Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Мне обуть нечего…
— Как это — нечего? Что значит — нечего? Боже мой, что за выражения такие! Набралась каких-то слов деревенских… Чтобы я этого «обуть» больше от тебя не слышала! А где же твои сандалии?
— Разорвались… У них подметки отвалились…
— Замечательно! И в чем же ты все это время ходила? — Мама опускается на стул возле окна.
— Босиком…
— Я не понимаю — как это за три месяца можно было изорвать такие прочные сандалии? Они же из чертовой кожи сшиты!
— Не за три, милые родители, а за первый же месяц пришли в полную негодность! — сообщает Ольга Николаевна. — А кроме этих сандалий из чертовой кожи, вы нам ничего и не оставили. Она уж в моих сапогах последнее время ходила.
— Да, но кто мог знать, что будет такой холод?.. — вздыхает мама. — Там в Бежице, между прочим, первое время было довольно солнечно. Даже приятно. А потом тоже полило как из ведра. Что случилось? Что ты плачешь?
Я не знаю, почему я плачу. Слезы сами текут.
— Я думала, вы меня бросили… Никогда больше не вернетесь…
— Глупышечка! — говорит мама. — Как это мы тебя бросим? Мы тебя никогда не бросим! Но ты мне все-таки объясни: как это тебе удалось в считанные недели истрепать такие крепкие сандалии?
— Нинусенька, — хмурится папа, — по-моему, сейчас не время для этих расследований. Успеешь когда-нибудь на досуге углубиться в историю амортизации и гибели сандалий. Даже если бы они были целы, это вряд ли бы что-то изменило: ребенок с высокой температурой не может шагать три километра до станции в сандалиях — особенно в такую грязищу.
— Да, грязь ужасная, — соглашается мама. — Не знаю, как мы теперь вещи вывезем… Машина вряд ли пройдет…
— Ничего, — говорит Ольга Николаевна. — Морозцем прихватит, тогда и вывезете.
— Что вы, Ольга Николаевна, милая, не пугайте меня, ради бога! Как же я буду без вещей? Тут ведь и кровать моя, и вообще все…
— Ну, до морозов не долго ждать осталось — месячишко-другой.
— Вы смеетесь!
— Какой смех, Нина Владимировна? Сейчас тут проехать и думать не думайте!
— Кошмар… — вздыхает мама. — Но может, еще как-то распогодится, просохнет? Все-таки сегодня, смотрите, солнечно…
— Бабье лето, — соглашается Ольга Николаевна.
— А что, Тамара Казимировна давно уехала? — спрашивает папа.
— Тамара? Тамарочка ваша через десять дней после вас ускакала! Упорхнула… Сказала: в Ленинград едет.
Папа сопит носом, достает из кармана пачку «Беломора», вытряхивает из нее папиросу и выходит из комнаты.
— Да, но мы тут с вами сидим и болтаем, — говорит мама, — а время идет. Между прочим, я подозреваю, что все эти болезни из-за проклятой собаки! Какого дьявола она тут вертится? Ольга Николаевна, милая, прошу вас, гоните ее ко всем чертям!
Альма подымает голову и настораживается — чувствует, что это о ней говорят.
— Нет, нельзя ее выгонять! — пугаюсь я. — Она хорошая! Она хочет быть со мной.
— Собака тут ни при чем, — объявляет Ольга Николаевна. — Собака у нас здоровая, чистая. Не знаю, Нина Владимировна, за что вы так уж их не любите, собак…
— Нет, почему же? — удивляется мама. — Смотря каких… Я вам не рассказывала? У меня у самой до Светланиного рождения была собака. Чудесный такой шпиц… Пушок… Весь беленький, удивительно славный… Редкая умница!.. Погиб, правда, ужасной смертью: выскочил на улицу — он такой отважный был, отчаянный, голос звонкий, заливистый, — а там целая стая собак, бешеную гнали. Ну, он, конечно, впереди всех, набросился на нее, укусил, очевидно. Или она его. Как бы там ни было, заразился мой Пушок бешенством. — Мама вздыхает, даже всхлипывает тихонечко. — Пришлось пристрелить. Милиционера позвали — я не стала смотреть, не могла, — привязали его к дереву… Последнее, что помню: хвост белый пушистый по стволу разметался… А я его из такого вот крохотного щеночка вырастила. Павел тогда в «Комсомолке» работал, днями и ночами пропадал в редакции, я все одна да одна дома, вот мне подруга, Лидочка, и посоветовала собачонку взять. Помню, пришла я в тот дом, а их там восемь штук, новорожденных, и все абсолютно одинаковые на вид, я смотрела, смотрела, никак не могла решиться, которого выбрать, хотела уже уходить, засовываю, представьте себе, ногу в калошу — нет, не в калошу, в ботик, — а он там, подумайте, сидит — забился! Комочек беленький… Я его чуть не раздавила. Ну вот, думаю, судьба, значит, — этого и возьму… И так к нему привязалась, такой ласковый был песик…
Мне жалко маминого Пушка — нашего Пушка. Если бы он не заразился бешенством, может, он сейчас бы жил с нами…
— Да, ну что ж?.. — говорит мама. — Надо все-таки двигаться… В аптеку успеть, и ботинки, неизвестно где и как, доставать… Боже мой, что за жизнь такая невыносимая, ни минуты покоя!.. Хорошо хоть вчера догадалась отоспаться немного. Павел — не знаю, откуда у него силы берутся, позавидовать можно! — рвался прямо с поезда сюда к вам ехать. Мы ведь из Бежицы позавчера ночью вернулись, но я буквально мертвая была — после всей этой каторги… Просто как сердце чуяло, что тут уже новые несчастья уготованы…
Альма дремлет. Солнечный квадрат медленно-медленно ползет по полу — в сторону Альминого носа.
— Ну и как же там было, в Бежице? — спрашивает Ольга Николаевна. — Оправдались, по крайней мере, надежды?
— О чем вы говорите!.. Какие надежды… Действительно, дура наивная: думала, вдруг еще что-то наладится?.. Вдруг пробудятся былые чувства, забьется что-то в сердце — если останемся вдвоем, без ребенка, без сумасшедшей старухи…
— Нет, не говорите, — вступается Ольга Николаевна за бабушку, — она, может, и сумасшедшая старуха, а письмишком все же внучку порадовала. А родители дорогие вовсе про нас позабыли: ни словечком не удостоили.
— Да, я понимаю, — вздыхает мама, — но просто никакого настроения не было браться за перо…
— А мы уж думали, от счастья голову потеряли: если про все на свете забыли. И про дочку родную…
— Какое там счастье — о чем вы говорите!.. Пустые мечтания… Засунул меня в эту отвратительную гостиницу — гостиница! — одно название, хуже двора постоялого, а сам тут же исчез. Ни слова не сказав. Каких-то приятелей завел, черт их знает, откуда они берутся, сволочи!..
— Ну, приятели нюхом чуют, что человек с деньгами.
— Да, разумеется. Налетели, как мухи на мед. Один раз, представьте, вообще исчез на три дня. Я чуть с ума не сошла. Затеял роман с женой какого-то инженера…
— Что вы? Так шустро?
— Не знаю, может, не роман, так — флирт… Какая разница? Не в этом дело. Главное, лишь бы мне досадить, поставить в идиотское положение. Чтобы все видели, как я за его штаны цепляюсь.
