз взглянуть на нее, когда я приходил домой вечером. Я знал, что она постоянно изменяет мне… Лжет. Одному Богу известно, сколько было этой лжи, но все равно… Довольно было одного взгляда, одного звука ее голоса. А эта детская улыбка, вы ведь помните ее улыбку? А какие у нее были движения, походка, как она садилась, спала, умывалась… Даже когда она кашляла, чихала — это выходило у нее как-то очаровательно. Ну а ложь… И можно ли назвать это ложью? Такая уж она была. А улыбнется или прижмется ко мне — какая там ложь!.. Вы понимаете, что´ я хочу сказать?
— О да, я помню ее.
— Дитя. Зверек. Свет. Она была как деревце. Как цветок. — Эндриад говорил уже сам с собою. — И я знал, я знал точно, что, если она исчезнет, это будет ужасно… Ничтожество… Неужели я — ничтожество? Люди кругом — идиоты. Что мне было делать? Из двух счастливых сделать двух несчастных? Ради чего? Ради удовольствия добропорядочных? Негодяи!
Он вздрогнул и как-то по-новому посмотрел на Элизу Исмани. Затем еще раз взял ее за руку, на этот раз мягко.
— Пойдемте, — сказал он, вставая. — Как вас зовут?
— Элиза.
— Пойдемте, Элиза. Мы должны быть друзьями. Обещаете?
— Конечно.
— Поклянитесь.
— Клянусь.
— Дружить так, чтобы говорить друг другу все. Понимаете? Все до конца.
Элиза рассмеялась.
— Заговор, что ли? Вы меня пугаете, Эндриад.
— Заговор. Пойдемте, Элиза. Я должен вам показать…
— Что показать?
— Тайну, — ответил Эндриад. Его словно жгло изнутри. — Одну ужасную тайну. Впрочем, довольно любопытную.
— Вы это серьезно?
— Идем. — Он отошел и глянул в одно из окон. — Лючана там, в саду. Она не знает, что вы здесь. У нас есть время. Идем.
Эндриад открыл дверь. Они ступили под открытое небо, на цементный балкон с перилами, который тянулся вдоль скалистого склона и метров через пятьдесят соединялся с окружающей весь комплекс стеной.
Ученый шагал впереди. Посередине балкона он, остановившись, повернулся к ней.
