Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо
Она пригляделась к Жермену. Вот кого она напоминает рядом с Ипполитом. Уродина. Калека. Такая же смешная. Самой ей нравился Жермен, но она считала ненормальным, что Жермен нравится Ипполиту. И не более нормальным — то, что ему нравилась она сама. Короче, Ипполит просто ненормальный, вот и все.
Навалилась усталость, и она снова пошла на кухню, автоматически, как раньше, когда при любой тревоге она начинала опустошать холодильник. Она открыла дверцу. Пусто. На полках ничего. Естественно, она же не ходит в магазин. Чтобы они с Альбаной чем-то питались, она заказывала готовые блюда в китайском, а иногда в японском ресторанчике. Это было ей так чужеродно, что она теперь полностью готова к диете. Еда ей стала противна.
Она вышла из кухни. Может, поговорить с Альбаной? Почему бы нет?
В этот момент, проходя мимо двери, она заметила, что на площадке шевельнулась какая-то тень.
Под дверь проскользнуло письмо, — видимо, кто-то подсунул его с той стороны.
Конверт был желтый, как и в прошлый раз, и почерк тот же самый.
7
Без сомнения, это была самая бездарная ночь в ее жизни. Фаустина сидела голая на кровати, поджав ноги к груди и обхватив колени руками, и раздумывала о том, что произошло.
Мужчина, который якобы страстно в нее влюблен долгие месяцы и на словах только и мечтал оказаться с ней в постели, даже смиренно позволил ей многократно его отшить — страсть дала ему силы это вынести, — так вот, этот самый мужчина, будучи наконец допущен к заветному Граалю, как только она распахнула объятия ему навстречу, шлепнулся с ней рядом, будто куль с мукой, и, не особо утруждая себя предварительными ласками, после нескольких вялых, монотонных и невыразительных движений сбросил в нее семя, задыхаясь от натуги, — всего-то и делов. Потом он заглянул ей в глаза — видимо, имелось в виду, что взор его пылает от страсти, — такой довольный, будто доставил ей море удовольствия. Дальше — хуже: после этого он мгновенно уснул, словно олимпиец, осиливший марафонскую дистанцию. И девять часов спустя все еще дрыхнет. Просто сокровище!
Фаустина потерлась подбородком о левое колено. Эта неудача должна была бы ее разозлить, но она почему-то чувствовала себя умиротворенной. Она-то, привыкшая к бурным ночам любви, к неудержимым выплескам страсти и множественным оргазмам, почему-то не рассердилась на эту кратковременную прогулку по тихим водам обыденного секса, может, даже все это ей не так уж и не понравилось. Она проснулась спокойной и безмятежной — это было новое, непривычное ощущение.
Она встала, не побеспокоив Патрика Бретон-Молиньона, который раскинулся на всю кровать и, устраиваясь во сне поудобней, подсунул под себя почти все подушки. Удивляясь, что главного редактора «Матен» не дергают с самого утра телефонными звонками, она наклонилась к столику у кровати и обнаружила, что Патрик выключил мобильник. Должна ли она чувствовать себя польщенной такой расстановкой приоритетов или, наоборот, посмеяться над мужчиной, для которого ночь столь невыразительной любви являет собой нечто исключительное?
Она выглянула в окно и убедилась, что зеваки и фотографы все еще толпятся у особняка Бидерманов. Они паслись на площади группками и поодиночке. Она удовлетворенно вздохнула: приятно осознавать, что шумиха продолжается и место, где она живет, по-прежнему остается в центре событий.
Недалеко от своего дома она заметила Патрисию, которая решительным шагом направлялась в сторону ее подъезда.
— О боже, как же я забыла!
Она забегала по комнатам, кое-как оделась, перехватила волосы резинкой, затворила двери в спальню и побежала открыть Патрисии заранее, чтобы звонок не разбудил Патрика Бретон-Молиньона.
После обмена ритуальными приветствиями и поцелуев в щечку Фаустина пригласила Патрисию в салон. Патрисия была одета в чуть простоватое фиолетовое платье и явно очень напряжена; она вытащила из матерчатой сумки папки:
— Вот тебе рецензии.
Патрисия разложила на низеньком столике папки с рукописными листками.
— Ты не добавишь ничего на словах?
— У меня мало времени, — пробурчала Патрисия. — Все, что надо, там написано. Ты приготовила деньги?
Фаустина протянула ей незаклеенный конверт с купюрами:
— Ты, небось, тоже следишь за нашими новостями?
— Какими новостями?
— Ну, про нашего высокопоставленного соседа, этого мерзавца, Захария Бидермана.
— Меня тошнит от этого.
— Меня тоже.
— И еще больше меня тошнит от людей, которые об этом говорят.
— Почему?
— Потому что они говорят только о нем: что с ним случилось, как он дошел до жизни такой, о его поломанной карьере да обманутых надеждах… Но ведь трагедия-то произошла не с ним, а с ней, с той женщиной, которую он изнасиловал! Это же ей причинили боль!
— Да, так-то оно так…
— «Так-то оно так»? Ты рассуждаешь, как все, Фаустина! Преступник интересует тебя больше, чем жертва. Там, где ты видишь трагедию известного политика, я вижу несчастье, которое произошло с женщиной.
— Ну, не перегибай палку. Это ведь его все знают. И его собирались избрать премьер-министром. А она…
— А как насчет женской солидарности, Фаустина?
— Нет уж, спасибо. В такие вещи я давно не верю. Женская солидарность? Худшие подлости, которые случались со мной в жизни, всегда исходили от женщин.
— Ну, может, ты сама их спровоцировала… Не будем больше об этом, а то я разозлюсь. — И Патрисия с недовольным видом встала и быстро пошла к двери, погруженная в собственные мысли.
Фаустина сухо спросила:
— Патрисия, а ты ничего не забыла?
— Я?
— Ну, следующую порцию книг, которые тебе надо для меня рецензировать. — Фаустина указала на стопку книжек, сложенных на кресле.
— Да, ты права, я совсем забыла, — пробормотала Патрисия.
Она вернулась на несколько шагов и встала перед Фаустиной:
— Я забыла тебе сказать, что завязываю с этим.
— Что?!
— Я не буду больше читать за тебя.
Фаустина машинально поправила:
— Читать для меня.
— Отлично. Ты и сама справишься.
— Сама? Но у меня же не хватит времени!
— У меня тоже.
Патрисия развернулась и взялась за ручку двери. Фаустина вскочила и задержала ее на пороге:
— Да что с тобой стряслось?
Патрисия упрямо смотрела в пол, стараясь не дать воли чувствам. Фаустина сменила тон и спросила участливо:
— У тебя какие-то неприятности?
